Елизавета, милая Лиза, не ложилась спать — знала, что он едет, хоть и не была уверена, когда именно он доберётся. Дождалась. Единственный родной человек, родственная душа. Отец никогда не был с ними близок, а со смертью супруги, которую он так горячо любил, и вовсе отдалился. И дело совсем не в расстоянии между Петербургом и Москвой.

На удивление, Александр той ночью спал хорошо, что случалось с ним не так уж и часто. И утром не потребовалось никаких волевых усилий, чтобы встать с постели и в бодрости начать новый день. С недавних пор цесаревич пристрастился к кофе и с удовольствием наблюдал, что его любимый напиток становится всё более и более популярным в его же любимом городе. В Петербурге тоже нашлись охотники до горького, но настолько притягательного кофе. Однако пока по достоинству его мало кто оценил. Что ж, когда-нибудь время покажет, не зря ли Александр потрудился над льготами для поставщиков кофейных зёрен.

Но этим утром он вполне обошёлся стаканом воды — жизненная сила и без того била через край. И если бы не секретарь, Александр и не вспомнил бы, что необходимо позавтракать. Он вообще порой забывал, что тело нуждается в еде не меньше, чем разум — в умственных упражнениях.

— Ваше Императорское Высочество, извольте доесть до конца, — сурово сдвинув седые, лохматые, не поддающиеся ни одному цирюльнику брови, настоял секретарь.

Александр чуть заметно поморщился — он давно просил, чтобы старый Феофан Ильич наедине звал его по имени или хотя бы без длинного «Императорское». Однако тот всегда отвечал одно и то же: не положено. И переспорить его не удавалось. Впрочем, Александр не особенно и настаивал — понимал, что секретарь, доставшийся ему в наследство от матери, чрезмерно упрям, когда дело касалось того, в чём он совершенно уверен. Не положено значит не положено.

Зато в его преданности не приходилось сомневаться. Сколько ему лет, не знал, должно быть, и он сам. Казалось, что он уже родился старым, по крайней мере, за долгие годы, что цесаревич его знал, он нисколько не изменился. Враги императрицы Софьи, а теперь и самого Александра, давно желали ему смерти, а он по-прежнему был живее всех живых. Любопытно, что покушений на него совершено в несколько раз больше, чем на цесаревича и на великую княжну вместе взятых.

— Как скажете, Феофан Ильич, — хмыкнул Александр и послушно завершил завтрак, больше для того, чтобы сделать секретарю, нет, старому другу, приятно.

Тот поклонился, и суровость исчезла из его взгляда.

Цесаревич частенько размышлял о том, кто же такой Феофан Ильич на самом деле. Ни фамилии — что совсем уж странно, ведь он мог выбрать себе любую, — ни семьи, ни друзей, ни увлечений. Будто весь смысл его жизни состоял в том, чтобы служить императорской семье, а точнее, той её части, куда не входил император. При этом Феофан Ильич был самым обыкновенным человеком без малейшего намёка на магию. Как он прибился к императорской семье с такими данными, оставалось загадкой. Сам же Феофан Ильич всегда отвечал уклончиво, мол, так уж вышло.

Александр давно перестал мучить его вопросами о прошлом. Зачем? Если уж императрица ему безоговорочно доверяла, то разве он может поступать по-другому?

— Ваше Императорское Высочество, — сказал секретарь, когда цесаревич встал из-за стола, — все донесения за то время, что Вы отсутствовали, я разобрал по стопкам по степени важности.

— Благодарю, — кивнул ему Александр и направился в кабинет. Работать он любил в одиночестве, поэтому Феофан Ильич с ним не пошёл. Но сомнений не было — отдыхать и бездельничать он не стал, большего трудяги сложно себе представить, разве что самого цесаревича.

Кабинет — одно из немногих мест, где Александр всегда чувствовал себя в безопасности. И дело не только в том, что здесь всё ему было знакомо и привычно, каждая вещь лежала на своём месте и там, куда положил её именно он — за исключением письменного стола, разумеется. Основную же причину Александр ни за что бы не стал разглашать. Если бы узнали, что он доверил собственную безопасность оберегам лесных ведуний, его наверняка, если бы и не подняли на смех, то уж точно засомневались бы в его здравом уме. Ведунство никогда не признавалось, в отличие от магий стихий, и считалось пережитком прошлого, шарлатанством. Но Александр воочию видел, как ведуньи могли то, что не удавалось никаким колдунам. Как бы последние ни были сильны, а исцелять ни себя, ни других они не умели. Как и создавать защитные обереги, коими цесаревич и великая княжна втайне ото всех охотно пользовались.

Едва Александр уселся за стол, как явился Феофан Ильич с подносом, на котором дымилась ароматная чашечка кофе.

— Вы, как всегда, знаете, что мне нужно, — улыбнулся цесаревич, и чуть отодвинулся, чтобы старому секретарю, руки которого с недавних пор чуть заметно дрожали, было удобнее перед ним поставить чашку.

— Вы очень простой человек, Ваше Императорское Высочество, — отметил Феофан Ильич и кивком указал на стол. — Будьте любезны, начните вон с той стопки слева. Думаю, Вы найдёте для себя кое-что любопытное. — Он отошёл на шаг и поклонился.

— Вот как? — Александр с благодарностью кивнул. Раз уж сам Феофан Ильич так считает, значит, там действительно нечто заслуживающее внимания.

Секретарь, ещё раз поклонившись, удалился, и цесаревич остался в кабинете один. Он взял первую бумагу из стопки, на которую указал Феофан Ильич. Пожар в книжной лавке Блохина…

Не сказать, что что-то из ряда вон выходящее. К сожалению, уберечься от шального огня далеко не всегда удавалось, да и ничего удивительного в том, что пожар случился в лавке, полной книг и прочего, что легко воспламенялось. Только крайне редко о пожарах сообщали цесаревичу, да ещё и довольно подробно описывали.

Как здесь было сказано, одна из дочерей хозяина книжной лавки, Блохина Еремея Семёновича, зажгла свечу, чтобы отыскать что-то под кроватью. Покрывало мгновенно занялось, и вскоре огонь разошёлся по всей лавке. Ничего необычного, обыкновенный пожар из-за людской неосторожности. Но вовсе не сам пожар так заинтересовал Феофана Ильича. О нет, куда больше его взволновало то, как он был потушен. Зайцева Ирина Григорьевна, значит… Из бывших Кропоткиных, изгой. Что ж, явление нечастое, но и не единственное в своём роде. Однако приглядеться к земляной колдунье всё же стоило. Вдова, хозяйка доходного дома. Преуспевающая хозяйка доходного дома. И ни единой попытки вернуться в лоно семьи. К тому же Александр, кажется, уже слышал её имя, однако явно не от кого-то из Кропоткиных. Действительно любопытно…

Отчёт, тем не менее, упоминанием госпожи Зайцевой и её заслуг не заканчивался. Говорилось здесь и о каком-то Морозовом Михаиле Арсеньевиче. Александру раньше это имя не встречалось. Но Феофан Ильич не был бы собой, если бы не выяснил, что Морозов Михаил Арсеньевич и Вяземский Михаил Фёдорович — один и тот же человек. Тот самый, кого Пётр Алексеевич во всеуслышание объявил самозванцем. Так значит, дело совершенно в ином…

К первой бумаге о пожаре прилагалась и вторая, где достаточно подробно описывалась жизнь Михаила Вяземского до того, как он стал Морозовым. Бездарь, значит, слабый колдун? Человек, сумевший не только разглядеть его, но и общаться с ним мысленно? Александр жалел тогда, что не отыскал его и хорошенько не расспросил, но навалилось так много дел, что он отложил его поиски на потом, да так и не собрался. И если бы не Феофан Ильич, то неизвестно, когда вообще приступил бы.

— Михаил Арсеньевич Морозов… — цесаревич попробовал его имя на язык и отложил две прочитанные бумаги в сторонку. В конце концов, у него имелись и другие дела. Но отложил недалеко, чтобы вновь к ним вернуться, когда освободится.

О внимании к себе царской особы Михаил нисколько не подозревал. Он вообще только-только очнулся и теперь усиленно пытался придумать, как бы это встать с постели и размяться. Но для этого надо было куда-нибудь спровадить Арсения, а он ни на какие уловки не поддавался. Раз Полина велела оставаться в постели и не двигаться, то так тому и быть. Арсений костьми ляжет, но не позволит своему дорогому хозяину навредить себе ещё больше. Разве что по нужде отойти разрешали, но не ходить же туда раз двадцать-тридцать на дню! Ещё чего доброго Полина что-нибудь нехорошее заподозрит и начнёт потчевать его совершенно ненужными снадобьями.