На протяжении всей своей учебы и жалкого недолгого подобия работы в студии у Глеба, жила в столице, пусть и в общежитии, но отдельно от родителей, а затем кантовалась на чужих, съемных, квартирах. Наращивала броню — перенимала опыт. Наивно полагала, что хорошо устроилась, повзрослела, поумнела, стала сильнее и яростнее в своих желаниях, а на самом деле как? Да, никак. Супер-боссу отказала в сексуальных отношениях, пресекла его домогательства, и в результате сижу в зале для гостей на нашем «жэдэ» в провинциальном большом городе, наращиваю вредные калории, с нетерпением ожидаю папу. Весь опыт псу под зад, зато свободна и с гордостью как будто бы порядок! Так что не так? Чем недовольна?

— Надежда.

Отец хромает сильно! Господи, очень сильно, очень-очень. Еще эта палка. Нет-нет, он совсем не изменился, не постарел, он именно такой, каким я его всю жизнь знаю, помню. Добрые глубокие глаза, огромный рост и колоссальная мощь в руках и во всем теле. Прохоров Андрей! Теперь уже для всех на своей неизменной службе Андрей Петрович — начальник городского спасательного центра. Покойный дедушка был очень рад, когда его единственный сын, наконец-то, получил такое «долгожданное» повышение.

— Папочка, — встаю с кресла, тянусь за чемоданом и с наигранно радостной миной подкатываюсь к нему. — Привет! Можно тебя обнять?

Отец кривится глупому вопросу дочери. Мы обнимаемся, он одной рукой поднимает мое тело — очень сильный, а я миниатюрная, как мать, — его любимый мелкий хлюпик. По сравнению с мужской громадной фигурой — блоха на стройных ножках в разорванных хлопковых штанах.

— Привет-привет, моя золотая кукла. Ну, — ставит нерадивую дочуру на пол, — красавица, такая уже взрослая, серьезная женщина. Детка, как твои дела? Что с джинсами? Финансовый крах незаметно подъехал?

В смысле? Наклоняюсь и рассматриваю.

— Все в порядке.

Он пальцем поддевает декоративную дыру:

— Так все еще модно, или это вещи твоей мамы? Узнаю ее забавы. Такое точно не забудешь. Особенно с бисером и разрезами на заднице, а ну-ка, повернись. Дай гляну!

— Это были стразы, папа. Когда-то. Сейчас там ничего нет. Не буду поворачиваться. Мне просто нравится эта вещь и этот стиль, за современной модой не слежу, — знаю, что обиженно звучу, но то ли настроение на нуле, то ли еще какая блажь, но даже папе не желаю объяснять свой странный выбор.

— Не задувает ветер в эти дыры, все-таки апрель — не май?

— Мне не холодно, вполне комфортно. Пап, хочу домой. Может быть, уже поедем?

Он тянется за ручкой чемодана:

— Я сама. Спасибо, управлюсь, не надо.

— Надька, перестань. Ты — женщина, я — мужчина. Прояви хоть какую-то толику женственности и от мужиков зависимости, позволь ухаживать за тобой, кукла. Руку убери.

— Пап, это лишнее, привыкла полагаться исключительно на свои силы. Говорю, что справлюсь, значит так и будет.

— Это плохо, Надя. Очень! Нам нравятся…

— Все равно. Не надо, — перевожу его внимание на кое-что другое. — Сильно болит? Или терпимо? Как давно? Ты был в больнице, что говорят врачи?

Ничего не изменилось. Совершенно ничего:

«Об этом говорить не будем. Врачи по-прежнему советуют почаще переключать внимание — я и выполняю».

Понятно! Ну и я свое слово держу — не передаю немногочисленные бабские вещички папе. Сама прекрасно справлюсь, до этой встречи все могла, и дальше проявлять самостоятельность буду. Вот такой дурной характер и непокорный нрав:

«Вся в упертого отца — хочу и буду».

— Не желаешь? — отец протягивает ключи от маминой машины.

— Ты на этом приехал? Смешно, наверное, в «дамской сумочке» смотрелся.

— Я знал, что заберу любимого водителя со стажем. Хочу с тобой проехаться, дочь. Покатаешь папу?

Это я люблю! Мамина машина — это нечто. Маленькая женская карета, идеально вписывающаяся в гараж, но странно выглядящая рядом с огромным «жеребцом» отца, ее законного мужа. Они, вообще, красивая, но странная человеческая пара.

— Воу-воу!

— Надь, давай без этого. Берешь или нет?

Естественно! Не премину покататься на любых колесах, а тут само в рученьки идет. Почему бы и…

— Да! Еще бы! Спасибо, папочка.

— Матери скажешь слова благодарности. Только не гоняй, Шумахер. Ты ж знаешь, как галчонок может злобно щебетать. Машина только с мойки, Надька. Мамочка просила также учесть и этот факт.

Мама может наказать! Она тоже не без способностей. Моя мать — женщина-майор службы гражданской защиты, пожарный-спасатель, как и папа, но только нормативно-правовая часть, инспектор всего Центрального района, прикрепленный к части «супер-Семь», в услужении своего старшего брата и «дяди Смирного», того Смирнова, как папа говорит, слишком «грозного пожарного Максима».

— Город как преобразился! Не узнать! Клево! Очень красиво и современно. Есть интересные места, — включается профессиональная чуйка, вращаю головой на все триста шестьдесят градусов, все рассматриваю. — Раньше не видела. Что-то новое?

По-видимому, я вовремя вернулась. Фиксирую места, которые мы проезжаем — в голове ставлю метки, что посетить, когда, в какое время суток, года, какой тут свет, какая камера, объектив, автофокус, и что я вижу в городской картине в целом. Я — фотограф-урбанист, тот самый архитектурный и уличный фотограф! Меня интересуют геометрические формы, дизайн, промышленность, пейзаж, ночное небо и, конечно, простые… Люди! Их лица, силуэты и фигуры, само собой, людские эмоции и чувства — любовь, счастье, улыбка, слезы, грусть и откровенное горе. А что тогда там, в блатной столице, было? Фальстарт? Определенно! Модельная студия-бордель у Глеба — так называемая подработка, приближение к своему индивидуальному «мазку», момент преображения, потом прицеливание, намеренное размыливание глаза и накопление профессионального опыта. Та самая стажировка и услужение у мастера! Видимо, не столь удачно, как мне того хотелось. Переживу!

— Время прошло, Надька. Жизнь на месте не стоит. Тут не один цикл сменился. Ты сколько дома не была? Напомни своему древнему отцу, — рукой показывает на светофор. — Красный!

— Вижу-вижу. Но спасибо, что следишь, — поворачиваюсь к пассажиру и улыбаюсь. — Где-то в общей сложности лет пять. Ну с переменным-то успехом я навещала вас.

— Слабенькая отмазка, согласись, детка? — и тут же суфлирует мое движение. — Желтый, а здесь налево. Заедем к дяде Юре.

— Пап, я спать хочу.

— Заедем, я сказал. Он сегодня дома и к тому же твоя мама приготовила ему духовой картофельно-грибной подарок. Дядя, видимо, все-таки постарел, раз пирожки жрет, как не в себя. Юрец набирает жировую массу и теряет мужскую силу.

— Мы там долго?

— Передадим и смоемся. Быстро, по-армейски, — отец улыбается и кивком головы указывает мне направление. — Теперь направо, кукла.

Тут все изменилось — город стал как будто больше и мощнее, а ко мне, наверное, построже. Широкие улицы, активное движение, за счастьем бегущие люди и я в машине моей матери с отцом еду к родному классному дяде, к Шевцову Юре.

— Пап? — пытаюсь неприятный разговор начать.

— М? — сейчас он на меня не смотрит, таращится по сторонам, словно здесь впервые оказался. — Внимательно!

— Меня уволили, — скажу сама и сразу, похоже, что отец об этом у меня не спросит. — Из студии. Там все кончено, я больше не вернусь туда.

— Я так и понял, просто не хотел тебя смущать. А причина? Зарплата или обращение и что-то не поравилось, или…

— Или. Ты знаешь, я как-то выросла, мой уровень стал выше, мы не сошлись с мастером во вкусах. Но все улажено, ничего не произошло, все нормально, — краем глаза замечаю, как левая рука отца сжимается в кулак, поэтому спешу его еще раз успокоить. — Правда-правда, пап, у меня все хорошо. Смотри, я вот даже улыбаюсь и нос не опускаю. Выкарабкаюсь, только потерпите мои метания еще немного.

— Дальше что? Что с работой? Надь, тут метров триста, там темно-коричневые высокие ворота, — рука разжалась, теперь отец массирует больную ногу. — Надеюсь, ты не собираешься необдуманно слинять еще куда-нибудь?