— Что ты делаешь? — носом прохожусь по выпуклому, блестящему от пота, лбу. — Зачем заводишь, если продолжения не будет, м? Не понимаешь, да? Творишь и о последствиях ни хрена не думаешь! Авось прокатит, да? Ты мерзавка, маленькая чика! Ты, бодливая коза, вообще не догоняешь, что по утрам у здоровых мужиков охерительный стояк и неконтролируемое желание, — лезу к уху, — непослушных девочек по-быстренькому кожной флейтой между тонких ножек почесать? Же-е-е-ня?

Она что, правда спит? А руками типа водит? Кубинка-зомби лунатирует, а я ржу тихонько в свой кулак. Мягкие губки что-то шепчут, словно таблицу производных выдают в астрал, а указательный пальчик на руке теперь выводит в воздухе те вензеля, которые она пыталась преподать моей спине.

— Ты интересная, Жень. Даже спишь не так, как обыкновенные чикуиты! Слышишь? — трогаю губами кончик ее носа. — Ты меня уже простила, чика? А? Забыла? Ну, скажи, что «да»! А?

По-видимому, прощение еще в пути, а Женька переворачивается на спину и приоткрывает рот. О! Сейчас, наверное, вступит женский духовой оркестр — спокойно подождем. Ставлю локоть, приподнимаюсь, опираюсь на руку и замираю в бездыханном состоянии.

Раз, два, три…

— А-а-а-а! М-м-м! Хр, хр, у-и-и-и! — и дышит красненькая, словно стометровку отмахала.

Поднимаю удивленно брови:

— Не понял! У тебя оргазм? Ты приход словила, чика? Как это возможно? Кто посмел? У тебя там посторонний, а я свою ночную вахту, видимо, пробздел?

Вдыхаю шумно через нос, про себя до двадцати считаю, в потом по-воровски приподнимаю одеяло:

— Накажу, Евгения, за холостое рукоблудие. Накажу за воздержание «Сергея». Ты… Где твоя рука, а? Давай назад!

Она хнычет, словно страшный зверь обидел и поворачивается ко мне спиной…

«Как ты могла! А-а-а-а-а! Не трогай! Брось! — Я хотела тебе подать рубашку. Извини, если напугала! — У тебя проблемы, Катя? — Сережа! — Ты выбрала новую мужскую жертву? Антон погиб — да здравствует другой „член-король“! Ты его хоть любила? Да что я спрашиваю… Идиот! Ты со мной легла по зову сердца, по требованию матки, из-за взбесившихся гормонов? Сука, сорока дней ведь не прошло… — Ты тоже хорош, нечего только меня обвинять. Я скучаю по нему… Невмоготу. До сих пор не могу прийти в себя и поверить в то, что его больше рядом нет. Кажется, вот-вот, и он в комнату войдет, спросит, как мои дела и чем я занимаюсь, или предложит пойти в кино, или встретиться в обеденный перерыв и умять по сливочному мороженому. Знаешь, как сильно я его любила? Он был… — Скучаешь, ждешь, надеешься и веришь? Ты издеваешься? Я-то тут причем? Мне четко вспоминается, как на следственном дознании ты страстно во всех грехах обвиняла именно меня. Мол, я, озабоченный ревнивец, спал и видел, как гражданину П. похлеще досадить. Тебя даже домогался, совращал при каждом удобном случае, членом в письку тыкал, сиськи мял… Руки убери! Р-р-р-р! — Сережа! — Отвали, а! На хрен… На хрен… Дай пройти!»…

С Женькой утренний подход, похоже, абсолютно не прокатит. Чика, самостоятельно эмоционально освободившись, теперь, зараза, сладко дрыхнет и не думает вставать. Зато у меня подъем во всех местах — четкий, ясный, бодрый… Мощный! Укрываю озабоченную девчонку и лениво со сладким и глубоким «ох-ом» перекатываюсь на свою сторону, отползаю по матрасу, перемещаю ноги на пол и присаживаюсь в кровати. Обхватив руками голову, внимательно рассматриваю комнатный ковер…

«Что ты хочешь? — Привет, Сережа! Не отвлекаю? — … — Я подумала, что ты желал бы встретиться. Может быть… — Я не в городе и на выходные не собираюсь приезжать. Ты долго не звонила… Видимо… — Только из заграничной командировки вернулась! — А сын? — У моих родителей. Хотел бы с ним увидеться? — С чего бы? Твоя жизнь, твой ребенок, твоя проблема, но не моя… Абсолютно никаким боком не касается. Я спрашиваю исключительно из вежливости. Так принято общаться в благоразумном обществе. Не надо ничего себе придумывать. Все ошибочно, а ты, к несчастью, сама себя обманываешь. — Сережа, завернул речь и не заметил, как унизил женщину? Тебе это нравится, да? Богуешь, царствуешь, ликуешь! Смотрите, люди, как я могу. Хочешь, чтобы я на коленях приползла? Никак из памяти не вытравишь, не простишь, не забудешь… — Что-то еще? — Ты сейчас с женщиной? Со шлюхой? Новую щель нашел? Странно дышишь. Запыхался? Сука укатала? Вы… Вы занимались любовью? Ты трахал ее? Трахал бабу? Член, кобель, пока не стер? — … — Сережа, прости-прости-прости! Сереженька… — Смени пластинку, Катя. Говори исключительно по существу, по делу. Слушаю тебя. — У нас все хорошо, ему нравится ходить в школу, уже ведь третий класс. Он умный мальчик. Можно я перешлю тебе фотографии его рисунков. У него все-все получается. Он очень умный… Ну почему? Почему ты не хочешь его? Се-е-е-режа! — Мне пора!».

Холодный душ, по-видимому, в скором времени войдет в привычку. Я обмываюсь ледяной водой и даже не стону. Или атрофировались подкожно нервные окончания, или я тупо закаленный черт! Рассматриваю сухое жилистое тело в зеркале, пересчитываю свой татуаж, кручусь-верчусь, как малохольная девчонка, стряхиваю мокрые волосы и трогаю щетинистое лицо.

— Пусть испанская дама скажет, бриться мальчику или не стоит, заодно проверим наш уровень стеснения.

«Ты классный! — Я сказал, перестань! — Я ошиблась, Сережа. Слышишь? Почему ты такой злопамятный? — Я злопамятный? Ты охренела? — Ошиблась, да! У меня есть смелость все это запросто признать… — Катя, солнышко, ты просто из трусов выскакиваешь, стараешься приткнуться к новому плечу. Не более… Я вдруг классным стал! О-Б-А-Л-Д-Е-Т-Ь! Не ты ли, дрянь, орала тридцать дней назад, что я задуренный задрот. Вундеркинд! Мудак и… Папенькин сынок! — Прости меня, Сереженька. Прости, прости, прости… — Запомни, Фильченко, раз и навсегда — между нами никогда, ничего, ни при каких условиях, ни на какой планете БЫТЬ НЕ МОЖЕТ И НЕ БУДЕТ! Уяснила? Еще раз спрашиваю, ты уяснила, Кать?»…

Шесть часов утра! Рановато для «Сереженьки Смирнова». Обычно его рандеву по земной планете начинается в районе восьми ноль ноль. Последние три летних месяца — исключительно с поездки с пацаном, с отчаянно голодным Святом. По еще немного сонному городу мы рассекали с парнем, словно банда отморозков-иждивенцев, охотников за грудным молочком. Непроизвольно растягиваю губы в улыбке, отпиваю растворимый сладкий кофе, морщусь и… Звонко сплевываю в раковину! Помои, твою мать! Пока чикуита проснется, я без кофе заново засну. Сажусь на диван, вытягиваю ноги, забрасываю голову на спинку и бешено вращаю глазами.

— Привет! — тихо отвечаю в трубку. — Не спится, братец?

— Как ты, Серж?

— Я трезв, Леха. Может, хватит? Я сорвался всего лишь раз, а ты теперь взял полноценное шефство над моей гнилой персоной.

— Всего лишь раз? Это шутка? Вместо того, чтобы выказать мне с одалиской великодушное «спасибо», ты бурчишь и воешь, как несправедливо старший брат обвиняет тебя в законченном алкоголизме.

— Ты и сам прекрасно знаешь, что это не так.

— Ага-ага. Как дом, Серый? — чую, что Смирняга улыбается. — Как Женя? Она там с тобой?

Да! Они действительно из одного котла! Черти, видимо, на грешную твердь их по несознанке отпустили или Леха освобождение звонко проплатил. Растрепала ХельСми? У-у-у, ведьма! Я ей задам!

— Я не отчитываюсь тебе, братуха.

— Ты только что все сам и подтвердил.

А ведь старший прав! Сказал бы, например, что не знаю или дом охренеть какой шикарный, долбаные незатыкающиеся птицы, стремительная речка, и кровососущие малярийные комары, брат бы отцепился без условий. А так, я начал препираться, что-то даже отрицать, в результате мудрому «Лексею» все стало и без объяснений ясно.

— Она со мной, но…

— Дальше можешь не продолжать. Надеюсь, Женя вправит тебе мозг, поставит голову на плечи, и ты завяжешь с асоциальным поведением…

Ну с кое-чем я уже как будто завязал! На что чикуита может повлиять? Самому теперь, блин, интересно!

— По-твоему, я дегенерат и отщепенец? Что асоциального ты во мне нашел? Я уверенная человеческая единица с антиморальным поведением?