— С браслетом на ноге, — перебиваю папу. — Как эта слежка будет осуществляться?
— Есть инспектор…
— Это что-то типа УДО?
— Нет, сын. Тебе просто заменили часть наказания обязательными работами, но отмечаться нужно, как и при условно-досрочном освобождении.
Прелестно! Я — привязанная шавка!
— Машину тебе не даю, я…
— На это не претендую. Мне не нужно. Куда ездить с моим сверхзагруженным графиком? Разве что на отметку, как на обязательную наркотическую ширку.
Отец подходит и резко обнимает. Он крупный, сильный мужчина, а я сегодня… Жалкий соплежуй. Захлебываюсь от недостатка воздуха:
— Макс, я тебя люблю! Слышишь? Давай начнем сначала. Давай, родной, мы ведь столько вместе пережили. Перестань травить себя, слышишь, мальчик? Ну? Как слышно, парень?
— Да, я, — хочу пообещать или попробовать, не знаю, не определился, — все-все понимаю. Пап… Прости меня… Я не виноват в том, в чем меня все обвиняют. Я не поджигал тот ресторан, так получилось.
Отец отстраняется и заглядывает мне в глаза.
— У тебя есть друзья, их много, есть родня, знаю, что будет и любимая, — отец прокашливается и все-таки отводит глаза. — Твоя жена была большой ошибкой, за которую ты очень дорого заплатил, зачем же вспоминать прошлое….
— Там сын, она его забрала…
— Макс, он не один, а со своей матерью, которая нашла ему еще одного отца. Думаю, что не прогадала. Ризо тебя совсем не знал, как человека. Сколько ему было, когда вы расстались? Год с небольшим! Это же несерьезно, поверь, я знаю, о чем говорю. Сын, слышишь?
Забудь! По-видимому, это слово отец хотел сказать, пытался подобрать корректную формулировку. Я вроде слушал, в чем-то соглашался, но это трудно. Вырвать из сердца безумно дорогого человечка — единственного сына!
Отец уехал, немного посидев со мной на кухне, за чашкой кофе погоревав о моем несостоявшемся семейном положении. Сейчас я тут один! Совсем! Как перст! Крикнул — тихо, даже эха нет! Чудесные хоромы!
Медленно переставляя ноги, брожу по дому, заглядываю во все комнаты, с интересом рассматривая богатенькую обстановку. Вдруг вижу, что за черт:
«Мой будуарчик! Прохорова Наденька-кукленок!»
— детская надпись на двери в одно из помещений. Видимо, для внучки дед соорудил персональный замок, там ее приватное пространство? Я тут сейчас хозяин, поэтому с нескрываемым удовольствием посмотрю на весь девчачий скарб этой самой младшей Прохоровой. Такая сука эта «Наденька», должен сказать! Просто чистоплюйская стерва, богатенькая дрянь! Все сознательное детство меня тошнило от этой малолетней грымзы.
Ох, ни хрена себе! Тут все ее вещички, что ли? Кажется, нашел занятие на вечер — лучше телесериала! Пожалуй, начнем с коробки с многообещающей эпичной надписью:
«Дневники — кому сказала, не влезай, убью».
Угрожает стерва! Так и хочется сказать:
«Если допрыгнешь, маленькая корова».
Ухмыляюсь и обхожу этот ящик с брезгливой осторожностью. Нет! Не хочу знать о крови на ее трусах, о первых поцелуях, о первом разе, о влюбленности в какого-нибудь козла, об оценках, об ее успехах и слезах.
«Мягкие игрушки» — это сразу мимо! Тебе не стыдно, перезрелая Надежда, в куколки играть? Как была ссыкухой, так ею и осталась, видимо!
«Мои работы — люди, еда, утварь, цехи, ресторан»… Не в курсе, что она работать умеет, а главное, кем, на что она способна? По-моему, ее очевидный талант — нервы своему молчаливому папочке трепать, играя на материнских чувствах. Присаживаюсь на пол, складываю по-турецки ноги, выкладываю из кармана свой пока еще девственный мобильный телефон, ставлю увесистую пепельницу рядом. Безумным взглядом полосую приговоренную коробку, отрываюсь от нее на несколько секунд, чтобы закурить сигарету и… Дымлю! Забил совесть в дальний угол и:
«Вот, пожалуй, с этого и начну, сучка Прохоровская… Наденька-кукленок!»,
как безумный, ржу.
Глава 3
Вроде ничего, нормально, даже терпимо…
Все могло быть значительно хуже, похоже, я привык и основательно втянулся или мне так думать хочется. Обживаюсь на новом месте, стараюсь стать «полноправным» гражданином, потихоньку восстанавливаюсь, возрождаюсь? Или пытаюсь? Это, если свеженькие перья не подпалю. С огнем даже уголовным кодексом повязан? На любой положительный момент в моей новой старой жизни теперь всегда готов быстрый ответ с подчинением «если». Ну, по крайней мере, я не в тюрьме, не в ограниченном и замкнутом пространстве, в той грязной тесной клетке, пропахшей мужским потом и мочой, а на свободе — брожу по городским улицам, на свежем воздухе, в ярко-оранжевой жилетке, в компании себе подобных, таких же штрафников и отщепенцев цивилизованного «высшего» общества! Так себя утешаю и продолжаю выполнять свои обязательные трудодни на благо государства — пять дней в неделю, по три с половиной часа, на протяжении полугода я буду делать то, что скажут и предложат, с обязательной оговоркой «не требует специальной профессиональной подготовки», бесплатно и только в свободное от основной работы время. Тут, как говорится, выбор большой — на всех подобных мне лиходеев хватит. Покрась забор, подрежь деревья, вычисти сухостой, осуществи уборку производственных и служебных помещений. Вот так я изо дня в день стараюсь искупить свою вину или отвлечься от настоящих проблем, которых с каждым «обязательно отработанным» деньком как-то меньше не становится. Хрен его знает, поживем-увидим, а пока трудимся и дышим в две сопелки! Я что-то делаю, пыхчу, усиленно стараюсь восстановиться в своих по-глупому утраченных правах — живу и приобретаю полезный новый опыт. Сейчас мой распорядок дня весьма прозаичен и до тошноты стабилен.
Пришел, отметился, получил задание, исправно отработал, попрощался, а затем ушел, чтобы завтра начать все заново. Но, как правило, на новом месте и с новым «полезным» действием. Все! Больше в моей жизни ничего не происходит! Повар-универсал с клеймом судимости не нужен в заведениях общественного питания независимо от их классификации и уровня — в каждом услышанном отказе слышится вот такая формулировка. Твой потолок, «Максюша», обрезка сухих веток и побелка молоденьких деревьев — шуруй активнее макловицей и не зевай. Ты отсидел, значит, по самому определению, неблагонадежен, а если еще привести порядковый номер статьи, пункт, подпункт и маленький параграф, инкриминированные тебе, то…
— Морозов! — зовет «мой новый рОдный братик» по несчастью.
— Я! — не поднимая головы, отвечаю. — Что ты хочешь?
— К тебе тут гости…
Прелестно! Этого еще только не хватало. Кого там нелегкая на трудотерапию принесла? Выпрямляюсь и медленно разворачиваюсь.
Родители! Оба! Вместе! Мама и папа — мои неожиданные гости, отец просто улыбается, а мать, наоборот, очень сильно плачет. Сейчас, сам того не желая, я эмоционально убиваю эту женщину? Вот такой я — «родненький сынуля», блядь. Слезы неспешным ходом идут из ее глаз, она их уже не отирает — смирилась и терпит мою изысканную пытку. Зачем только отец ее сюда привез?
По-видимому, это наше с ней второе примирение — Шевцов настойчив в своем желании на возрождение теплых отношений между своей женой и ее нерадивым старшим сыном? Ведь первое пропало, мы с ней его проспали тогда, на второй день после моего «эпического возвращения» — скомкали, словно грязный лист, и выбросили в урну жизненных событий. Тогда при той нашей пробной встрече мать плакала и выставляла свои руки — очень яростно меня отталкивала, словно от чего-то заразного ограждалась, категорически запрещала подходить к ней, чтобы обнять; потом, заикаясь, с зареванным красным лицом, кричала о том, как я испортил свою жизнь и как по-глупому лишил себя всего, как опозорил славную фамилию, подвел родных людей, как уничтожил и растоптал все, чего с таким трудом и рвением добился, как обрек себя и всю семью на вечный позор и порицание, как фактически в той тюрьме бесславно сгинул — мать, скорее всего, хоронила меня в тот жуткий, злополучный день. Она ругалась, орала, затем шипела змеей, а на финал нашего «вынужденного и внезапно нарисовавшегося» свидания вдруг выдала, что:
