Получается… Он чувствовал. Его так просто не обманешь, не проведешь — Сергей, видимо, похож на мать. Хотя и на отца как будто тоже… Он собрал в себе все лучшее, что есть в этих людях. Уникум, да мужская красота… Долгожданный, поздний, странный, в чем-то ненормальный ребенок, до мозга костей сын своих великих родителей. Обалдеть! Такое тяжело в не слишком умной голове собрать.

— Они весьма плотно взялись за моего ребенка. То ли жажда мести застилала ей глаза, то ли зависть, то ли давняя обида… Я не знаю, Женечка. Но Сергей упирался и доказывал, что ни в чем не виноват. И чем сильнее и яростнее он это делал, тем активнее находились свидетели каких-то ссор с Антоном, каких-то драк, угроз, потом эта Фильченко вдруг стала заявлять, что у них с сыном были тайные отношения, хотя Сережа все это отрицал. Все это доказывало, что у него был личный мотив, неприязнь, способ и он его на той крыше реализовал. У меня же были связи, деньги…

Ее супербрат, в честь которого назвали младшего сынка. Такая тут легенда ходит!

— … которые мне не нужны. Сын страдал. Он бросил все — науку, карьеру, часть, увлечения. Они копались в его вещах, трогали личность Сергея своими липкими пальцами, он стал плохо спать. Даже музыка не помогала — разогнал свою с трудом сколоченную группу, ребята пытались поддержать его, а Сережа… Пил. Страшно, много, словно в наказание, или чтобы от того, что вокруг него происходило, несознанием откреститься. Он превращался в «нечто» или «ничто» — трудно было разобрать, терял свой человеческий облик и все меньше был похож на моего доброго чудного ребенка. Что они, все эти люди, искали, я не знаю, но это личная жизнь моего Сергея. Ты хоть чуть-чуть понимаешь меня?

Неважно! Все неважно. Она поступила, как любящая мать. Время расставить все по своим местам, а Сереже надо успокоиться и не тратить свою душу на никому не нужные метания его совести и на откровенное вранье.

— Тоня…

— Да?

— Извините, что перебиваю. Последний вопрос, если Вы не против?

Она поправляет за ухо мои выбившиеся волосы и смотрит вниз на округлость живота.

— Можно? — выставляет ладонью руку и притягивается точно в то место, где находится ее третий маленький внучок.

Я краснею и тушуюсь:

«Можно? Это разрешено только мне? Только отцу моего ребенка? Только ультразвуковому датчику? Акушеру? Кому? А этой женщине… Кто она ребенку? Сильная бабушка с маленьким телом и безграничной душой…».

— Если хотите…

Не дослушивая меня, Смирнова прикладывает руки на низ моего живота и согревает мелкими ладошками шустрого малыша.

— Беременность всегда преображает женщину, Евгения. Дети — важно, все остальное… Ерунда. Так что ты хотела спросить у меня?

— Я Вам подхожу, как невестка? Вы хотели бы видеть рядом со своим младшим сыном такую женщину…

— Однозначно. Да. Именно такую, Женя!

Вот это да! Даже договорить не дала. Странно! Смешно! Обидно! Она ведь допекала меня, мучила дебильными замечаниями, профессионально издевалась. Ничего не понимаю.

— Кроха, — Максим Сергеевич царапается в дверь. — Уже слишком поздно, темно и холодно. Там мороз крепчает. Им пора домой. Вы там скоро, барышни? Не наговорились? Мы уже с Серым две пачки выкурили и синдром беспокойных ног словили. Ну, что вы там?

Стоим, молчим, друг на друга с каким-то сожалением, что ли смотрим, с сочувствием или состраданием, а может быть, вызовом… Кто теперь интеллектуально считает эти знаки, кто даст пояснения и обоснует результат сложившейся патовой ситуации?

— Ты ведь сохранишь нашу тайну, Женя?

— Обещаю, — вздрагиваю и понимаю, что, возможно, не о таком ответе она просит. — Я должна что-то подписать? Бумагу? Соглашение? Мой отказ?

— Когда назначите дату свадьбы, в тот день подпишешь там, где укажет палец государственного регистратора. Лады?

Лады? Такой «профессиональный» сленг. Несколько раз слышала, как курсанты, юные студенты старались подражать в речевых оборотах чумазым ребятам на огромных специализированных машинах, но даже представить себе не могла, что буду отвечать:

— Лады, Тоня, лады… Конечно!

Сейчас Сергей совсем не смотрит на меня. Неосторожно замечаю, как у него дрожат руки и по скулам, сведенным жуткой судорогой, курсируют огромные желваки. Смирнов очень красный, словно у него гипертония, низко опущенная голова, повернутая, как у пристяжной кобылы в бок. Он просто перебирает ногами, но точно не живет.

— Я…

— Садись в машину, Женя.

— Помоги, пожалуйста.

Торможу перед своей дверью, пытаясь раскрутить Сережу на джентльменский жест. Все выполняет, но взгляд совсем не поднимает на меня. И так все полчаса молчаливого путешествия к нашему дому в искусственном лесу. Перед закрытыми воротами я слышу характерный щелчок автоблокировки дверей. Похоже, что Сергей страхуется — боится, что я снова к речке убегу:

«Нет-нет, больше этого не будет. Но… Что с ним? Что это за поведение? Это… Это… Обида? Злость? Стеснение? Неуверенность? Слабость? Или это… Совесть? Его мужской стыд?».

Машина плавно въезжает во двор и подкатывается к крыльцу. Ворота опускаются, а по периметру двора зажигаются невысокие геометрические фонари-фигуры.

— Сережа…

Уткнувшись лбом в свое окно, руками мой любимый врун ритмично перебирает по рулю.

— Сережа…

— М? — словно от зимней спячки просыпается. — Да?

— Помоги мне, если тебе не трудно.

Может быть, такое простое ухаживание за своей дамой отвлечет его от гадких мыслей, которые сейчас гуляют в его задуренной, но все-таки толковой голове.

Отстегивает свой ремень, снимает телефон, проверяет вещи, забирает сигареты и выпрыгивает зайцем из салона. Обходит нос автомобиля, прищурившись от ближнего света фар, посматривает на фартук и колеса своей машины. Равняется с моей дверью и… Опустив, словно в преклонении, голову, дергает ручку и подает морозный воздух мне в лицо.

Вкладываю свою руку в дрожащую огромную ладонь и опускаю ноги на заснеженную землю.

— Благодарю, — произношу и, оглянувшись на пассажирское сидение, вытягиваю из салона свою сумку.

Переступая с ноги на ногу — ребенок маленький, но шустряк уже немного давит мне на мочевой пузырь, я терпеливо дожидаюсь, пока Сережа осмотрит все и только после этого стараясь от него не отставать, шагаю рядом по направлению к входной двери.

Внутри Смирнов проявляет еще одну галантность — освобождает меня от куртки и, присев на корточки, медленно, сопя, кряхтя, развязывает мои «фигурные» сапоги.

— Спасибо, Сережа.

Нет ответа. Видимо, сегодня ничего другого и не будет.

— Что на ужин хочешь? — пытаюсь заглянуть в лицо, но его словно наковальней придавили, подбородок упирается в грудинную пластину и не отрывается от основания мужской шеи. — Может быть…

— Чика, на твой вкус.

Ни шуток, ни подколов, ни ухмылок, ни шлепков, щипков по заду, ни жалящих поцелуев в шею… Абсолютно ничего! Он…

Умер? Сережа не живой?

После ужина все по вечернему протоколу — ванна, душ… Секс?

— Сергей? — стучу в закрытую дверь в ванной комнате. — Я могу войти?

— Да.

Смирнов, развалившись в пенной ванне, свесив свои исчерченные венозной сеткой руки по краям чугунного таза, в белоснежной пене, словно ангел божий, с запрокинутой головой и с сигаретой во рту, вытянув ноги на противоположный бортик посудины, отмокает от сегодняшнего дня. Смывает грехи и расписывает новые?

Сбрасываю махровый халат, накинутый на голое тело, и подхожу к нему:

— Можно к тебе? — запускаю пальцы в воду, практически выплескивающуюся из сосуда.

Наверное, я сейчас пошло, похабно и вызывающе себя веду, но что-то ведь нужно со всем этим делать. Вот я и стараюсь, вытворяю, что могу, на что способна, к чему душа лежит, по крайней мере, не замираю и не стою, как окочурившаяся на страшном месте. Пока жду его ответ, большим пальцем правой руки нервно прокручиваю то самое кольцо, к которому с сегодняшнего дня Сережа старательно и принудительно меня приучает.