— Однозначно! Впрочем, как всегда. В тебя как будто временами бес вселяется, родная. Женя, он же твой родной отец, — мать сокрушается и дергает плечами, по-моему, действительно не понимая, что я имею в виду. — А для меня прекрасный верный муж, мужчина, но со своими тайнами — куда без этого! Когда начинаешь копаться в том, что было несколько десятков лет назад, ты унижаешь его, как человека, и заставляешь оправдываться за то, за что он уже сполна расплатился перед государством и своей семьей. Да-да, детка! Я с огромным облегчением списала долг Франциско! У меня с ним четверо прекрасных малышей и великолепный дом.

— Малышей? — изумляюсь, хмыкая.

— Именно! Старшая малышка, просто красавица, моя сильно любимая и обожаемая, и настолько же, доводящая до сердечного приступа, доченька, и тройка резвых пацанов. Женя, Женя, Женя! У меня чудесная семья и я не вспоминаю то, что могло ее разрушить до основания, до молекул и жалких атомов. Не ворошу прошлое и на даю ему ни единого шанса на полноценный вдох! То, что было, то прошло, ушло, кануло, и превратилось в пепел, а кто старое помянет, тому я вырву сердце и раскрошу башку! — она замечает, как я начинаю открывать рот, чтобы выдать свое физическое обоснование строения материи, поэтому знаком и словами тут же останавливает меня. — Да-да, за свое я смогу… Не сомневайся! А знаешь, что движет, что дает мне импульс и желание жить без памяти и никому не нужного, совсем ни к месту, сожаления… Я просто люблю! Без условий! Люблю мужа и своих детей, которые временами бывают просто невыносимыми, да и вторая половина частенько доводит до белого каления, но я его уважаю, к нему прислушиваюсь, поддерживаю, что-то даже терплю, и люблю! Господи, его игра на этом укулеле… Ей-богу, я окочурюсь! Франциско, пожалей мои маленькие ушки!

— Трес*, мама. Это трес! Отец играет на гитаре…

— Издеваешься, мерзавка? — прищуривается в игривом гневе. — Умничаешь? Начиталась, приобщилась, обжилась… Господи! Я разобью этот инструмент, если он не перестанет свои серенады заводить.

Я прыскаю со смеха. Маленькая гитара в огромных лапищах отца — это нечто! Но у него очень приятный и бархатный тембр певческого голоса, немного с хрипотцой, с интимным вкрадчивым подкатом, но я, увы и ах, к огромнейшему сожалению, ничего не понимаю из того, что он поет. Просто наслаждаюсь музыкальными вечерами, прикрыв глаза и распушив для сладкой неги уши. Для душевной мелодии ничего другого и не надо — все ясно без транслита и дискуссии по вопросам перевода. Там однозначный, универсальный, музыкальный мировой язык.

— Слышишь? Очнись! — мать дергает меня за ухо. — Понимаешь, а? Знаешь, что это такое… Любить?

Да! Да! Я все слышу и осознаю. Я ведь тоже, тоже… Люблю одного человека. Люблю? Люблю! Люблю… Скучаю!

— Поэтому, не начинай! Я тебе приказываю! Все! Стоп! Хватит! Не желаю слышать о новых теориях относительно устройства мира. Я душевный человек, обыкновенная женщина, к тому же, четырежды мать. Да я героиня, пресвятая Дева Мария! Вот когда родишь своего и, дай-то бог, не одного, воспитаешь, переживешь все то, что твоя сладкая детка на пути своего взросления будет переживать, тогда и поговорим, обсудим и обменяемся жизненным опытом и впечатлениями… Женя?

Нет! Нет, мама! Нет!

— Что сказал, Сергей?

— Просил вернуться, — рассматриваю свои колени, — еще две недели назад, — тихо добавляю. — Он все время об этом умолял, словно мальчишка.

— Просил, умолял, — неприкрыто изумляется. — Вы поругались с ним? Что это за мольбы и просьбы? Ей-богу, с тобой как на вулкане, реально запросто сойти с ума.

— Ну… Практически выклянчивал скорейшее возвращение, торговался, подкупал, предлагал взятку и даже угрожал. Не удивлюсь, если он громогласно объявил финансовую награду за меня. И Смирнов, — ухмыляюсь, — заплатит тому, кто притащит меня к нему, в его берлогу, назад! «Когда домой, Женька?» — с этого всегда начинал наши разговоры, а потом этим же и заканчивал. Жестокий эмоциональный террорист. Мне очень тяжело недоговаривать ему!

— Так перестань скрывать! Все очень просто. Тьфу! Открыто говорить всегда легко, малыш.

— Я не могу.

— Надуманно, Женя. Чересчур!

— Но теперь все иначе, мам. Теперь все просто… «Привет-пока, как настроение, как вы, как дом, как братья…».

— Ты что, ему ни разу не говорила? Жень, я не пойму! Все это время? Ни разу? Не намекала и не давала повода… Ты там хоть моргала?

— Нет.

То есть да, конечно, я смачивала слизистую оболочку глаза. И да, я намеревалась, честно-честно! Много думала бессонными ночами! Даже некоторую речь готовила, писала ключевые фразы, добавляла шутки, строила головоломки и шарады, рисовала логическое дерево ответов. Короче, по-простому, я прокрастинировала и оттягивала ключевой момент.

— Передержала — сто процентов! А зачем? — внимательно разглядывает меня.

Не посчитала нужным, если честно! А что? Должна перед Смирновым за что-то отчитываться? И потом, это мое дело и, если честно, по-моему, я уже знаю, что получу в качестве его развернутого ответа:

«Издеваешься, чика? — Сережа! — Знаешь, как я к этому отношусь? Знаешь! И все равно… Он, вообще, мой? Хотя, стоп! Не отвечай! — Я думала, что ты… — Потому что ты типа „моя чика“ и я должен быть в твоей верности за три девять земель твердо убежден? Значит все не так, с тобой иначе, и наш грубый диалог плавно перетекает из мелкого в глубокое, блядь, русло? Ха, детка, очнись, проснись, восстань из зомби-сна! Ну что ж, предположим, что я верю и ты мне, как подруга партизана, истинно верна! Но ты ведь помнишь наш разговор про всякие последствия? Я спрашиваю еще раз! Женя, а? Как там с бабской памятью? Забыла, прикинулась дурехой, откинулась и тупо в несознанку отошла? Что смотришь жалостливым взглядом? Свят, Свят, Свят! Дети — ответственность и строгая мораль. Ни тем, ни другим своими великими родителями, к твоему сожалению, не обеспечен! Я циничный гад! — Что? — Мораль, Женя! Я сделал определенные выводы из того, что было до тебя, с тобой и вычислил, что будет после. Так вот… — Да-да, конечно. Как я могла забыть! Прости меня! — Аборт — мы остаемся вместе! Если ты захочешь, в сущности, я ведь не настаиваю. Позиция ясна? Ребенок — мои алименты, твое единоличное материнство, но привет-пока-ищи друзей. — Да, вполне. Все предельно ясно и понятно. — Вот мой ответ! Такого ждала? Твою мать, Рейес! Как я все и предполагал, чувствовал, блядь, жопой! „Сережа, перестань, что ты надумываешь, ах-ах-ах, я не беременна, легко до двух считаю, палочка одна!“. И что теперь, что дальше, чика? — Может быть, мы могли бы… Но… — Ну-ну? Вещай, чего заткнулась, язык комом встал? — Ты ведь тоже виноват. — Безусловно. Свою вину деньгами искуплю — купонов много. Но сейчас есть несгибаемые профессиональные планы на долгий вечер, вынужден откланяться! Соберись, детка, с мыслями, обсудим позже, пробей финансы, на клинике, естественно, не экономь — твое женское здоровье прежде всего. Вынужден бежать, пока-пока!».

Я не знаю, как теперь быть, ума не приложу, двадцать четыре часа в сутки тщательно обдумываю возможную беседу, немного подбираю и отбрасываю неподходящие слова, подсчитываю количество необходимых междометий для выражения счастья, радости, недоумения или мужского гнева — Сережиного зла! Был ведь шанс — очень подходящий, но я все сама свела… К виртуальной постели и к ничего не значащим смешкам, хихиканью и пошленькому юмору. А теперь — захочет ли он, вообще, меня?

— Нет! А зачем? То есть? Да не знаю, не знаю, не знаю — так вышло, я не специально! Мам, разве не видишь, что мучаешь сейчас меня! Не сказала, — ухмыляюсь, — повода не было подходящего, нас отвлекали и потом…

— Мне кажется, или ты боишься его не совсем той реакции, на лучшую версию которой тебе хотелось уповать? Не знаешь, что он ответит? Чего ты тянешь? Скажи, как есть, и развяжи этот чертов узел! Что-то пугает, настораживает, останавливает? У тебя есть семья, ты ведь не сирота, Евгения — родня тебя всегда поддержит!