И так «сто тридцать дней подряд»! Сомнительно, конечно. Но, если уж по чесноку, то я уже со счета однозначно сбился. Семь дней, за которые Бог смог землю сотворить, прошли в дебильных телефонных разговорах с моей малышкой. Что меня так завело? Аналогичность десятилетней ситуации. Тогда мне не поверили и стали сомневаться, а я, как заведенная мартышка, был вынужден оправдываться и обеляться. Стоп! Стоп! Стоп! Тут ведь ситуация совсем иная. Меня фактически застали, что называется, на горячем деле, в одних трусах с похабной девицей на дергающемся члене. Такому оправдания точно нет и тут… Другое!
— Сергей! — отец глухо в трубку говорит.
— Да, внимательно, — рассматриваю через боковое окно занесенный в белый покров город и носом оставляю на гладкой поверхности живые влажные идеально круглые точки. — Привет, отец.
— Ты свободен? Чем занят? Где ты?
Мозг расчесываю в раздумьях.
— Я свободен. Что ты хотел? — приоткрываю окно и запускаю внутрь морозный свежий воздух.
— Ты не мог бы подъехать к нам?
К нам? Это к кому, с кем он там? Куда? Похоже, батя несколько оговорился. Мать на работе, воспитывает вновь прибывших на доблестную службу отроков, Лешка в своем любимом офисе на тяжелейшей металлической работе, а папа…
— Куда? — компанию, похоже, не желаю знать, потому как спрашиваю только про месторасположение.
Отец называет адрес какого-то гастрономического заведения, я киваю головой, мол, понимаю, знаю, где это все находится и сообщаю, что нагряну к ним, наверное, двоим, с учетом всех неблагоприятных погодных условий минут через двадцать с небольшим.
— Лады, — отец выдыхает, но разговор не прекращает, по крайней мере, из трубки не раздаются соответствующие гудки. — Я здесь с Егором, Сережа. Он согласился встретиться и все обсудить. С ним проблем не будет.
Обалдеть! Опять разбор полетов? Я думал, что чета покинула страну — так старший братец уверял меня, разбрызгивая пену из своего незатыкающегося рта, а по факту, по-моему, я был подленько обманут.
Прикрываю веки и закусываю нижнюю губу:
— А без меня никак?
— Я не настаиваю, но, мне кажется, что ты мог бы конкретнее рассказать Петрову, как так получилось, что девятилетний мальчишка Фильченко возможно в будущем — его единственный внук. Я ведь всего лишь одну шестнадцатую знаю из твоих заграничных приключений. М?
Пора вскрываться. И потом, какого хрена я очкую, дело ведь давно закрыто, да и они как будто не имели к нам претензий, если бы не эта задуренная Екатерина…
— Я к вам подъеду, отец, — сбрасываю неутешительный звонок и нажимаю кнопку «пора на старт».
Еще разок прочесываю взглядом потухший экран смартфона и все-таки рискую отправить весьма красноречивое послание для Жени:
«Не взрослое поведение, Рейес, даже близко не оно. Детское, юношеское, но никак не совершеннолетнее. Ты даже не удосужилась как следует отбрить меня. Дуешь губы, плетешь интриги, скрываешься, отказываешься от встреч. Я выполнил все то, что непреодолимым барьером между нами было. Я борюсь за то, чтобы отстоять нас. А ты? Каков твой вклад?».
Смайлик не рискую добавлять и, если откровенно, не заслужила дева ни «целующего в губы», ни «машущего рукой», ни «матерящегося, что есть силы». Обойдется — одни сухие строчки! Надеюсь, не воспримет слово «вклад», как денежное вознаграждение, взятку или благодарность в виде натурального продукта, хотя от последнего я бы стопроцентно не спетлял. Отправил. Жду. Но…
Тишина в ответ! Видимо, отбой, а мне пора завязывать с мобильным терроризмом? Как скажешь, детка. Но все-таки еще немного времени ей дам.
К месту назначения «ползу» в своей машине по-пластунски и аккуратным черепашьим шагом, совсем не занимаю левый ряд, на каждом пешеходном переходе через надраенное лобовое кланяюсь и улыбаюсь неспешно шествующим людям, кому-то даже помогаю, короче оттягиваю момент нашей очевидно очень теплой встречи с отцом Антона, как умею, как могу. А наконец добравшись, не спешу на выход из салона. Оглядываюсь по сторонам, включаю-выключаю экран сохраняющего долбаное безмолвие телефона. Нет, не желает говорить. Не жизнь и умиротворение, а какая-то полнейшая неразбериха и херня!
— Добрый день, — спокойно подхожу к компании из двух седых мужчин и протягиваю руку бате.
— Здорово, — отец приветствует меня и зажимает кисть, по-моему, с вполне очевидным посылом «Серенький, не ссы, все будет хорошо, немного продержись».
— Здравствуйте, дядя Егор, — еще раз повторяю и предлагаю для приветственного рукопожатия свою ладонь угрюмому собеседнику отца, сидящему на теплом стуле у окна.
Петров совсем не изменился, только постарел слегка и, по-моему, циничнее стал к своей жизни относиться. Его необсуждаемое право, здесь никто, как говорится, не указ. И потом, мы все не молодеем и переживаем те или иные события с отменным отпечатком на лице и теле. Но у него читается огромная потеря, колоссальная беда, которой не пожелаешь и врагу — погиб единственный ребенок, потомок, когда-то в прошлом подающий охренительные надежды на жизнь, которой самолично и лишил себя. Нет, не могу…
— Извините, я, наверное…
— Садись, Сергей, — он пожимает мою руку и носком ноги двигает ко мне соседний стул. — Хочу поговорить и все. М? Есть для меня, как для старого знакомого, минутка? Не отвлекаю.
Падаю на стул, естественно, принимая приглашение — «все, что знаю, расскажу, и чем смогу, тем помогу». До вызова чикуиты я абсолютно навсегда свободен! А она молчит и не торопится набрать меня. Глазами бегаю по столу, ищу с огромным рвением спасение в сигаретах:
— Я закурю?
Отец ресницами разрешает и подкидывает по скатерти наполовину начатую пачку никотиновой отравы.
— Ни в чем себе не отказывай, — направляет ко мне пепельницу и вместе с этим подзывает официанта. — Три черных кофе. Лады?
— Сахар, сливки, шоколад, эклеры? — парень с поклоном предлагает.
— Чистый черный, без ничего, — но на всякий случай у нас уточняет возможные пристрастия. — Или у кого-нибудь имеются индивидуальные пожелания, необычные предпочтения?
Мы с Егором отрицательно мотаем и одновременно выдаем:
— Нет-нет. Все хорошо.
Я закуриваю, вдыхаю серый яд, и, как зеленый, необстрелянный курилкой фраер сразу кашляю:
— Кхм-кхм. Я… Не знаю, — оттаскиваю сигарету, внимательно рассматривая тлеющую оранжевую точку. — Слишком… Бать, это что, махорка для морпехов? Чайный лист, цикорий, борщевик, чертополох?
— Жуй и не возникай.
Егор криво улыбается и внимательно рассматривает меня:
— Возмужал Серега. Высокий, сухой, и на тебя похож, Макс.
— Нет-нет, тут полностью Прокофьевские гены. Дядька по доброте душевной, наверное, услужил. Так и сказал: «Будет тебе, Смирный, на старости лет заноза в жопе, а звать его будут моим славным именем — Сережа»…
Обалдеть, отец! Приятно слышать! Это что за блядский утренник с мужскими посиделками? Нечем заняться, так вы решили кости «вундеркинду» перемыть.
— Какой он? — Егор резко мрачнеет и задает простой вопрос. — Опиши его.
— Кого?
О ком сейчас он речь ведет? Ни хрена не догоняю.
— Мальчишку.
Господи! Да я не знаю, что рассказать и как такое описать. Простой, обыкновенный парень. Вон, за окном, таких полным-полно, что называется, с походом. Руки, ноги, голова — как будто все на месте. Маленький человек мужского пола, надежда и опора своей матери, а мой почти пятилетний субсидируемый крест. Вот и все по этому вопросу!
— Ему девять лет, точной даты рождения я, к сожалению, не знаю… Мне жаль.
Отец удивленно изгибает бровь и ухмыляется, словно безмолвно говорит:
«Мой мальчик, да ты герой!».
— Он щуплый, скорее, тощий, не высокий, не слишком разговорчивый, но вроде бы смышленый и слушает свою мать. Так Фильченко говорит, — выдал все, что знал — осекся, прокашливаюсь и говорю то, что сам давно хочу сказать. — Мне очень жаль, что так получилось тогда… Если Вы когда-нибудь сможете…
— Он похож на сына? — обрывает. — На нашего Антона? Есть сходство во внешности или в поведении? Хоть что-нибудь! Возможно, поворот головы или улыбка? Глаза? Какие-нибудь жесты или слова моего мальчишки. Например, большая родинка на щечке. У сына была на правой, ближе к уху. Когда стал бриться, специально под щетиной ее скрывал, говорил, что так мужественнее и брутальнее выглядит, мол есть на его лице настоящая, скрытая, тайна.
