Вдруг из моего кармана раздались струнные звуки «Я люблю тебя — это здорово». Ланевский моргнул, да так, что это, казалось, было даже слышно. Да, песня была, что называется, в руку и как нельзя более кстати.

— Здравствуй, солнышко, — сказал я такой далекой от меня жене.

— Привет, милый! Ну как ты там? — прощебетала она беззаботно, вполне в духе отдыхающей на курорте.

— Нормально. Я в реанимации с двумя Воронами. Сейчас приедет КГБ и, если повезёт, повезёт меня есть драники, — ответил я таким же лёгким голосом.

Вокруг враз образовалась какая-то неожиданно напряженная тишина. Врач замер, старуха и внучка, казалось, пробовали начать улыбаться, но с непривычки у них сразу не получалось.

— Даниель, ты обкурился? — вернулся к Наде голос, и она вспомнила фразу из фильма «Такси». Очень к месту, как мне показалось. Я, по крайней мере, улыбнуться смог.

— Я попозже всё объясню, Надь. У вас там всё хорошо?

— По сравнению с тобой — наверняка. Полдня в стране, и уже с КГБ драники ест, видали? — с тревожной гордостью похвалилась она кому-то рядом. — Михаил Иванович привет передаёт, говорит, давно пора, как-то ты долго без проблем продержался. Растёт, точно. Это Фёдор тоже привет передал, — пояснила жена.

— Не волнуйся, радость моя. Серёга рядом, ребята Тёмы тоже неподалёку, не пропаду. Давай, попозже перезвоню, всем приветы, отдыхайте! Целуй детей, — и я положил трубку, потому что в коридоре уже раздавался топот нескольких пар ног.

Дверь за нашими спинами открылась и в зал широким шагом вошёл товарищ Колоб. Судя по напряженно-тревожному лицу Болтовского, напоминать ему про драники прямо сейчас решительно не стоило. Я и не стал. Он едва ли не бегом подбежал к старухе:

— Баба Дага, как Вы⁈ — и взял её за вторую руку, наклонившись с другой стороны от врача, тут же спросив и у него, — как она, Иван Иваныч?

— Всё хорошо, Рыгор, не волнуйся. Представляешь — Людочка поправилась! — в голосе старухи слышалось счастье и гордость.

— Угрозы нет, вовремя доставили, хоть и на секунды счёт шёл. Спасли парни пани Дагмару. А про Людочку не знаю, что и подумать. Жду Светлова, пусть он посмотрит. С научной точки зрения это невозможно, конечно, но факт. Чудо, — развёл руками доктор.

Я бы, признаться, тоже повторил его жест. Но интерес у меня был не в чудесном исцелении — таких ненаучных фактов я за последнее время навидался с избытком, а в некоторых и сам участие, к сожалению, принимал. А вот почему заведующий отделением областной больницы и комитетчик так по-родственному обращались к странной старухе — это был вопрос поважнее. Но сюрпризы не прекращались.

— Дагмара Казимировна! Я имею честь просить у Вас руки вашей внучки, Людмилы, — решительно выдал Ланевский.

Повисшую снова тишину можно было не то, что ножом резать — отбойным молотком колотить, такая плотная оказалась. У Левановича взлетели брови. У Болтовского отпала челюсть. Мои фаталист со скептиком повторили оба действия каждый. И лишь реалист удовлетворённо кивнул.

Серёгу пришлось оставить в больнице — пользы от него всё равно не было бы никакой. Синие глаза Людмилы явно были единственным, что он видел вокруг, отвечая невпопад на любые вопросы. Опустившись на колени возле её кровати и взяв в руки тонкую изящную кисть с длинными музыкальными пальцами, Лорд выпал из реальности окончательно и утонул в сапфировых небесах. Иван Иванович, прозрачно, по-военному намекнув нам, что женщинам нужен покой, и минимум сутки их отсюда никто не отпустит, а нам пора на воздух, его даже трогать не стал — оставил возле Милы. Когда мы с Болтовским выходили, деликатно подталкиваемые в спины военврачом, позади слышался тихий, но уверенный голос Дагмары. Со второго или третьего вопроса Ланевский начал что-то отвечать.

На крыльце было пусто. Я нашарил в кармане пачку и с удивлением заметил протянутую ладонь чекиста.

— Был уверен, что бросил, — кажется, даже чуть смущённо сказал он.

Я уселся на ступеньку, вытянув ноги. Протянул огонь зажигалки, прикрыв его по привычке от ветра левой рукой, опустившемуся рядом Рыгору. Он поддёрнул брючины. На резинках казалось бы форменных чёрных носков обнаружились вышитые бульдоги, похожие на того, из фильма «Люди в чёрном». Внутренний скептик не отреагировал и никак не прокомментировал увиденное. Ему за сегодня и так сюрпризов хватило, видимо.

— Когда коллеги из Москвы прислали материалы по тебе, я решил, что пошутили, хоть у нас и не принято, — высадив в две затяжки половину сигареты, задумчиво сообщил Болтовский. — А сейчас думаю — наверное, ещё и не всё передали. Ты умеешь удивлять, Дима.

— Это да, — глубоко затянувшись, подтвердил я.

— Думаю, нам есть, о чём поговорить. Даже не так — мне нужно очень много что тебе рассказать, — удивил он.

— «Васильки»? — уточнил я.

— Что? А, нет, «Васильки» — это для туристов. И «трижды девять» там не найдёшь. Давай-ка в «Корчму» лучше. И к гостинице твоей близко, и место нешумное, и кормят вкусно.

Мы дошли до Раджи, миновав давешнюю черную «Волгу» с мигалкой. Рыгор наклонился к водительскому окну, что-то коротко сообщив. Машина завелась, развернулась, покачиваясь, и отчалила. Воронов на капоте Хонды тоже уже не было.

От гостиницы, где мы оставили мою машину, до «Корчмы» было минут пять неспешным шагом. Темнело. По улицам шли по своим делам люди. Чаще попадались семейные, и почему-то с двумя-тремя детьми. Радостный смех, шутки родителей, несмотря на пасмурную погоду. Один парнишка, ехавший на плечах отца, показал мне большой палец и широко улыбнулся. Я плюнул на встревожившегося было скептика, решив, что это добрый знак.

Кафе было, как принято теперь говорить, аутентичным. Залы, по крайней мере те, что мы прошли, были с душой оформлены в традиционном белорусском стиле, и, кажется, разделены по сословиям — первый попроще, второй чуть побогаче, третий напоминал залу какого-то поместья, вполне приличного, надо сказать. Четвертый, в котором мы заняли столик в самом дальнем углу, был похож на картинки Несвижского замка. Шиты, гербы, оружие и трофеи на стенах, какие-то карты и грамоты в рамках, писаные ещё на латыни. Стол и стулья были, кажется, из дубового бруса — основательные и неподъемные. Кроме нас в зале не было ни души. Убежавшая официантка вернулась с кряжистым мужиком с длинными усами, как у Мулявина или Тышко из «Песняров» в восьмидесятых. Он и выглядел похоже, в замшевых штанах, сапогах, белой рубахе в вышивкой и какой-то свитке.

— Григорий Андреевич, вечер добрый, — сдержанно поклонился он Рыгору.

— Здравствуй, Василько. Мы с другом посидим у тебя, — спросил-предупредил он, судя по всему, хозяина заведения. Я только сейчас понял, что зверски устал. Потому что на слова «с другом» даже не удивился.

— О чём разговор, мы гостям всегда рады. Тем более таким, как господин Волков, — спокойно ответил владелец корчмы. И смог-таки победить мою усталость. Удивиться не получилось, но зато прищуриться на него удалось почти по-головински.

— Давай так, Василь: сперва поснедать и выпить нам. Пан Волков, оказывается, про трыс дзивинирыс знает, да, вот беда, ни разу попробовать не довелось. Надо помочь хорошему человеку, — казалось, отпускало и комитетчика, в словах всё чаще проявлялся тот свойский колобок, что встретил меня в аэропорту.

— Добро, — кивнул усатый.

— И поставь музыку свою негромко, пожалуйста. День был долгий, а с песней отдыхать легче, — добавил Болтовский.

Мы едва успели прикурить, как стол начал заполняться тарелками, горшочками и прочими ёмкостями с едой. Я с детства знал, что белорусы — очень гостеприимный народ, но не подозревал, что настолько. Хотя в книгах того же Короткевича читал об этом. Василь лично принес литровую бутыль старинного вида, без каких-либо опознавательных знаков, с чем-то, напоминавшим по цвету граппу, внутри. На стол ставил с торжественным и каким-то даже благоговейным выражением лица.