Откуда? Как? Кто сказал? Как он узнал? Зачем сюда, вообще, приперся?

МЕРЗКАЯ ГНИДА! СТОЛИЧНАЯ МРАЗЬ…

— Морозов Максим Александрович. Можно его хотя бы увидеть? Я просто посмотрю и…

Меня бесцеремонно перебивают:

— Нет.

— Я Вас очень прошу. Просто взгляну и выйду.

— Сейчас с ним беседуют. Девушка, от стекла пять шагов назад, пожалуйста. Не положено так близко, нарушаете! Два метра минимум, — дежурный прекращает вращение в своем огромном кресле, медленно поднимается, пренебрежительным кивком головы указывает направление движения, а рукой демонстрирует приблизительное расстояние, на которое я, как дрессированная шавка должна отойти.

Как здесь строго! Я все равно вытягиваю свой паспорт из сумки и тихонько, практически шепотом, одними губами, прошу внести мои данные, как посетителя, и выписать временный пропуск.

— Я вас умоляю. Хотите…

— Нет.

— Я…

— Вы адвокат?

— Нет.

— Ожидайте там, еще немного дальше. Не стойте — Вы мешаете.

— Господи…

Мне нужно на него только посмотреть, и только, о большем ведь даже не прошу. Хочу просто дать ему знак, что жду его, и буду всегда ждать, во что бы это мне ни стало. Я буду ждать…

Дежавю… Какой-то кошмарный сон, зацикленный на цифре шесть. Шесть лет, полгода — пресловутые шесть месяцев, что дальше… Шестьсот шестьдесят шесть, выбитое на каком-нибудь моем интимном месте, которое самой не видно, да и людям показать стыдно? Хочу зажмуриться, досчитать до десяти, затем наконец-таки открыть глаза и проснуться — прервать навязанную временную петлю. Да только вот все без толку — никак не получается. Абсолютно ничего не выходит, все старания напрасны, не стоит даже пытаться и дергать лапками…

— Максим, пожалуйста, не надо. Все ведь прошло, не страшно… Любимый! Нет! Алексей, я вас прошу. Остановитесь оба, пусть он уходит, я подарю ему — без проблем, ребята… Господи! Прекратите. Глеб, пожалуйста. Максим! Алексей! Умоляю.

Глухо. Меня не слышат…

Последнее, что отчетливо забилось в память, — звон разбивающейся посуды, пронзительный визг посетительниц и ругань трех взбесившихся мужиков, катающихся по полу каким-то человеческим клубком. Андреев, Смирнов и мой «ласковый» Морозов пытались мне в общем зале что-то очевидное доказать? Устроили несанкционированную дуэль, да еще и не по общим правилам, а двое на одного, и, естественно, при всем честном народе — свидетелей в достатке, совсем не улюлюкающих зрителей просто тьма, светящиеся экраны телефонов, вполне естественные в наше время социальные сети, блоги неравнодушных, а также воодушевленных и просто злопыхателей, и на закуску, как говорится «клево же — на память»:

«Какой великолепный вечер, господа!».

Господи, да за что все это? Ему, мне, нам?

Максим и Лешка за хулиганство угодили в тюрьму — просто, лихо, шустро, как бы играючи:

«Грубое нарушение общественного порядка, выражающее явное неуважение к обществу, с применением насилия к гражданам…».

Дальше я не запомнила, вернее, просто уже не слушала, о чем говорили люди в погонах и совсем не улыбающийся Велихов.

— Надежда, успокойся, это ведь не тюрьма. Только, так называемый, обезьянник — изолятор временного содержания. Это я так думаю, конечно, а там видно будет. Но уж больно мальчики погорячились и разогнались с кулаками — там их сейчас в чувства и человеческий вид быстро приведут. Думаю, что сегодня и отпустят, там же Смирный и Шевцов — красноречивые ребята, да плюс этот ваш чудо-адвокат Григорий. Падла! Сказал и не подумал. Пожалуй, надо подключиться, а то общим скопом посадят сразу всех четверых.

— Думаешь о том, чтобы стать пятым? У мамы разрешения спросил?

— Это было зло, кукленок, и очень несвоевременно. Я просто констатировал очевидный факт наличия во-о-н в том казенном заведении, — отец кивком головы указывает строение, в котором, по его мнению, сейчас разворачивается основное действо, но, к сожалению, без него, — компании из неблагонадежных мужчин-забияк. Смирнов — это стопроцентный «раз», однозначная эмоционально не стабильная проблема! А если учесть, что их там двое, Смирновых, то проблемы, соответственно, в какой-то там прогрессии растут. И твой дядя, брат моего галчонка, благородный, но такой задиристый, родственничек Юра — вообще без комментариев, только один позывной чего стоит…

— У дяди есть хотя бы позывной, — ехидничаю, пытаюсь подколоть отца. — А у тебя папа? Вы, как индейцы в племенах — Соколиный глаз, Орлиное перо, Хитрая морда и Колченогий Джо.

Отец не дает договорить, протягивает руку для знакомства и этот жест сопровождает насмешливыми словами:

— Проша, моя золотая кукла! Приятно познакомиться! Как тебе кликуха? А если будешь так нервничать, то долго не протянешь. Надежда, запомни мой отцовский завет, береги свое здоровье и нервную систему, и привыкай жить с мужчиной, у которого, по всей видимости, чересчур горячая кровь и отсутствующее напрочь чувство самосохранения.

— Ох-ох-о! Занятно-занятно и спасибо за совет, пап, но мой Макс не драчлив, скорее наоборот, да там вообще иная ситуация…

Отец странно хмыкает и с задором в голосе продолжает говорить:

— Я абсолютно в этом не сомневаюсь, малыш! Нисколечко! И тебе, своему любимому ребенку, безусловно верю. Он — белый рыцарь, правда, без доспехов — вольный странник, но зато без страха и упрека, и совсем не думающий о возможных последствиях. Как я ему свою единственную дочь вручу — ума не приложу, — в недоумении пожимает плечами и как будто сам с собою разговаривает. — Может отказать и не давать согласия на ваши законные отношения?

— Что? На что, на что разрешение?

— Да на ваш брак, малыш. К этому же все идет? Или я чего-то в этой жизни уже не понимаю.

Так вот о чем думает «Андрей Петрович Прохоров», сидя со мной в своем огромном автомобиле на стоянке перед районным отделением полиции. Ему, по-видимому, смешно, и совсем не страшно. Я за отца искренне рада, а мне вот, к сожалению, не до шуток, учитывая тот факт, что там, в какой-то из допросных комнат, находится мой Максим, у которого уже, итак, весьма подмоченная уголовная репутация.

— Папа?

— Да, Надя, — отец очень широко зевает.

— Можно один вопрос?

— Хоть сто, детка! Все равно сидим без дела.

— У вас, у мужиков, руки чешутся все время или только по определенным дням недели, скажем, в периоды ретроградности какой-нибудь планеты. А?

— Ну, знаешь ли, иногда бывает и вне заранее установленного графика. Как говорится, был бы повод и подходящее лицо. Я вот как раз и не пойму, Надежда, это их этот черт столичный так завел или там что-то другое привалило, например, Меркурий в позу стал? Надь, это вообще кто? — отец закатывает демонстративно глаза и упирается локтем в автомобильную дверь со своей стороны водителя. — Твой один «хороший знакомый»? Вот Морозов и решил изобразить ревнивого мавра, а Смирнов просто взрослый опыт перенял? Или там иное напрашивается на объяснение? Кто это, малыш?

— Тот, в чьей студии я работала, когда жила в столице, который… Ну, помнишь я ныла, плакала и рассказывала, когда оттуда к вам вернулась, что я, мол, — безнадежная в своей профессии, бесперспективная, бездарная, а также жалкая охотница за трудной славой, лимита, соплячка с отсутствующим напрочь вкусом, слепая, но определенно сочная девица для его кровати, — последнее очень зло произношу. — Это тот, который…

— … я так понимаю, эта тварь, которая свои грабли распускала? — отец заканчивает за меня мои слишком экспрессивные и сумбурные объяснения. — Тогда ты знаешь, Надежда, я горжусь обоими ребятами. А что? Чем ты недовольна? Я думал, женщинам приятны драки петухов?

— Они сцепились, словно бешеные животные, а самое главное, — пытаюсь отцу вкратце рассказать, как было дело, — теперь Макс и Смирняга тут сидят, а тот, по сути дела зачинщик инцидента, разгуливает на свободе.