Она внимательно следит за дергающимися языками пламени каминного огня, а я разглядываю эти блики на ее щеках, как на киноэкране с высоким разрешением — эффект полного присутствия, дотронься и почувствуй адский жар.

— Я не знала его очень большой промежуток времени, — прикрывает глаза, а затем и вовсе подтягивает ладошки к лицу. — Я не видела его в сознательном состоянии, если можно так сказать. У меня не было родителя мужского пола, Сережа. Я…

Ничего не понимаю, а с кем тогда я говорил неделю с небольшим назад?

— А Франциско Рейес? — шепчу.

— Да-да. Он мой отец, как сейчас принято говорить биологический, но не… Не во всех смыслах. Он для меня чужой человек…

— Жень, мне кажется, ты ошибаешься… Что ты вкладываешь в понятие «чужой человек»?

— Был, был, был, Сережа, я оговорилась, — Женька всхлипывает и поворачивается всем телом ко мне. — Я думаю, что я могу спокойно употреблять отныне прошедшее время к нашей родственной позиции. Был чужим! Неродным! Далеким! Незнакомцем, тем мужиком, козлом, который сделал моей матери меня…

— Что случилось, Женя? Ты так переживаешь…

Она закрывает глаза и делает пару глубоких громких вдохов, а затем один, но очень резкий выдох с жесткими словами:

— Он преступник, Сережа.

Я замираю, затыкаюсь — застываю, немею… И молчу!

— Вор! Матерый уголовник, отмотавший не один срок в тюрьме. Нет такого места заключения на Кубе и на примыкающих островах, в которой мой доблестный отец не посидел.

— Женя!

— Воровал безбожно. Все, что плохо лежало…

— Он — клептоман?

Возможно, у него психический изъян!

— Что? — она прищуривается и с издевкой выпискивает еще разок вопрос. — Что? Что? Это не шутки. Господи! Зачем я начала?

— Извини, я, видимо, не понял.

— Это не болезнь, Сергей. Это такой экстравагантный образ жизни, а я дочь махрового уголовника — пахана на зоне, смотрителя кубинского общака. Как тебе моя родословная? И я, — она громко всхлипывает и начинает плакать, — стеснялась его, делала вид, что незнакомы, сторонилась, избегала, не замечала, врала и говорила, что у меня просто нет отца, природой он не предусмотрен — мать просто нагуляла или в пробирке меня нашла! Все те годы, которые он старательно изображал моего «папу», вынужденно отсутствующего по таким себе объективным причинам, я страшно стеснялась и не хотела его знать. Он зло на земном теле, понимаешь. Вор! Вор! Вор! Тот, кто без зазрения совести забирал чужое… Господи! Что я за дочь такая? Еще он плохо знает русский язык…

Я вроде с языком на «ты», но сейчас мне тяжело понять, о чем она говорит — сумбурно перескакивает с одной мысли на другую. Никак не уловлю мысль, что ее так взбесило и заставило от долгожданного и, казалось бы, вновь приобретенного отца прочь бежать.

— Женя, иди сюда. Ну же! Ко мне, — пытаюсь ее обнять, она резко выставляет руки и отрицательно мотает головой. — Я прошу, не отворачивайся…

— Я злилась на отца, Сергей. Ух, как я злилась и ненавидела его. И никак не могла понять, как моя мать может с ним еще детей иметь, как она смогла простить его грехи и ни разу за то время, что он с нами был здесь, не вспоминать о том, что его не наблюдалось в мои десять, одиннадцать, пятнадцать и шестнадцать лет…

Понеслась, похоже! А что обо мне девчонка знает? В сущности, пустяк! Младший сын Смирновой, с высокими интеллектуальными способностями, отъявленный кобель, но с положением и, как оказалось, совестью, но ведь она не в курсе, по какой уголовной статье десять лет назад я был справедливо или несправедливо обвинен. Пустяк? Херня? Всего два года срока заключения! Ну да, ну да! И тем не менее, я был под следствием, малыш. На протяжении долбаного года упорно, медленно и бесповоротно становился чертовым изгоем, парией, отрепьем для окружающего меня народа.

— Когда ты собирался со мной поехать на Кубу, Сережа, туда, к моим родителям, я в красках представила, как буду знакомить с этим мужчиной и невольно демонстрировать тебе свое нехорошее отношение с этим человеком. Мне нужно было… — она на секунду прерывается и пытается заглянуть в мои глаза, — прости меня… Я должна была… Господи! Сережа, ты меня слушаешь?

Мне инкриминировали убийство по неосторожности, чика! Хотя кое-кто добивался пожестче статьи. Это бесспорно хуже, чем воровство. Я доказывал непричастность, позволив доблестным органам ковыряться в своих личных вещах, дневниковых записях, я терял собственную жизнь, лицо, сущность, друзей, проходил даже психическое освидетельствование, отец вообще не разговаривал со мной и, кажется, сомневался в моей невиновности, — не помню сколько времени, а мать пыталась перед всеми, невзирая на предъявляемые мне улики, самостоятельно оправдать. Потом тягомотное следствие, бесконечные допросы, не пойми откуда всплывающие странные свидетели того, чего на самом деле не было на том двенадцатом этаже, эксперименты, клевета, как оказалось позже, от Фильченко Катюши и… Странный отзыв заявления его родителей, повлекший закрытие дела по всем всплывающим статьям! Его, бывшего лучшего друга, соперника и невольного мертвого обвинителя? Петрова Антона Егоровича, крестника великолепных Смирновых. Я посчитал тогда, что они, Тоня и Максим, выкупили мою свободу, вырвали из лап карающего правосудия. И я убежал… Покинул навсегда эту страну. Вернее, я так думал. Думал… Думал…

— Потом мне стало плохо. Это действительно выглядело странно и никак не проходило, как снежный ком наваливалось и мешало полноценно существовать, Сережа. И мама настояла на посещении врача. А там я узнала и не поверила… Представляешь? Когда доктор назвал срок и уверил меня, что с деткой все хорошо…

Она нашла меня в Манчестере. Та самая Катя, с которой после гибели Антона, ее так называемого жениха, у меня был «сногсшибательный секс». Я так ждал его, потому что был уверен, что она, красивая девочка, подруга, девушка Петрова, моя судьба… Злая блядь, обвинявшая в том, в чем я точно был не виноват, но я перся на нее, залив алкоголем свои глаза, как бык на красную тряпку. Я отодрал ее… Мне кажется, Женька, я слишком грубо брал ее — проблемы все же с этим, с яростью и отсутствием контроля, когда я взвинчен и чем-то слишком эмоциональным возбужден. Ты, чика, видела, какой я бываю, когда… Ну вот опять! Прости, прости… Обещал ведь больше не вспоминать!

Сука отыскала меня за тысячи километров от родного дома — вынюхивала и точно шла по следу, словно кара преследовала и гнала меня. М-м-м! Тогда она сказала, что мы случайно встретились здесь, в другой стране, в далеком городе, мол, у нее тут рабочая поездка, какие-то дела. Фильченко была не одна — с ней рядом был ребенок. Мой «сынишка»! Тогда мне не хватило смелости провести генетический анализ и сбросить старательно навешиваемый этой блядью моральный груз финансовой ответственности. И я снова убежал… Только теперь от трудностей. Доказывать и оправдываться я устал. Сильно! Тут без вариантов. Пришло мое время заплатить за то, что произошло на той крыше… И я платил, малыш. Несколько лет… Господи! Я всему миру и себе врал.

— Врач сказал, что угрозы ребенку нет, но все-таки порекомендовал не осуществлять долгие по времени перелеты. Я хотела, Сережа, — она обхватывает меня за щеки и прислоняется своим лбом к мои губам, шепчет куда-то вниз, разговаривая с моей шеей, — прости меня, прости меня. Знаю, что сильно затянула. Господи!

Женька кривит свое лицо и, по-моему, ждет мой хоть какой-нибудь ответ:

«Детка, я не разочарую тебя!».

— У меня есть секрет, — пересохшим ртом произношу. — Тяжелый… Жень…

— Что? — она пытается улыбнуться.

— Но…

— Сережа! Какой секрет?

Я должен все ей рассказать. Опускаю вниз глаза и укладываю руки на низ ее живота.

— Мне нужен от тебя аванс, малыш, — дергаюсь. Похоже, четко понимаю, что сейчас могу все с трудом подобранное и укомплектованное снова на хрен растерять.

— Что? — чика пытается отползти — поздно, я за ней уже внимательно присматриваю.

— Прости меня.