— Куда мы едем? К вам домой? Порадовать мать нерадивым чокнутым сыном-поджигателем? — зачем-то завожусь и повышаю тон.
— Нет, Макс. Ты очень взрослый человек, чересчур самостоятельный. Я подумал, что жить с родителями, как в первом классе, тебе будет неудобно. Короче, я договорился с Прохоровым…
Еще лучше! Только этого мне не хватало.
— Я буду жить у них? Это что шутка? — хватаюсь за ремень безопасности и сильно дергаю. — В качестве кого? Прислуги для твоей сестры? Их личного повара? Домашнего зверя для зажравшейся дочурки?
— Максим, перестань. Нет, конечно. У Андрея есть дом его отца, Петра Андреевича. Там никто не живет, они для дочери его берегут, пока…
Вот эта голубая дщерь меня как раз страшным зверем называла, а сейчас я буду жить в ее «приданом доме», сторожить наследство, как цепной верный пес:
— Не хочу! Лучше на улице!
— Что? — отец прищуривается и смотрит на меня. — Что ты сказал?
— Сказал, что отвези меня в какой-нибудь дешевенький отель или в ночлежку для бездомных, раз мне нельзя вернуться в твой хлебосольный дом, не будучи ребенком.
Отец бьет резко по тормозам, а я прикладываюсь лицом о переднюю панель, и ремень безопасности не сдерживает мой стремительный полет — из моего носа тонкой струйкой сейчас кровь идет. Не успеваю подняться, как ощущаю на своей шее жесткий захват отцовской руки. Он придавливает мою голову, размазывает по торпеде и, склонившись надо мной, шипит:
— Я сказал, успокойся и послушай.
— Мммм, — все, что могу ответить на его слова.
— Андрей и Галка помогли тебе, предоставив дом и склепав новые свидетельские показания об учиненном тобой пожаре — они теперь подельники, вместе с тобой, со мной, блядь, со всеми нами. Там вся часть теперь для тебя исправно врет! Так что, будь добр, оцени их доброту и рвение. Ведь ты не прав, Максим!
— Я не поджигал…
— Этого никто не знает! Жизнь разберется! Баста! Я устал от твоего нытья о судьбе, неудавшейся личной жизни. Ты же сильный, мужчина, муж, отец…
— Папа, папа, папа! Она забрала моего сына, Ризо увезла, — похоже, я скулю, — а меня всех прав лишили. Я потерял ребенка…
Отец вдруг ослабляет хватку и позволяет мне ровно сесть.
— Мне очень жаль. Сука! Очень-очень жаль. Григорий не сказал об этом, я ничего не знал. Перестань, — он тянется рукой к моим глазам и хочет вытереть слезу. — Макс, слышишь? Прекрати ненужную истерику. Извини, мы знали только про развод, про сына нам не сообщили. Блядь!
— Она вышла замуж за жирного богатенького хрыча. Хрен с этим! Меня лишили родительских прав в мое отсутствие, когда я был в этой долбаной тюрьме! Она меня уничтожила, просто раздавила. Эта неграмотная смазливая баба! Ненавижу этих сук! Всех! До единой! Всех-всех! Шлюхи и продажные твари, ищут член и как теплее пристроить свой зад…
Еще один удар в мое лицо, наконец-то, отрезвляет и приводит в чувства:
— Макс, перестань! Прости меня за это, но ты должен успокоиться. Посмотри на меня, повернись, кому сказал, — пытается схватить меня за подбородок, а я кручусь.
— Со мной все нормально! Что мне станется? Пап, не надо.
— Максим…
Отец ни разу не прикасался ко мне. Юра никогда не поднимал на меня руку, ни в моем счастливом детстве, ни в шальной юности — беспечной молодости. Это не его методы! Так было раньше, до «теперь»! Почин, по-моему, положен? Теперь я буду получать регулярные отцовские затрещины? Тюрьма меня сломала, вылечила или сделала настоящим человеком?
— Поживешь в том доме. Там очень хорошо, уютно, все есть — газ, свет, вода, доверху забитый холодильник, теплая постель. Он чересчур большой, двухэтажный, практически дворец — я заезжал туда, все проверил, загрузил тебе под завязку на первое время продуктовый набор. Приготовишь сам, тут я не спец, а ты развеешься, вспомнят о работе руки. Макс, — отец заводит двигатель и тут же обращается ко мне, — это все удобно. Андрей — надежный друг, он от всей души. Поверь, тут ничего такого. Все нормально! Слышишь, сын?
Я — не сын тебе! Не сын! У меня больше нет родителей. Для матери я сгинул восемнадцать месяцев назад, а для тебя… Для тебя никогда им не был! Очень жаль…
Охренеть, какая домина! Не преминул, естественно, съязвить.
— Хорошо начальнички воруют. Вот это дом отгрохал, — я слегка присвистнул. — И все на деньги жалких налогоплательщиков или за пожарную мзду?
— Максим, закрой рот и вылазь из моей машины. Ты, наверное, все же спать хочешь, раз такую ересь всю дорогу на одном глазу городишь.
Просторный двор, широкая подъездная площадка, гараж, закрытая беседка, наверняка там есть еще камин, сам дом с широким крыльцом, укрытым каким-то вьющимся кустарником. Воровал изрядно «дядя» — этого, похоже, не отнять! Я помню хмурого серьезного старика, старшего Прохорова, недружественного моему отцу «сурового дядю Петю». Андрей стал на него чем-то похож. Такой же высокомерный, здоровый крендель, с завышенной самооценкой и откровенным презрением в глазах ко всем нам, нищебродам, земным пещерным обывателям.
— Сколько? — следую за отцом, швыряю вопросы в спину. — Сколько ты ему заплатил, чтобы он меня сюда пустил? Он точно в курсе? Я ж дергал за жопу его любимую «золотую куклу», сиськи у нее искал в свои пятнадцать лет, потом пару раз прикладывал стерву о землю, подставляя ей подножки. Он что забыл об этом? Забыл, как собирался мне…
— Ты закроешь свой рот поганый? Или еще раз помочь тебе его закрыть?
Ладно! Я захлопнул речевую калитку.
— Проходи и располагайся. Жилые комнаты все наверху, твои личные вещи здесь — с ними самостоятельно разберешься, — Шевцов руками указывает на горы картонных коробок. — Димка все подписал, где, что, хрупкое и мягкое. Все наши тебе передают привет…
— Какую из имеющихся опочивален можно выбрать, чтобы не наследить в царских хоромах и не испачкать блатной тюремной грязью?
У отца дергается верхняя губа, как перед укусом, прищуривается один глаз, а руки синхронно сжимаются в один огромный кулак:
— Макс, перестань! Баста! Я сказал! Хватит! Все уже понятно! Тебе тяжело принять тот факт, что теперь ты — нищий, никому как будто бы ненужный отсидевший голодранец, но это все не так, а то, что сам себе надумываешь — не приговор, поверь, пожалуйста. Сегодня успокойся, отдохни, выспись, приведи себя в порядок, приготовь, поешь, я не знаю, просто ящик посмотри. Там внизу есть маленький спортзал — покрути педали, намотай километраж, штангу рвани пару раз, нокаутируй грушу. Делай что-нибудь, а не жалкой бабой вой…
— Пап…
— А послезавтра мы с матерью заедем к тебе. Подготовлю почву для вашей жаркой встречи. Я просто больше врать Марине не смогу, точно зная, по какому адресу прячу ее родного любимого сына. Вопросы есть?
— Я хотел бы вернуть Ризо.
— Максим, давай сначала разберемся с текущим неудачно сложившимся положением, найдем тебе работу, докажем, что ты законопослушный гражданин, с отсутствием пиропроблем…
— Там без шансов? С сыном?
Не отвечай, отец! Не надо, все понятно по твоим глазам — сына я потерял «невозвратимо».
— Твой телефон, — папа ловко уходит от ответа на неудобные мои вопросы. — Номер новый, но известные мне общие контакты вбил, так что можешь позвонить своим друзьям.
— У меня их, по всей видимости, больше нет.
— Отчего же, у тебя есть родной брат, потом Алексей Смирнов тобой частенько интересовался, тот же Гриша Велихов, твой адвокат. Наташка просила о себе напомнить, вы как-то с ней повздорили — призналась вот недавно, так вот, сейчас просила передать, что тебя простила. Все наши номера — мама, я, Смирная детина, Андрей, Галя, твоя любимая мама-крестная. Сын, тебя все ждали, зря ты так…
Сердечно благодарю! Вздыхаю, но все же телефон беру — полистаю список «верных оруженосцев» на досуге.
— Макс?
— У?
— Я вот, что еще сказать хотел, только давай спокойно. Ты, сынок, пока не совсем свободен, — Юра опускает вниз глаза, — те оставшиеся полгода будешь под постоянным контролем надзорных органов…
