— Мама? — простое слово далось ему с трудом.

— Ш-ш, мой хороший, ш-ш… Спи… Пусть невзгоды обойдут тебя стороной. Спи, мой соколик, спи… Мишенька…

Ему отчаянно хотелось взглянуть на ту, что говорила с ним, на ту, чьи руки гладили его по волосам, и на чьих коленях, похоже, покоилась его голова.

— Мама…

— Спи, Мишенька, не нужно тебе туда. Там неспокойно… Спи, Мишенька. Со мной останься, соколик мой…

Голова становилась всё тяжелее, а веки не слушались. Сколько Михаил ни пытался их поднять, чтобы взглянуть на милое лицо матери, а не получалось. Тело стало рыхлым и сдвинуть его не было сил. А может, желания.

Внезапно где-то вдали послышался шум, он постепенно приближался, становился всё громче, и теперь не было сомнений, что надвигался огонь, пожиравший всё на своей дороге. Михаил чувствовал, нет, он знал точно.

— Мама! — Он попытался встать, но снова неудача.

— Всё в порядке, мой хороший. Он не доберётся до нас, если ты не захочешь. Зачем тебе огонь, мой хороший? Там боль, страдания. Выберешь этот путь — легче не станет. Не выбрал путь отца, ну и пусть. Но не иди с огнём, сложно будет. Опасно… Жаль, отец не узнал…

Михаила так и подмывало расспросить о нём, выяснить, почему именно он. Принудил ли он её. Но не решился, не хотел делать ей больно. К тому же огонь уже был рядом, жар его ощущался на коже, но при этом не жёг её, а ласкал. Нет, он точно не нёс никакого вреда. Только не ему, только не Михаилу Арсеньевичу Морозову. Точно! У него ведь теперь новое имя! Его собственное, с Вяземскими он больше никак не связан!

Но мама…

Он не понимал, где находится, не был уверен, не придумал ли себе в бреду её образ. Но вдруг осознал, что не хочет здесь оставаться, не хочет прятаться от мира. И больше всего на свете он мечтает показать Петру Алексеевичу, как тот ошибался на его счёт. У Михаила теперь свой путь. Огненный.

— Мама, прости меня. Я пойду…

Она не заплакала, не запричитала и даже не пожурила, а лишь в последний раз ласково провела рукой по волосам и проговорила, голос её тонул в громком шёпоте огня:

— Хорошо, Мишенька. Мы ещё увидимся когда-нибудь. Будь счастлив, мой соколик. Только помни: хоть меня и нет рядом, ты не один. Не нужно всё нести на себе. Прощай, Мишенька, хороший мой…

— Мама!

Михаил распахнул глаза, мамы рядом не было. Лица её он так и не увидел и теперь безумно жалел, что поторопился уйти из горько-сладкого сна. Михаил не плакал уже много лет, но сейчас глаза его защипало. Сквозь пелену слёз он рассмотрел лишь полумрак и тени, пляшущие сбоку.

— Очнулся! — ахнул кто-то рядом. — Полина, смотри! Он очнулся!

— Д-да, Ирина Григорьевна.

— Какое счастье! Михаил Арсеньевич, Вы слышите меня?

Он попытался ответить, но во рту пересохло, а телу внезапно стало холодно. Только в этот миг он осознал, что нагой лежит на чём-то твёрдом. Михаил пошевелился, и что-то соскользнуло с его паха.

— Ирина Григорьевна! — взвизгнула служанка.

Михаил опознал и её, и её хозяйку. Память только пока не до конца вернулась, но всё больше и больше воспоминаний потихоньку становилось на свои места, складываясь в общую картинку. Жаль, тело восстанавливалось не так быстро.

— Ох, горе ты моё луковое! — проворчала колдунья. Голос её переместился вниз, а затем сразу же вверх, и на срамные места Михаила вернулась соскользнувшая тряпица. — Довольна?

В ответ Полина что-то пискнула, но, должно быть, она и сама не разобрала, что именно.

— Ир… — Михаил напряг все свои силы, чтобы позвать колдунью, но всё равно вышло не очень. — … вна.

— Да, Михаил Арсеньевич! — Она склонилась прямо над его лицом, и он наконец смог её хоть смутно, но рассмотреть. — С возвращением, мой дорогой! Ну и напугали же Вы нас с Полиной! Да, Полина?

— Мм… А… Да.

— Вот! Михаил Арсеньевич, Вы не переживайте! Мы Вас мигом на ноги поставим! Полина!

На несколько мгновений, а может, и на несколько часов, Михаил потерял сознание, а пришёл в себя только после того, как ему в рот залили сладковатую жидкость, где среди трав ярче всех выделялась полынь.

— Пейте, пейте, Михаил Арсеньевич! — приговаривала Ирина Григорьевна, продолжая поить подопечного. — Зелья у Полины мощные, вмиг на ноги встанете.

— Ох! — Полина едва сама не лишилась чувств, когда представила, как Михаил и вправду поднимется, а кусок хозяйской нижней юбки снова окажется на полу.

— Горе луковое… — усмехнулась колдунья. — Принеси пока мой халат. Увы, Михаил Арсеньевич, одежду Вы свою сожгли.

Пока Полина бегала по поручению, Ирина Григорьевна пересказала Михаилу всё, что ей удалось разглядеть и что додумать — кое-что она всё же не видела, прячась в земляном укрытии. Михаил ничему не удивлялся — устал. К тому же его пока не покидала печаль о том, что могло бы быть, реши он остаться с матерью. Да и она ли была в его видении? Быть может, он всё себе придумал. Но тоска всё равно разъедала душу. Верно ли он поступил? Как бы там ни было, а выбор сделан. Назад пути нет.

Вскоре вернулась Полина.

Бордовый бархатный халат Ирины Григорьевны презабавно смотрелся на высоком и статном Михаиле. Если колдунье он доходил до пят, то ему едва прикрывал колени. Впрочем, Полину радовало и это — вряд ли она сегодня сможет без собственного зелья так просто уснуть, и дело вовсе не в пожаре и сожжённых бровях и ресницах её хозяйки-красавицы.

— Вот так, Михаил Арсеньевич, ещё шажок. Опирайтесь на меня смелее, поверьте, я крепче, чем кажусь. Так. Вот так. Ещё шаг. Вы умница, Михаил Арсеньевич, мы почти у цели.

Полина шла за ними, чтобы подсобить, если потребуется. И вскоре они добрались до покоев самой хозяйки доходного дома.

— Будете отдыхать здесь, — сообщила и так не сопротивляющемуся гостью Ирина Григорьевна.

— А Вы? — Чувствовал себя Михаил значительно лучше.

— Нет, мой дорогой, — усмехнулась она. — Спать я с Вами не буду. Ни в каком смысле. Но обо мне не волнуйтесь, мне есть где преклонить голову.

Всё в том же халате — для успокоения не перестающей краснеть Полины — Михаила уложили в хозяйскую постель. Дрёма одолевала его, но ведь не зря же говорят, что сон — лучшее лекарство.

— Михаил Арсеньевич! — позвала его Ирина Григорьевна, когда он почти уснул.

— Да? — Он с трудом разлепил веки.

— Не сожгите мне кровать, пожалуйста. Она мне дорога как память.

В ответ Михаил успел лишь коротко кивнуть. На сей раз он провалился не в забытье, а в глубокий сон без сновидений. Поистине, зелья Полины не знали себе равных по силе.

Хоть и таким образом, но Михаилу довелось полежать на простынях Ирины Григорьевны, а вовсе не то, о чём думали жильцы доходного дома Зайцевой.

— Ну что, Полина, идём.

— Ирина Григорьевна, Вам бы тоже поспать.

— Спать? — расхохоталась колдунья. — Ну уж нет! Меня ещё записи ждут.

— Ирина Григорьевна…

— Ой, не занудствуй. Дашь мне своё зелья бодрствования…

— Ох…

Когда этим же вечером Полина, краснея и заикаясь, просила у вернувшегося со службы Арсения новую одежду для его хозяина, по доходному дому Зайцевой прошёл слух, что Вяземский-самозванец сумел так порадовать Ирину Григорьевну в постели, что она, совершенно не скрываясь, целые сутки с ним провела. Кто-то возмутился её распущенности, кто-то обвинял его в нечестивых умыслах, а кто-то откровенно завидовал здоровью обоих. Это ж надо! Целые сутки кувыркаться!

В ту ночь Михаила Арсению на руки так и не выдали. Верный слуга попытался выяснить у Полины, когда же его хозяин наконец вернётся, но лишь довёл бедную девушку до того, что она от него сбежала, держась ладонями за пылающие щёки. Именно благодаря её смущению Арсений и успокоился. Значит, правду говорят о том, что хозяин нашёл путь к сердечку неприступной Ирины Григорьевны Зайцевой.

А она, как и заявляла, ложе с Михаилом не делила. Она вообще ни в какую кровать не ложилась. Под неодобрительные вздохи Полины Ирина Григорьевна гнула спину над бумагами, выводя непонятные для служанки закорючки, хоть грамоте хозяйка её обучила.