— Я на минутку, — откидываю сигарету и обхожу братву. — Отлучусь. Вынужден покинуть…

— Ты куда, Серж? — братец спрашивает.

— Тебе отчитаться по всей форме, Леха? — уперевшись в его плечо, шепчу.

— Не плохо бы, — рычит.

— В туалет, Леша. В ту-а-лет! Возражения есть?

Шагаю через помещение, равняюсь с Катей и кивком головы указываю ей:

«Туда! Твою мать! Давай на выход!».

Она тут с сыном? Со своим мальчишкой? Наблюдаю, как она о чем-то договаривается с мелким стесняющимся пацаном, повиливая тощим задом, шествует ко мне в гнилую темноту закулисья возле служебных помещений.

— Какого хера? — скрывая тенью свое лицо, с угрозой медленно произношу.

— Привет, Сергей! — ехидненько смеется.

Подходит ближе, утыкается коленями в мои скрещенные ноги и тянет руки к сведенному страшной судорогой лицу. Вздрагиваю и по-хамски от себя отталкиваю.

— Отошла! Сохраняй дистанцию, Фильченко. Вопрос услышан? — кручу указательным пальцем возле своего уха. — Или по буквам донести?

— Видел? — кивком головы указывает назад, в общий зал.

— Ни х. я! И даже не смотрел!

— Не ругайся! — сально улыбается и щурит лживые глаза. — Тебе не идет. А ты тут с кем? Когда приехал? Не заметила!

— Что ты хочешь? — вздыхаю.

— Наверное, денег, Сергей, — закатывает вверх бельма. — Я мать-одиночка. Работаю на трех не слишком высокооплачиваемых работах… И запросы, так, по-видимому, сложилось, растут быстрее, чем мой тройной оклад.

— В прошлый раз ты говорила, что с заработком проблем нет и для тебя это не главное. Мои подачки, типа откупные, тебе как будто не нужны. Я унижаю женщину, выплачивая ей не слишком щедрое детское пособие, такой себе, нищенский материнский капитал. Цитату хоть не переврал? Все верно, Катерина?

— «Все», что однозначно верно, стремительно меняется и не стоит на месте, милый. Жизнь дорожает, сын растет, а я… С твоим ребенком на своей тонкой шее я та баба, о которой в народе говорят, сильно порченный товар! С неисчезающим дефектом вумэн. Вечный и растущий брак. Не выбросить — не бросить. Никто не хочет даже плотскую милость оказать. Хотя бы трахнуть на досуге… Мне для здоровья и для самооценки надо. Хнык-хнык! Тазовое дно стоит и на член уже не дышит. Поможешь с этим?

— Это предложение? — прикрываю один глаз и пошло искривляю губы.

— Так ты все-таки меня для этого позвал? — касается пуговиц на блузке. — Здесь? Или в туалете? Я буду тихо. Возле стенки томно поскулю…

— Еще раз спрашиваю: «Что ты хочешь?».

— Признай, тварь, сына! — шипит и плещет блядским ядом.

— Тест, — скрещиваю руки на груди.

— Он твой. Без сомнений!

— Тест, — отталкиваюсь от стены и выхожу из тени.

— Сережа.

— Сука! Рот закрой.

Рявкаю и по-воровски оглядываюсь, просматривая общий зал. Лешка с Сергеем вернулись с импровизированной возле детского заведения курилки для родителей и усаживаются рядом с женщинами и хохочущей детворой. Свят на коленях у кубинки играет с чудными хвостиками, выбившимися из ее высокой прически, а Леха, словно чует затаившуюся где-то там беду, сам того не зная, смотрит на наш с этой сукой потаенный уголок.

— Твой старший брат? — за спину, точно попадая пальцами, указывает на Алексея.

— Проблемы?

— А вот та грязная баба с голубым красавчиком твоя? Чище курву не нашел? Черная, как будто бы немытая. А киска у бомжихи гладкая или ты ее сквозь лохмы дерешь? Ха-ха! Чмо какое-то… Улыбка превосходная, тут признаю. А так… Хм! Дурной вкус, Сережа! Наверное, щедро мандой и жопой тебе дает.

— Пошла вон!

— Хочу напомнить, что я тебя не приглашала. Ты сам меня позвал. Резинки есть? Куда идем?

Поднимаю руки и наступаю на нее:

— Ты…

— Ты сделал меня такой! Ты! Ты! — кричит в лицо.

Дергаю носом, вспучиваю губы и оголяя зубы, по-волчьи в морду встречно ей рычу:

— Мы делаем официальный тест, и я признаю этого мальчишку, если он мой, а если нет, то…

— Добрый вечер!

Какой же ты, сука, своевременный «товарищ Алексей»!

— Катя? — с улыбкой суке тихо произносит.

Она с пошлинкой переключается на брата:

— Мы с Вами официально незнакомы. Екатерина Фильченко. Вы ведь Алексей?

— Я помню Вас. И знаю, что Вы есть такое. Сергей?

Признаться братцу в том, что ее девятилетний шкет мой сын, его племянник и старший долгожданный внук Смирновых, Тони и Максима? Или с блядской исповедью покамест стоит подождать? Пацанчик еще до совершеннолетия не дорос!

— Мы тебя там ждем. Женя волнуется. Ты идешь?

— Мой телефончик у тебя есть, Сереженька? Набери, как заскучаешь!

Брат тянет меня за рукав, как будто из болота на твердь с огромной силой приземляет:

— Ты охренел?

— Леш…

— После вечера на нашем месте. Есть разговор! Ну, — дергает плечами, — наверное, серьезный. Серьезнее, Сережа, не бывает. Зашибись! Приплыли, да?

— Родители…

— Мы к ним типа в гости завернем. Отец откинется в свое детское время на коленях у крохи. Она ему колыбельную нашепчет. Господи! Ты что не знаешь мать?

— А Женя?

— Пусть идет спать, потом к ней под бочок приедешь.

Вечер как-то не задался! По дороге домой несколько раз ловлю сообщения от братца:

«Я у родителей смокчу материнское молоко. Батя предлагает забить „козла“ — тебя нет, блеять некому, так что я отказался. Сергей, я жду!».

Поднимаемся с чикуитой на этаж. Пока Евгения шурует в сумке, я носом пропахиваю ее пышный хвост:

— Жень?

— Угу, — плывет и не прекращает сумочные поиски.

— Мне нужно отлучиться.

— Куда?

— Леха ждет.

Она резко поворачивается ко мне:

— Что-то произошло?

— С чего ты взяла, мучача?

— Я тебя сейчас ударю. Сколько можно? Твои шутки совсем не радуют меня. Я злюсь, злюсь, а ты…Смеешься? Сергей… Убью тебя!

Притягиваю девочку к себе:

— Жень, я вернусь сегодня, но немного позже. Братский задушевный разговор.

— Сережа…

— Не начинай. Кстати, — прижимаюсь грудью и запускаю язык к ней в ухо, — я придумал, как доказать мамкину гипотезу, малыш. Потом после «А-а-а-а-а-а, у-и-у-и-у-и» с тобой в науке разберемся.

— То есть мне не спать?

— Как хочешь! Но, — касаюсь губ, — в женской полудреме секс острее. Я тебя могу в дугу свернуть — все позволишь.

Не даю ей опротестовать высказанное пошлое предложение, запечатываю губы поцелуем.

— Отвези меня к бабуле, Сережа.

— Жень, я вернусь, — ною и отхожу к шахте лифта.

— Сережа!

Ну что с ней сделать? Взять в этом полутемном коридоре, не отходя от ее входной, так пока и не открывшейся, двери, или возле мусоропровода, или в лифт затащить, и там до звезд из глаз оттрахать? Что ты хочешь выразить этим «Сережа», чика?

— Жень.

— Она больна. Я чувствую. Хочу сегодня с ней побыть, а там, когда освободишься заберешь меня или вдвоем переночуем у бабули. Тома не станет возражать.

Даю ей знак:

«Лады!»,

подтягиваю к себе и нажимаю кнопку вызова.

— Жень, прости, — шепчу в макушку. — Прости, прости, прости…

— За что ты извиняешься? — вполоборота спрашивает.

У меня много грехов, чикуита! Я, как кочан! Грешной капустный лист.

— Уже вечер, а мы все маемся. Я вижу, что ты устала, тебе бы отдохнуть…

— Ты еще на игрища в постели набивался, — с усмешкой напоминает.

— Это неизменно, Женя. Это святое, на это силы всегда есть. А если «не есть» — найду!

В этом-то и проблема, детка! Грешил — не думал, теперь разгребаю сооруженный опрометчиво первородный грех.

Останавливаюсь возле нужного подъезда и жду пока чикуита на базу доберется. Есть свет — «орел в гнезде»! Тут же набиваю сообщение братухе:

«Полчаса! Родители уснут?».

Леха через пять минут мне отвечает:

«Черти чуют неприятности, но виду не подают. Подсыпаю в мясо яд! Жду, брат!».

Ухмыляюсь и прикуриваю сигарету. С любимой музыкой из всех колонок новомодной стереосистемы добираюсь к отчему рассаднику зла и скверны ровно через сорок пять минут. Ну, это не свидание, а Лешенька — не баба, так что все по чесноку. Вторгаюсь в частную, но не чужую, собственность, шлепаю по каменной дорожке и на марше получаю острый тычок мелкой гальки в лоб.