— Я пью без сахара, — отпиваю предложенный мне кофе и облизываю губы.

— Я знаю.

— А чего так странно улыбаешься, как будто…

— Ты ничего не ощущаешь, Сергей? Вкус, например? Сладенькую нотку?

Оглядываюсь по сторонам, затем на кой-то ляд принюхиваюсь к мелкой чашке, исподлобья рассматриваю яркое лицо чикуиты — нет, ни хрена не чувствую, о чем ей незамедлительно громко сообщаю:

— Абсолютно ничего! Что не так? Евгения, ты меня пугаешь.

— Кофе по-кубински.

— И? Я уже знаю. Слегка подсел. Зафанател и выработал привычку. Теперь вот с нетерпением жду необходимую мне ширку. Ты приучила, я пью такое только из твоих рук.

И это, сука, страшно! Надо бы опыт приготовления, как можно скорее, перенять.

— Я добавляю сахар, Сережа.

Иди ты! Эта сладенькая шоколадка меня искусно провела!

— Куда?

— Такой экстравагантный способ приготовления. Сахар добавляю в кофе, перемешиваю, таблетирую, ставлю на огонь… И вот он, твой любимый кофе с кубинской ноткой! Не чувствуешь совсем?

— Жень! Я тебя боюсь. Ты страшная женщина.

По-моему, сейчас она не догоняет шутку. Надулась, как мышь на крупу, и злобно глазками стреляет.

— Страшная, в смысле опасная. Отвесишь знатно зелья, а я из твоих рук приму, а потом…

— Не волнуйся. Я не стану на своем присутствии настаивать. Может быть, я чего-то и лишилась, — скашивает вбок глаза, — но гордость у меня пока в наличии. И если мы…

Это вряд ли, чика! Ты знатно будоражишь кровь — по-моему, это и есть ее экзотическая заокеанская фишка.

— О таком не говорят, Женя, когда отношения только начинаются.

— О чем?

— О том, что «если, то тогда» или «тогда, когда», или…

У нее сейчас очень нехороший взгляд! Кубиночка, по-моему, совсем кому-то из присутствующих здесь не доверяет! Женька сомневается и сомневается исключительно во мне, как в человеке, как в мужчине, на которого она могла бы положиться и с которым иметь что-то общее и большее, чем чашка кубинского кофе по утрам за несколько километров от прелестей цивилизации. Она с пренебрежительным выражением лица рассматривает меня.

— У тебя ведь много женщин было. И, наверное, есть проверенный способ…

— Это не преступление! — резко обрываю.

— Я и не обвиняю. О другом хотела сказать…

Перебил? Ну, извини! Видимо, защитная реакция, стойка на ответное нападение.

— Да, я слушаю тебя, — отставляю чашку и скрещиваю руки перед собой.

— Зачем тебе, — сглатывает и уводит в сторону свой взгляд, — такому опытному и прожженному в этих делах такая неумеха, как я?

Не буду отвечать! Ее вопрос очень некорректен! Нет-нет, не по отношению ко мне — по отношению к самой себе.

— Сережа…

— Правильно переформулируй, а потом еще раз, если это важно для тебя, мне задай.

Не понимает! Она молчит и только глубоко вздыхает.

— Что я должна сделать? Разве я не права?

Я так и знал! Поднимаю руку и показываю жестом ей… Сука! Твою мать! Заткнуться на хрен! Замолчать!

— Иди переоденься, Женька. И, — наблюдаю за ее вынужденным подъемом, — не забивай себе голову фигней.

— Это, — поворачивается уже на выходе из кухни, — не фигня. Сережа…

— Я все сказал! — стеклянным взглядом слепо пялюсь в распахнутое настежь огромное окно.

«Ты хочешь денег, Катя? — Не я! Не я! Они мне не нужны. Я хорошо зарабатываю! Ты издеваешься? — Где ты работаешь? — Тебя это не касается. — Хорошо. Принял. — Сереже нужен отец. Он мальчишка, ему необходима твердая рука. — Он же не скотина, а я не погонщик маленьких детей. Я не пастырь, не поводырь, не направитель, не путеводитель… Хрен его знает, кто еще! Ты не по адресу, Катерина! — Тебе не стыдно? — У меня нет совести. И тебе об этом было еще десять лет назад известно. Не надо говорить сейчас о том, что я изменился, стал лучше-хуже. Этим ты не прошибешь меня. Итак, я спрашиваю еще раз! Последний, сука, раз! Тебе там хорошо слышно? — Пошел на х. й! — Прощай! — Сережа, пожалуйста… — Ты мазохистка, Фильченко! Я ведь оскорбляю тебя! Где, блядь, ваша гордость, бабы? Вы вешаетесь на мужиков… — Нет! Нет! Ты не прав! — Считаешь, что как родитель, я буду на порядок лучше? — Он спрашивает о своем отце, потому что у других ребят в наличии полная семья. — Заведи какого-нибудь кобеля. — И ты позволишь? Так спокойно об этом говоришь — мерзко, как это подло и безобразно! А если тот, другой, будет обижать твоего родного сына, ты сможешь с этим жить и спокойно, в том же темпе, трахать заблудших к тебе баб? А, а, а? — Кать… Я прошу тебя, оставь меня в покое. Ничего не выйдет. Я плачу тебе деньги, но это ведь не от души. Мне… — Ты жлоб, Смирнов! — Вероятно… Но это не может бесконечно продолжаться, понимаешь? — Наследство истрепал? — У меня его нет. — Так ты бедный хрен, Сережа. — А ты думала, что я богач? Антон — единственный ребенок, а нас у мамы двое сыновей, к тому же я с херовым поведением, я наказанный ребенок, Кать. — Хотя бы познакомься с ним. О большем не прошу. — Прощай!»…

К речке идем с Женькой, сохраняя гнетущее, по-видимому, обоих молчание. Она то и дело вздыхает, зачем-то приседает и без конца шнурует никак не развязывающиеся кроссовки. Похоже, прячется и в тень уходит. Отрадно видеть, что ничего здесь за все мои отсутствующие годы не изменилось, кроме, естественно, толщины стволов деревьев! Им можно позавидовать — они стоят там, где изначально их корни зародились, где их жизнь нашла.

— Ты на меня обиделась? — равняюсь с девочкой и по-мальчишески беру ее за руку.

— Нет-нет. Просто нечего сказать.

— Так не бывает, Жень. О чем ты думаешь?

— Переформулируй.

Бац! Один-один! Получил, урод?

— Я не ответил на твой вопрос, и ты решила, что можешь наказать меня молчанием?

— Я не наказываю, Сережа. Скорее, я тебе прощаю твою грубость…

— Я не грубил.

— Зачем ты со мной? — заглядывает и пытается прочесть ответ до того, как я выдам что-нибудь в эфир.

— Ты…

— Давай так. Я скажу, почему согласилась провести с тобой эти выходные и зачем, если тебе, конечно, это интересно, я нахожусь рядом с тобой, а потом твоя очередь отвечать. Угу?

Киваю и терпеливо жду. Раз — она подкатывает глазки, два — очень глубоко вздыхает, три — отворачивается и трогает пальчиком отстающую кору сосны.

— Все очень просто, Сережа, без обмана. Мне интересно с тобой. Ты уверенный, даже самоуверенный, умный и хитрый мужчина, — обеими ладошками сжимает мою руку и никак не может сжать, — ты начитанный, профессионально подкованный в интересующей меня области, ты… Помог мне с работой и… — начинает заикаться, — и тогда, когда…

— Я повел себя, как редкостный мерзавец, бессовестная мразь и эгоистичное чмо. И что бы ты сейчас тут не рассказывала о том, какой я интересный собеседник или писаный красавец… Жень, ты привлекаешь меня, как женщина, и я намерен с тобой встречаться. Если что-то не устраивает, давай сейчас обсудим и закроем эту тему раз и навсегда.

— Встречаться?

«Хочешь, чтобы я признал сына? — Да! — Дальше? — То есть? — Признаю! И? — Сережа! — Теперь ты хочешь, чтобы я женился? — Нет! — Закрой рот и не ври самой себе! У тебя ведь это в планах? — Ты боишься, что тебя окольцуют, заставят подпись поставить в домовой книге и взять на себя груз большой ответственности? — Кать! Женятся, когда уважают, оберегают и любят. — У МЕНЯ ОТ ТЕБЯ СЫН! — Не ради детей! Слышишь? Не ради и уж тем более не из-за них… — Что мне делать? — Строй свою жизнь, не оглядываясь назад! — Все? — Катя, послушай меня! — А ты будешь с ней? — С кем? — С той сукой, от которой я имела неосторожность отклеить тебя… — С чего ты взяла, что я с женщиной? — Потому что ты не умеешь держать свой член на привязи. — Я устал. Пока!»…

— Возражаешь?

— Просто… Я думала об этом не сообщают. Есть мужчина и есть женщина, между ними возникает притяжение, они, — заикается, но дрожащим голосом все же продолжает, — встречаются, общаются, но, чтобы так…

Не сообщают, Женя! Не сообщают. Но, по всей видимости, ты не такая, как все, поэтому я вынужден практически на ходу сформулированные тобой неписанные простые правила менять.