Если бы не тяжёлые мысли, Михаил наверняка насладился бы превосходным ужином. Но именно из-за них не чувствовался вкус, а разговоры не клеились. Видя это, Ирина Григорьевна болтала больше обычного, чтобы перетянуть внимание на себя. После ужина Михаил удалился к себе под предлогом того, что ужасно устал. Так оно и было, однако сон к нему упрямо не шёл.

Смирившись с тем, что уснуть, похоже, так и не получится, Михаил оделся, погасил свечу и выскользнул из отведённой ему спальни. В коридорах было темно, но за эти месяцы он хорошо изучил расположение всех комнат и залов и мог идти если не с закрытыми глазами, то уж точно наощупь. Он вполне мог бы создать небольшой огненный шар, но не хотел привлекать к себе внимание. К тому же ему было совсем недалеко.

Гостиная императрицы Софьи стала для него тем местом, где он чувствовал себя наиболее спокойно, будто здесь сохранилась её материнская ласка. Что он здесь собирался делать, Михаил и сам не знал. В полной темноте, лишь изредка нарушаемой луной, стыдливо выглядывавшей из-за плотных облаков, он сел на диванчик и откинулся на его спинку. Глаза, привыкшие к темноте, бродили по нехитрому убранству. Михаила ещё в первый месяц поразила любовь цесаревича к простоте, её он явно унаследовал от матери.

И вдруг дверь тихонько отворилась.

— Так и знал, что найду тебя здесь, — усмехнулся цесаревич и закрыл за собой.

— Ваше Императорское Высочество! — подскочил Михаил.

— Тише ты, — поморщился он и подошёл к нему. — И не называй меня так сейчас, пожалуйста. Ты же заметил, что я вслух говорю тебе «ты».

Михаил покачал головой. Он так часто слышал «ты» от цесаревича в мыслях, что куда больше удивился тому, что тот появился посреди ночи в гостиной, нежели тому, как он к нему обращался.

— Но откуда?..

— Ты всегда сюда ходишь, если тебя что-то беспокоит.

— Вы заметили…

Александр указал на диванчик:

— Садись, Миша. И зови меня по имени, пожалуйста.

— Как можно! — воскликнул Михаил, но послушно сел рядом с цесаревичем.

— Настаивать не буду, — улыбнулся он. — Но буду рад, если ты хотя бы попытаешься.

— Хорошо, я как-нибудь попробую.

Они немного посидели в молчании, и даже мысленно не разговаривали, и Михаил понял, что именно в этом он сейчас и нуждался — дружеском плече.

— Вы знаете… — начал он. — Я ведь сын крестьянки.

— Я знаю, — кивнул Александр. — Ничего плохого я в этом не вижу. Предпочитаю судить о человеке по его делам, а не по происхождению.

И тогда Михаил решил раскрыть ему то, о чём не рассказывал ни одной живой душе.

— Я ведь не по-настоящему Фёдоровичем был. Не Фёдор Вяземский мой отец, не он с крестьянкой Акулиной согрешил. — Михаил говорил тихо и немного отстранённо, удивляясь тому, что только первые слова дались ему нелегко, а дальше они сами вылетали, почувствовав наконец долгожданную свободу — слишком долго он держал тайну в себе. — Я случайно узнал, не хотел подслушивать, побежал за щенком — он в кабинете Петра Алексеевича скрылся, я за ним, а там разговор был… Мне спрятаться пришлось. Так я и узнал, что мой настоящий отец…

— … князь Вяземский, — закончил за него цесаревич.

— Вы знали⁈

— Догадывался. Но если бы ты сейчас мне не рассказал, догадки так бы и остались догадками. Не волнуйся, Миша, от меня точно никто не узнает. Зато теперь я вижу, как мы заберём Родиона Петровича…

На следующий день намечался бал в Воробьёвском дворце — явление редкое, ибо цесаревич не жаловал подобные развлечения, ему и отцовских в Петербурге хватало. Однако время от времени он всё же собирал своих сторонников под одной крышей не только для того, чтобы обсудить дела насущные, но и чтобы те как следует повеселились.

Михаил с превеликой радостью пропустил бы этот бал, хотя когда-то и мечтать не мог о том, чтобы его пригласили куда-то дальше Большого дома. Сейчас же ему совсем не хотелось находиться на виду у цвета колдовского мира. Кроме того, рядом не было никого, кроме цесаревича, кто мог бы его поддержать. Царевна Елизавета, добрая душа, дарила ему ободряющие улыбки, но с ней он всё равно не был близок. Однако не мог не признать, что её доброта вселяла в него некоторую уверенность.

Раньше отвергаемый роднёй, нынче Михаил стал нарасхват. Разумеется, и для других не осталось тайной то, что именно его с позором изгнали из рода на глазах у всей Москвы. Сейчас же, обласканный будущим императором, князь Михаил Морозов резко понадобился всем. И Юсуповым, и Кропоткиным, и, конечно же, Вяземским. Один лишь Пётр Алексеевич казался равнодушным и держался как можно дальше от нового князя. Впрочем, никого не удивляло его поведение — всё-таки Михаил Морозов не только победил его сына, но тот ещё и чувств прилюдно лишился. О том, что Родион так и не пришёл в себя, никому не сообщали, а Вяземские привычно помалкивали.

— Ах, Михаил Арсеньевич, Вы всех нас поразили!

— Ваше Сиятельство, позвольте ещё раз поздравить Вас с безоговорочной победой!

У Михаила зубы сводило от такого обращения. Какое он «Сиятельство»⁈ Похоже, к титулу придётся ещё долго привыкать.

— Ваше Сиятельство, Вы же холостой, и род Ваш пока маленький… У меня дочь на выданье…

Подобные разговоры и вовсе его обескураживали. Он ведь никому не был нужен, а теперь княжеские роды готовы были отдать за него своих дочерей! И вряд ли они ожидают, что он возьмёт их фамилию, но всё равно хотят с ним породниться. Огненный колдун — это вам не один из сотен воздушных, земляных и водных. О нет, если не поспешить, то кто-нибудь другой подсуетится и получит влияние над князем Морозовым! До чего же противно…

Однако Михаил стоически выносил интерес других колдунов к себе. И всё для того, чтобы дождаться, когда цесаревич отправит ему весточку, что можно идти. И вскоре к нему подошёл Феофан Ильич, поклонился и сказал:

— Ваше Сиятельство, не могли бы Вы отойти на минутку?

— Да, конечно.

Чтобы гости не заметили долгую пропажу князя Морозова, цесаревич подготовился заранее — прямо посреди бального зала для них разыграли целое представление танцовщицы в одеяниях из тончайших тканей. Что-то такое вполне можно было ожидать от императора, но уж никак не от его сына. Неизбалованные необычными развлечениями колдуны жадно ловили каждое движение танцовщиц, кто-то восхищался, кто-то осуждал, но никто не мог отвести глаз.

Этим и воспользовался Михаил, когда в сопровождении Феофана Ильича отправился в кабинет цесаревича. Помимо Александра, там его ждал и Пётр Алексеевич. Феофан Ильич поклонился и вышел.

— Михаил Арсеньевич, благодарю, что так быстро пришли, — кивнул цесаревич, на лице его не было и намёка на улыбку, впрочем, как и у остальных присутствующих. — Думаю, вам есть что обсудить с Петром Алексеевичем.

Александр сел за стол и придвинул к себе стопку непросмотренных бумаг, всем своим видом показывая, что не собирается вмешиваться в разговор, но также и давая понять, что не потерпит ничего, что могло бы испортить сегодняшний бал.

— И зачем ты меня позвал? — Оба князя стояли друг напротив друга, Пётр Алексеевич заинтересованным совсем не выглядел, скорее он походил на человека, которому было безумно скучно.

— Отдайте мне Родиона, — потребовал Михаил. Когда он представлял себе встречу с отцом, он многое предполагал, но только не то, что тот будет настолько хладнокровен и бесстрастен. Неужели у него совсем нет чувств?

— Родиона? Этого слабака? Зачем он тебе?

Кровь застучала в висках у Михаила от осознания того, что даже к признанному сыну Пётр Алексеевич относился не лучше, чем к дворовой собаке.

— Он мой друг. Я хочу ему помочь.

— Как был дураком, так и остался. — Наверняка князь Вяземский добавил бы ещё что-нибудь, чтобы побольнее уколоть бывшего родственника, но присутствие цесаревича его сдерживало.

— Отдайте мне Родиона, — повторил Михаил, стараясь оставаться или хотя бы казаться спокойным, но врождённое пламя бушевало в нём.

— Если он так тебе нужен — забирай.