— Жень?

— Да? — снимает обувь и проходит дальше по коридору.

— Мне тридцать один, а тебе… — тактично удочку забрасываю.

— Пока еще двадцать девять, Сергей.

Пока еще? То есть, похоже, существует призрачная возможность, что чика проплатит себе вечный третий десяток и двадцать девять ей будет до скончания мира? Как понимать это «пока еще»?

— А когда будет тридцать? — ухмыляюсь. — Такое же в планах у тебя имеется? День рождения в свидетельстве прописан?

— Послезавтра, Сережа.

Мне нравится наш искрометный юмор и лихой тандем!

— Я не знал, — шурую за ней по коридору.

— Я ведь и не говорила, — звучит, как само собой разумеющееся.

— С меня подарок, — подхватываю ее под локоть.

— Ты его уже подарил.

— Не понимаю, — улыбаюсь и направляю нас по деревянной лестнице на второй этаж.

— Два выходных дня в таком чудесном месте. Мне этого вполне достаточно.

Твою мать! Что с этим гребаным местом «не так»? Мать млеет от обстановки, отец надолго уединяется в «сосновом бору», а вот мы с братом испытывали в этом месте всегда нечеловеческие мучения. Нас привозили сюда, как на курорт, к «любимой бабушке», по-видимому, все же к дядюшке, только вместо плюшек и банок с малиновым вареньем, мы с Лехой получали по тридцать три наряда вне очереди. За что? Зачем и почему?

— Разве это подарок? Иди сюда…

Мы заходим в ту самую единственную комнату, оставшуюся на втором этаже.

— Какая красота!

У нее действительно экстаз или она играет и не хочет обидеть гостеприимного хозяина и по совместительству женского реабилитолога «СМС»? Нажимаю на кнопку автоматического поднятия жалюзи и открываю нам обзор на огромную террасу.

— Здесь с каждой стороны стекло? — чика шустро вертится вокруг себя. — И там и там?

— Друг напротив друга, Женя. Две глухих стены, а это папина задумка, да и был печальный опыт у его младшего сынка.

— Не поняла, — она берет меня за руку и подтягивает к выходу на смотровую площадку.

— Жень, у меня проблемы с высотой.

— Знаю, — улыбается в четвертый раз — видимо, я все теперь считаю, — хоть и живешь на пятнадцатом этаже. Идем туда, хочу посмотреть вид и что там.

В пятнадцать лет, когда я экстерном окончил школу, решил живую сущность перевоспитать — в прямом и переносном смысле этого слова. Хотелось излечить себя от фобии весьма кардинальным способом. Здесь, еще до батиной перепланировки, были детские комнаты — мы барчуки с братцем и большие индивидуалисты, поэтому, естественно, — у каждого своя. В каникулярное лето перед поступлением в институт, в очередной загон на трудоотработку, я решил по-черному испытать себя:

— Я выпал из окна, Жень. Именно здесь, в этом доме, где-то в приблизительном районе, наверное, вот этого дивана, — указываю на деревянную мебель под навесом.

— Выпал? — она округляет глаза, останавливается и внимательно рассматривает меня.

— Открыл окно, стал на подоконник и закрыл глаза, затем отпустил руки и пытался удержать равновесие. Есть такой способ…

— Ерунда! Не верю. Это какой-то глупый акробатический номер, эквилибр без мозгов или юношеская блажь. Ни за что не поверю, что врачи что-то такое рекомендуют — это самое настоящее самоубийство. Ты суицидник, что ли?

— Не-е-е-т! — смеюсь. — Скорее наоборот. Я обожаю жизнь, Евгения! Не приписывай мне того, чего в помине точно нет.

— В любом случае, так это не лечится, Сережа, не обманывай, — она поднимает руки и гладит мои щеки. — Ты был не прав. Господи, — оглядывается, смотрит вниз, — сколько здесь метров?

— Невысоко, Жень, всего лишь четыре с небольшим.

— Всего лишь? — она попискивает и прижимает руки к моим скулам — я в неге закрываю глаза. — Четыре метра, по-твоему, это мало? Сережа, что спрятался? А? Открой! Немедленно…

Командует кубинка?

Вместо того, чтобы сделать то, что она смешно от меня требует, я обнимаю ее за талию и притягиваю к себе:

— Не отдавай приказы, Женя. Я им, вообще, не подчиняюсь.

— Сережа, — теперь голос ближе, где-то в районе моих губ.

Подняла голову? Подставляется? Сама идет на поцелуй?

Все в том же состоянии вынужденного слепца я безошибочно и очень точно ловлю ее уста. Девчонка что-то пикает, но мне плевать. После нашей близости это первый раз, когда она разрешает себя поцеловать.

— Сереж… — лепечет, когда я нехотя отпускаю губы.

— С поцелуями был договор, Евгения. Так что не обижайся и не предъявляй претензии. Их будет много, целоваться я люблю — это моя фишка, если тебе угодно.

Я отпускаю — чика отстраняется. Слегка отходит, но руку мою не выпускает:

— Идем туда, — подтягивает к балюстраде, — хочу посмотреть на вид.

— Жень, — немного упираюсь, — это без меня.

— Я подержу, Сережа.

Что-что? А на руки взять не хочет? Я бы даже ножками поболтал!

— Ты меня подержишь? Издеваешься, что ли? Не понимаешь, да? — ухмыляюсь и, похоже, как кисейная барышня обижаюсь. — Это фобия. Это болезнь, такой себе психологический блок, барьер, вынужденное ограничение…

— Тебя кто-то испугал? Что ты чувствуешь?

— Какая разница! Я просто не могу на высоте, у меня болит и кружится голова, я ни хрена не соображаю, рук и ног не ощущаю, словно в трансе, тупо слепну, глохну, идиотом становлюсь.

— Постой рядом со мной и все, — настаивает. — За моей спиной, вот тут. Больше ничего не надо делать.

И все, ничего не надо делать? Да твою ж мать! Я, видимо, обязан ей — нецелкой сделал, теперь расплачиваюсь за один в нее толчок и ненасытную головку члена! Женька подходит к перилам и становится впереди меня, за спину протягивает руки и берет мои конечности в свои.

— Обними меня, Сережа.

С этим нет никаких проблем! Это с удовольствием! Раз сама просишь, значит, огреби по прейскуранту и молча распишись. Я, видимо, чересчур активничаю и властно прижимаю женское тело, потому как чика охает и крутится.

— М-м-м!

— Что не так? — таращусь ей в затылок, стараясь вниз и прямо не смотреть.

— Просто обнимай, а не сжимай.

— А я что делаю?

— Помолчи, Сережа.

Хорошие дела! Я стал подкаблучником и бабским угодником — вот что с нами делает незапланированный секс с высокоморальной чикой. Сжимаю руки и впиваюсь ей в живот.

— Больно, перестань, — она откидывается мне на грудь и закидывает голову, заглядывая в мое лицо.

— У тебя коричневые глаза или… Жень, какие?

Они меняют цвет по настроению хозяйки или у меня еще и дальтонический дефект?

— Конечно. Ты в цветах не ориентируешься, что ли?

— Ну, я ж брутал, тупой мужик.

Сказал и как отрезал. Раз в штанах, то все простительно и разрешено. Забыто!

— Что на ужин будешь, а?

— Без разницы, Сережа, — она смотрит вдаль и, не глядя на свои кисти, выписывает узоры на моих руках.

Это чересчур приятно! Я, сам того не желая, заплющиваю свои бесстыжие глаза.

— Жень…

— М-м-м!

— А у тебя есть какие-нибудь тайны?

На хрена сейчас сказал?

— Не знаю. А что ты имеешь в виду?

— Расскажи о себе, — вдыхаю запах ее волос и расслабляюсь.

Мне бы куда-нибудь присесть!

— О себе?

— О родителях, о братьях, например.

— Если честно, нечего рассказывать. Там все по протоколу, мать, отец и трое младших братьев. Томочку ты и сам прекрасно знаешь. Сереж, у меня, наверное, нет тайн. Это плохо?

Скорее, правильно и спокойно. Так и должно быть!

— Сереж, а как там Свят?

Нет! Это что пытка теперь такая? Убираю руки и отхожу назад:

— Идем, пожалуй, вниз. Разберем наши немногочисленные вещи, подумаем об ужине, а сидя возле камина, на сытый набитый до краев желудок, обсудим все проблемы, что да как.

— Я обидела? Куда ты?

— Женя, я боюсь высоты. С этим не справиться за одно восхождение на второй этаж. Хочу спуститься, принять нормальное для человека положение, хорошо поесть, а потом давать тебе отчет о том, что с тем случайным подкидышем-мальчишкой. Хорошо? Не возражаешь? — стараюсь голос на нее не повышать, но, видимо, с трудом выходит, потому что Женя медленно и неуверенно, шаркающей, не той заигрывающей, походкой идет за мной на некотором расстоянии. Я периодически оглядываюсь, словно контролирую ее шаги.