— Перестань, — утыкаюсь лицом ему в грудь и громко выдыхаю. — Максим, пожалуйста.

Толчок и одновременно с этим очень крепкий захват. Он не дает мне отодвинуться ни на один миллиметр от его тела. Сливаемся в одно целое, друг друга поглощаем и стираем все имеющиеся телесные барьеры.

— Макс…

— Моя! Только моя! — приказывает мне в лицо.

Он плавно двигается, внимательно рассматривая меня, молчит и только ровно дышит, а я нет-нет, да и прикрою веки, он останавливается и ждет, когда я снова посмотрю ему в глаза:

— Не закрывай их, слышишь, Наденька?

— Я постараюсь…

Еще одно глубокое проникновение — я выгибаюсь и вымученно скулю.

— Хочу смотреть в глаза, Найденыш…

— Я постараюсь… Обе-е-щаю…

Удар и выпад — впиваюсь пальцами и острыми ногтями ему в плечо. Максим шипит, но поступательных движений не прекращает. Наоборот, они становятся чаще, резче, как будто очередями, в определенном ритме, на какой-то свой индивидуальный счет.

— Ты нужен мне, — захлебываюсь словами, — нужен, слышишь?

— Да, — шепчет и теперь вообще не останавливается.

Он прошивает меня серией очень глубоких толчков:

— Как воздух, Макс. Я не могу без тебя, а с тобой — спокойно и легко. Я…

— Тшш, тшш, помолчи…

Завтра болеть будет все тело, а не только там, где я сейчас пытаюсь отразить его стремительную атаку. Все сейчас трещит по швам. Мы поругались — было дело, сначала там, перед отделением, потом уже здесь — перед воротами дома. А сейчас у нас что?

Господи, по-видимому, сейчас то самое время, так называемой беззащитности и беспомощности, когда я просто ловлю свои ощущения, ни о чем не думаю и напрочь отключаю мозг. Что это? «Занятие любовью» или тот самый «животный секс». Я больше не могу терпеть, мне хочется сейчас, именно сейчас все это прекратить, закончить. Низ живота тянет и что-то там внутри словно скручивается в жгут, мне кажется, я лишаюсь всей своей жизненной энергии, а тело наполняется одним лишь томным чувством удовлетворения. Я лечу и одновременно с этим кричу:

— Люблю!

Максим утыкается в мое плечо лицом и догоняет стремительной и резкой серией толчков. Прикрыв глаза, шипит и вымученно стонет:

— И я…

Затем немного отдышавшись, с улыбкой продолжает:

— … люблю тебя.

Пытается выйти — сегодня вредничаю и не пускаю:

— У… Нет.

— Как скажешь…

— Да! Женщина, Морозов, всегда права.

— Ни капельки не сомневался…

Обнимаемся и нежимся, глядя друг другу в глаза, я провожу пальцами по любимым чертам, придавливаю мужские губы, как кнопочку нажимаю кончик его носа, разглаживаю постоянную морщину на красивом лбу.

— Максим, — вдруг останавливаю взгляд на своем колечке.

— Да, кукленок.

— А где ты взял кольцо?

Молчит и нагло лыбится, просто скалится, и выставляет мне на обозрение свои зубы.

— Зверь!

— Наденька!

Впиваюсь ногтями в спину:

— Ты обалдела, женщина?

— Привыкай! Я задала тебе вопрос, — еще раз, медленно и громко, как глухому, повторяю. — Где ты взял кольцо?

— Ты написала, что хочешь поговорить…

Помню, естественно. Еще в маминой машине строчила смс-послания ему.

— Я и подготовился к нашему разговору, но ты меня опередила со своим кольцом, — демонстрирует мне свой «бумажный обручальный палец». — Нет никакой тайны или государственных секретов. Я просто к нашему разговору был основательно вооружен, а как позже выяснилось, еще и взведен, и для кого-то смертельно опасен.

— Но…

— Как я знал, о чем речь пойдет? — усмехается.

— Именно!

— Не знал, Найденыш, но просто пожелал. Ну, знаешь, как в детстве, загадал желание, кукленок, — рассказывает и объясняет, — визуализировал, представил и…

— Получил?

— Угу.

Хитрый Зверь!

— А свадьба?

— Думаю, что завтра подадим заявление, если твоя задница не будет болеть, — он осторожно прикасается к «аппетитным булочкам», а я ойкаю и зажмуриваю глаза. — Или послезавтра, но на этой неделе — точно. Если надо будет, то я на руках понесу тебя. Ждать не могу, пойми меня, Найденыш!

Кулачком стучу в плечо, затем вдруг съеживаюсь, хохочу, как маленькая, и, резвясь, утыкаюсь ему в грудь.

— Ты чего, кукленок?

— Не спрашивай, пожалуйста. Я…

— Только не говори, что передумала опять, когда уже все так классно разрешилось.

— Нет-нет. Макс? — тихо говорю.

— М? — прислушивается.

Сейчас, сама о том не думая, я почему-то вспоминаю странную просьбу Смирняги, озвученную Лешкой на моем животе в кабинете у Максима.

— Что, моя удовлетворенная женщина? Чего желаете, Надежда Андреевна?

— Не я…

— Хорошие дела, кукленок! А кто? Только не начинай сейчас вещать о судьбах мира и тотальном голоде, малыш. Ладно?

— Смирнов, — с улыбкой выдаю ему в лицо.

— Прелестно! Теперь я после секса с моей Морозовой слушаю истории о Леше…

— Морозовой? — перебиваю. — Я — Прохорова. У тебя посторгазмический склероз?

— Это ненадолго, кукленок. Мы изменим быстренько твою фамилию, поэтому заранее привыкай, — он отстраняется и с улыбкой рассматривает мое лицо. — Так что хотел Смирнов? Что этот боров возжелал?

— На свадьбе быть твоим дружком.

Макс начинает… Ржать? Я такого никогда за ним не замечала — у него истерика и стопроцентный неконтролируемый смех.

— Ну, сука хитрая! Прости меня, кукленок, — передо мной за нецензурные выражения извиняется.

— Я не пойму, Максим, что тут смешного-то? Вполне нормальное желание, тем более вы с ним друзья. Ну, я надеюсь — негромко неуверенно добавляю.

— Друзья-друзья, кто будет спорить. Просто я уже мило вежливо отказался от его предложенных свадебных услуг, а он пошел ва-банк и решил действовать филигранно, хитро, даже подленько. Вот же хитровырубанный муд…

— Максим!

— Все-все, затыкаюсь. Но, — быстро закатывает глаза, а затем так же резко возвращается, — в свете прошедшего вечера я все-таки подумаю об его обязательном присутствии на нашем празднике новой жизни. Он будет нам полезен, как твой, например, телохранитель, или…

— Он — твой друг, Зверь! Так же нельзя.

— Надь! — целует аккуратно в нос, затем спускается на губы, оттягивает верхнюю с тем самым звуком «чмок». — А ты — моя единственная любовь!

Ни на следующий день, ни через день, и даже ни через неделю мы, к сожалению, не смогли с кукленком подать заявление о государственной регистрации наших стихийных семейных отношений, чтобы основательно и безоговорочно узаконить многострадальную любовь и скрепить корявыми подписями свое совместное времяпрепровождение. Как громко-то звучит! Короче, не вышло! Абсолютно ничего не получилось. План был крутой, но изначально провальный, то есть пришибленный, вернее, ушибленный.

Найденыш, после грандиозного пике мягким любимым местом на декабрьский асфальт, а затем страстного выяснения отношений немного, без последствий, — на диване, основательного — на кровати и два раза — так, резвясь, в душе, и еще немного в ванне, по факту, получила грандиознейший ушиб копчика и, как следствие, рекомендованный полный покой в течение трех последующих недель. Господи! Двадцать один день такого себе «покоя». Ха-ха, да хи-хи, как говорится! Что это были за недели, а главное, что за покой, который нам с ней только снился и, слава Богу, что не в страшном, а в несколько эротическом сне! М-м-м! Ни в сказке сказать, ни пером описать.

Моя в ближайшем будущем Морозова сохраняла горизонтальное статичное положение с подушкой под булочками ровно до того момента, пока дома был я, затем она, кряхтя и охая, поднималась и строила из себя трагикомическую героиню травматологического отделения городской, но домашней, клинической больницы им. П. А. Прохорова — Надька шастала, бродила по огромному дому, наклонялась, приседала, вращала задом и даже двигала наши вещи — искала какое-то одной ей известное подходящее удобное место, расставляла согласно традициям и поверьям, перебирала и выкидывала то, что не соответствовало или просто ей не нравилось. Кукленок гнездилась и устраивала тот самый быт, наводила уют, разжигала семейный очаг и поддерживала в нем огонь — с ее собственных слов, а на самом деле, она просто меня до чертиков бесила! Кукла изводила и доводила, нервировала и дразнила, возбуждала и досаждала — Надя медленно и качественно убивала мои еще дрыгающиеся нервные клетки. Насмерть, одним словом, наповал — без возможной реанимации.