Еще! Еще! И еще! Надя ноет, а потом вдруг начинает пищать, а на финальных проникновениях еще и повизгивать. Мне, твою мать, смешно — ей так приятно, что малышка абсолютно утратила человеческую речь, сейчас ведь закричит и точно…

Сука! Еле успел — выхожу и хорошо, с шипением, обрабатываю ее спину спермой.

— Куда-куда? Ловлю, малыш!

Руки-ноги ушли, отреклись, покинули девчонку, но я ее крепко держу — никуда не отпущу!

— Что ты? Надь, ты как? — говорю с одышкой. — Кукленок?

— Морозов, — шипит и имя повторяет, — Максим, Максим.

— Я здесь. Ну? Детка?

Она заводит руку за спину и трогает то место, где ей, по-видимому, сейчас «как-то горячо».

— Ты вышел? Ты…

— Я бы не посмел. Мы ведь договорились, кукла! Помнишь…

— Я просто…

— Да, Надя?

— Господи, видимо, отвыкла, — переводит дыхание, сглатывает, а потом выдает опять, — люблю тебя! Люблю тебя! Зверь? Сильно! Слышишь, Макс?

Кажется, понеслась! Затянуло, замуровало, скоро, видимо, погибну? Прихватываю осторожно ее за горло, провожу раскрытой ладонью по гортани, слежу за прикрытыми глазами, а затем стягиваю ее щеки и целую страстно слишком красные от жара, манящие, призывные губы.

Моя Надежда! Ты только моя!

— Надя?

Нет! Ее рядом нет, не надрывайся и не дергайся, дебил! Тут же пусто, ты один в любимом номере, место вакантно, а соседка вышла, видимо, на предыдущей остановке.

— Надя! — подскакиваю на кровати.

Какая гнетущая тишина… Прохоровой нет!

— Надя, — шепчу. — Найденыш? Слышишь? Ты где?

Вожу рукой по простыне, осторожно пальцами подкрадываюсь на подушку, возвращаюсь обратно — пустота и холод. Рядом никого нет.

Блядь! Ушла… Как она меня достала! Сука! Да что опять-то? Что с ней не так? Все же было нормально. Все! Все! Как по семейному учебнику, по долбаному домостроевскому протоколу — скандал, импульсивный разговор на повышенных тонах, оплеухи-синяки, закономерное словесное примирение, еще раз оплеухи, но уже с экспрессией, затратная по силам трудотерапия, как наряд вне очереди и вне расписания, душ-ванна, жаркий секс, поцелуи, смех… Одна кровать! Полночные задушевные разговоры, ее бесконечные:

«Люблю тебя, люблю тебя… Зверь! Зверь! Зверь! Твоя…».

А сейчас? Где эта глупая любовь, Надя? Как ты ее так изощренно понимаешь? Где она? Что она в твоем понимании, что означает лично для тебя? Только секс, похоть, ругань и скандал? А самое главное, где ты сейчас сама?

— Надя! — повышаю голос, одновременно с этим присаживаюсь на постели. — Прохорова!

Включаю лампу, сумеречно освещаю комнату — нет, никого! Очевидно же, что я здесь сам!

— А ты где, Найденыш? Наденька… — прислушиваюсь в трубку телефона.

— «Сейчас я не могу с вами разговаривать, занята — выстраиваю жизнь свою, но, если вам есть, что мне предложить или чем заинтересовать, то оставьте, пожалуйста, свои географические координаты, а номер телефона я и так узнаю — обязательно свяжусь с вами или, на крайний сложный случай, вышлю поисковую бригаду».

Правда? Серьезно? Даже так? Ах, ты сука, маленькая золотая дрянь!

Тянусь за своим мобильным телефоном. Точно помню, что оставлял на тумбочке — все так и есть. Лежит родимый… Вместе, «бок о бок и плечо к плечу», с телефоном Нади.

Лучше и не придумаешь! Прелестно! Чудно! Просто-таки волшебно! Мастерица фееричного экспромта — маг, кудесник, траханый Гудини, раз и сдрыснула, покинула кровать. Все, все-все без толку, я ведь даже позвонить ей теперь не смогу. Пару раз хлопаю обеими руками по матрасу, шиплю сквозь зубы, тихо матерюсь! Я ведь ее прикончу! Прикончу стерву и опять, естественно, присяду. Только по другой статье и на более длительный срок — с отягчающими обстоятельствами гарантирую ей расправу, чтобы не мучила мужиков. Хрен с этим! Вилять не буду — мотив, само преступное действие, затем явка, та самая повинная, и как результат, прямой и верный путь в тюрьму. Думаю, Гришаня будет рад, в том самом юридическом экстазе погрязнет гад! Но терпеть такое, а главное мучиться и изнывать от неведения, просто больше не могу. Достала зараза!

Резко вскакиваю, натягиваю трусы, подхожу к креслу за джинсами, поднимаю с пола рубашку, накидываю на плечи, не застегиваю, все наспех, словно алиби уже отрабатываю. Оглядываюсь по сторонам и двигаюсь по комнате, как преступник. Мой телефон. Ключи. Все в сборе! Подхожу к двери. Скривив надменную гримасу, оглядываюсь по сторонам, на пустую комнату:

«Прохорова, прощай! Я не могу тебя искать, ждать, вечно догонять, получать затрещины, выпрашивать какое-то дополнительное время для себя, для нас…».

— Надька, Надька… Ну, перестань, перестань. Не мучай! Ну, в самом деле! Что опять не так?

Бьюсь лбом в закрытую на окончательный мой выход дверь. Растопырив руки, стою и сам с собой успокаивающие разговоры веду. Упрашиваю подождать немного, ведь телефон оставила здесь, значит где-то рядом. Может быть, пошла на кухню, воды попить, спустилась в сад, на задний двор… Значит, стой, не торопись! Просто стой!

— Что ты творишь, Найденыш? Где ты, Надя? Где?

Не могу! Не могу так просто уйти. Она должна мне один вопрос. Обещала ведь на него ответить, кажется, торжественно клялась, божилась. Сама же и провоцирует, подталкивает к беспределу. А если я не выдержу, просто не сдержусь — ударю или раскрошу ей череп? Такое ведь мы с ней никогда не проходили. Твою мать!

Открываю дверь и на хрен из этой комнаты вылетаю. Но по коридору шествую неспешным шагом, в конце которого определенно замечаю свет. Блядь! Прям, как в долбаных эзотерических беседах. Покайтесь, да воздастся вам за все, в чем согрешили, и увидите раскрывшиеся ворота в рай. Вам туда, пройдите и нигде не останавливайтесь, грешные ребята!

В предыдущий мой обход всей домовой территории эта дверь была закрыта, а сейчас там стопроцентно дергается яркий свет. На кой-то хрен оглядываюсь по сторонам — тихо, до мурашек страшно, а оттуда, вроде как, и пение звучит. Триллер, мистика и ужас! Дверь не замкнута, скорее, наоборот, призывно приоткрыта. Там, что, кто-то бродит и скулит?

Прохорова, с беспорядочно собранными волосами, неспешно перемещается по пространству в каких-то нищенских разорванных штанах, в безумной черно-белой кофте, с… Огромными малярскими кистями и банкой краски! Запах эмали, скипидара, растворителя и еще какой-то фигни забивает мои пазухи. Я морщусь — мерзкое и вонючее амбре распространяется на весь огромный дом. Ни хрена не понял — она нас травит или кукленок самостоятельно делает в этой комнате ремонт?

— Что ты делаешь? — полностью открывая дверь, тут же задаю вопрос. — Найденыш, что это? Что с тобой?

Она вздрагивает, затем подскакивает на месте и тихо чертыхается.

— Максим! Напугал… Блин! Ты так подкрадываешься. И, правда, по-звериному. Как хищник, как зверь…

— Не ожидала?

Захожу внутрь.

— Я задал вопрос, Прохорова.

Тишина и бегающий взгляд! О! Видимо, у Нади снова эмоциональное счастье подвалило! Опять!

— Меня все очень заколебало. Твои побеги, твоя задроченная нерешительность, растерянность. Может быть не уверена, что любишь, так не мучай ни себя, ни меня. Сука, сгинь и все, вырви из сердца! Честное слово! Ты, как собаке, по частям отрезаешь хвост и шепчешь: «Ну, потерпи еще, не больно». Надь, больно, больно, просто не реально как. Это все равно что: «Максим, тебя люблю и тут же ненавижу». Ты… Какого хрена ты тут среди ночи делаешь? Идем в кровать!

Нет! Блядь! Не отвечай. Мгновенно затыкаюсь, подавившись языком. На огромной глухой стене я вижу наш портрет — тот, с фотографии, которую мне по-отцовски показал вчера Андрей. Все точь-в-точь, но с одним лишь изменением. Там определенно, без всяких наводящих вопросов, стопроцентно… Я! В точности мое лицо! Четко! Ясно! Несомненно! Мы рядом, вместе, смотрим со стены… В данный момент — друг на друга! Я вижу нарисованную Надежду, а ее, похоже, интересует только тот «Максим». Это нереально! Охрененно! Круто!