— Надь…

— Я проморгала свое счастье, да? Максим? Поздно? Время вспять не повернуть? — приподнимается, упираясь ладошками мне в грудь, пытается по глазам читать. — А ты уже перерос этот этап и дальше двигаешься… Можешь не отвечать… Все поняла.

— Наденька, пожалуйста.

— Не предложишь, — опускается и утверждает шепотом. — Прости, прости, прости…

— Выходи за меня…

— Максим, — бегающий взгляд и припадочное дерганье руками.

Блядь! Ненавижу, когда она так делает! Что теперь не так? По-моему, именно сейчас все закономерно, и мы движемся накатом к нашему логичному финалу. Что ей надо? Вот! Я все решил за нас. Вот же выход.

— Надь, тебе не нравится кольцо?

— Максим…

— Поменяю. Съездишь со мной и выберешь сама, какое захочешь. Это не проблема. Выходи за меня замуж, Прохорова. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Слышишь, Найденыш, в любом случае.

— Это…

— НАДЯ, ОЧНИСЬ! Я предлагаю тебе стать моей законной женой. Ты хочешь подумать?

— Мне всего лишь восемнадцать.

— Прелестно! Ты — совершеннолетняя, а я — не извращенец, совративший юную девчонку. Не понимаю…

— Я думала о том, чтобы поехать в столицу учиться. Максим, как теперь…

— Морозовой поедешь — я отпущу. Ты… Я с тобой поеду, там найду работу — мы проживем, там много ресторанов, в конце концов богатенькие тоже жрут. Надь… В этом, что ли, все дело?

— Максим, Максим…

— Хочешь, чтобы на колено встал, — произношу и, не дожидаясь ее ответа, преклоняю левое колено. — Выходи, Найденыш, за меня замуж, будь моей женой. Я…

— … — не смотрит, куда-то вверх направляет взгляд и дергает по-детски коленями.

— Это положительный ответ? Ты молчишь, а молчание — знак безоговорочного согласия?

— Что скажет мой отец, когда узнает?

Он ничего не знал о нас. Не знал и даже не догадывался? Твою мать, Прохорова!

— Не предложишь, — шепчет и рисует пальцем пламя на втором плече, свободном от татуировок.

Я был женат, Надежда, фиктивно и законно. Сейчас, в настоящий жизненный момент, меня не интересуют женщины и юридически оформленные с ними отношения. Я хочу быть рядом только со своим единственным сыном.

— А ты бы согласилась? — вдруг задаю вопрос.

Спит, что ли? Ничего не отвечает, но ручонкой водит, стало быть, жива:

— Ты бы согласилась? Не ответишь — больше спрашивать не…

— Да.

Краем глаза замечаю мигание светового индикатора, кажется, моего мобильного телефона:

— Мне нужно посмотреть.

Протягиваю руку, а там на экране раскачивающийся «колокольчик» — доставлено системное уведомление:

«1 новое сообщение от Гриша».

Прочитать или оставить до того момента, как кукла примет удобную позу для сна и начнет сонно двигать ноздрями? Возможно, ей еще нужно мое мужское внимание.

— Надь, я должен посмотреть. Прости, пожалуйста.

Сползает с меня и укладывается на бок, предлагая для зрительного контакта только свою спину.

— Извини, это Велихов. Может быть, что-то срочное. Гришка не станет зря прозу строчить.

Нет, ни хрена не отвечает — только мертвая тишина, а потом опять:

— Я бы сказала, тебе «Да», Максим, но ты ведь не предложишь.

Сейчас мне этого не надо! Не надо! Не хочу! Не буду! Приподнимаюсь и спускаю ноги с кровати, скрываю своим телом синий цвет свечения мобильного экрана:

«Она согласна. Через неделю с мальчишкой будет в городе. Место — наш ресторан, время — 20.00, чтобы не было слишком поздно для ребенка. Макс, только привет-пока, и ничего больше, не трогать, не ругаться, чтобы не пугать мальчонку. Ризо — не твой, результаты — не подделка, я проверил, значит, не судьба, друг, извини, но ты пообещал, что в таком случае остановишься. Одна встреча — один поклон, пишите письма и до встречи. Ты согласен?».

Где мои любимые сигареты? Пока ищу, стараюсь не шуметь, кукленок все-таки прижал к щеке подушку, поэтому передвигаюсь по серому периметру своей «нехорошей квартирки» практически бесшумно, только вдох-выдох и застрявшие в глазах-ушах слова:

«У тебя больше нет сына… Смирись, Максим! Нет, сына, нет сына».

— У меня недельная задержка, Зверь, — Прохорова плачет в трубку. — Я думаю, что беременна, меня еще тошнит и кружится голова, грудь болит и она стала больше, я стала задыхаться — может у меня астма? Я… Что мне делать, Максим? Что мне делать? Зверь, ты слышишь?

— Мы предохранялись, может, что-то с циклом? Где ты?

— У нас, на месте…

Я все понял, значит, она сейчас находится в той комнате, в отеле.

— Я на смене.

— Как всегда. Я так и знала, тебя никогда нет со мной рядом…

— Я ведь не сказал, что не приеду. Немного позже, Надь! Ну, перестань, как закончу, так и приеду, — пытаюсь не нервничать и не паниковать, чтобы ее не будоражить, там, похоже, полный фарш и Найденыша корежит только от одной мысли о моем ребенке…

А я, как ударенный отбивным молотком, улыбаюсь и присаживаюсь на рабочую поверхность.

— Сука, Макс, не тормози линию, — мне любимые адские коллеги по печи кричат. — Чего застыл, Морозов? Твоя постоянная баба ждет, когда ты ей подашь на стол «Дофин».

Пошел на хрен, ушлепок!

— Надь…

— Отец меня убьет, убьет, убьет. Что я им скажу? Господи…

— Ты тест хоть делала или только купила? У врача была?

— Я боюсь… Зверь, я не хочу, слышишь, не хочу сама.

— Надя, я приеду, — вскидываю руку и засекаю точное время, — где-то через три с половиной часа. Выдержишь? Потерпишь?

— Все равно ведь без тебя не смогу. Буду здесь.

— Я обязательно приеду. Наденька, люб…

Она ведь сбросила тот чертов вызов.

— Вкусно, шеф. Я бы сказал, — Смирняга, кажется, задумался. — Сейчас-сейчас, немного подожди…

Век воли не видать, если сучий потрох не по-бабски подкатывает глаза и лениво откидывается на спинку стула, и, похоже, этот наглый гад слишком тщательно сейчас подбирает хвалебные слова — мне стало как-то неудобно от такого внезапного признания, высказанного фактически посторонним мужиком.

— Странно аппетитно, Максимка, мой любезный брат. Как-то… Божественно, что ли? Ты — кулинарный бог, Зверь? Тебя словно кто канонизировал недавно, ты как-то очеловечился, честное слово, стал ласковее, покладистее и еще ручнее. Кто-то истинно «женский» ушко почесал? В своей, пусть и недолгой жизни, ничего вкуснее не употреблял, а я много ресторанов повидал, фуршеты там всякие, пикники-поляны, застолья на капотах мажористых автомобилей, например; в конце концов, из рук прекрасных дам жрал без зазрения совести — пару раз было дело. Кажется, время каяться пришло. Мать, прости меня за такое внезапное откровение, и, как говорится, слава Богу, что не слышит она сейчас меня, а то не сносить головы — я ощущаю, как у бати снова чешется рука и вытягивается из петель ремень, но… Там есть мой «маленький» Сережа. Такое дебильное чудило, твою мать. А ведь я говорил, я ведь говорил, что «Лёшенька — ваш скромный аленькЫй цветочек», он занят делом, он гнет металл и тут же девок портит. Бля, ну внуков же они хотят! — торжественную речь окончил и вспомнил про меня. — Фух! Макс? Чего ты там застыл? Вкусно, говорю. Алло, гараж! Вольно, Морозовское отродье, как мой старик частенько повторяет.

— Что-что? — ухмыляюсь и тут же отворачиваюсь, чтобы перевернуть зарумянившиеся «мамины оладьи». — Ты сам-то понял, что сейчас тут нагородил?

— Странно аппетитно, говорю, — по-детски изумляется. — А че не так? Аппетитно и это очень странно, Морозов, ведь я не барышня, а значит и не должен вестись на твои жесты неприкрытого внимания и определенно топорного заискивания, типа ухаживания, подлизывания, м-м-м-м, — кивает головой на мою готовку. — Стараешься, комплИментируешь Прохорову, нашу Голден*, а для кого-то, правда, и Фроузен*, Леди? С ложки кормишь или сиську предлагаешь, а она-то хоть берет или так — губами только елозит, да язык тебе показывает. Хотя, а на хрена? Я бы вот точно не взял! Да и откуда у тебя, умудренного жизнью и зоной мужика, возьмется сиська? Да уж! Ну, разве что только тараканья…