Нет, папочка! Я точно больше не уеду. Буду тут — все решено. Дома и родные стены начинающему фотографу помогут. Сегодня отойду, отдохну с дороги, а завтра, прям с утра, начну искать работу. Сидеть на шее у родителей не буду. Это точно не мое.

— Нет. Буду с вами, — притормаживаю у знакомых ворот. — Здесь же?

— Угу, — отец обращает свой взор на «крепостную стену». — Выходим.

— А может лучше я в машине посижу? Сонная, грязная и неухоженная.

— Оттого еще роднее и любимее. Поднимаем зад, малыш, — отец с ехидством улыбается, замечая открывающиеся ворота. — А нет! Смотри-смотри, проснулась у кого-то совесть. Нас как будто приглашают в сей гостеприимный двор. Газку, детка, и быстренько въезжаем, пока хозяева не передумали.

Шевцов, Юрий Николаевич, старший сводный брат моей мамы, стоит с широчайшей улыбкой на лице и висящей на честном слове и на одной нижней губе сигаретой, скрестив руки на груди и подперев поджарым боком входную дверь.

— Вот же пожарная сволота. Задиристый гаденыш. Ты посмотри на эту вызывающую позу. Надька, придержи своего отца, хочу втащить полкану, аж костяшки чешутся. Уроду однозначно надо дать леща. Ишь, зажравшаяся рожа.

И это самый лучший друг отца, близкий родственник любимой до беспамятства жены? Нет! Даже ближе! Они как самые настоящие братья. Почему «как»? Никаких сомнений — все так и есть. «Пожарное братство» — такой отпечаток на душе и коже у этих мужчин на всю жизнь огнем по службе выжжен. Дядька хорош и ни капельки не разжирел — кто-то, по-моему, слегка преувеличил. Похоже, папка врет, а может быть завидует! Ох уж эти мужики! Как они завидуют открыто!

— Ну, посмотри на этого жениха. Стоит и совращает подрастающее поколение, — отец кивает на «выход из машины». — Погнали, кукла!

Выходим из автомобиля и следуем тропинкой к Юре.

— Какие столичные гости к нам пожаловали? — Шевцов с губы снимает сигарету, зажав между пальцев, а затем, разведя руки в стороны, строит шаловливые глазки вновь прибывшей «девочке». — Иди-ка, детка к дяде. Андрей, ты подождешь! Я хочу с юной женщиной потискаться.

— Поосторожнее. Тиски на хрен отрежу и станину разорву, — папа хорошо засыпал дядечку угрозами. — Своих будешь тискать. Надя, будь любезна, отойди от мракобеса.

— Дядя Юра, здравствуй, — папу не слушаю, он точно шутит, а с Юрой обнимаемся крепко-крепко.

— Ты к нам? Когда пожаловала? Надолго?

Сразу перебиваю:

— Сегодня и навсегда.

— Вот и славно, — обхватывает мои плечи. — Надька, дай в щечку хотя бы поцелую. Прекрасно выглядишь.

Он приглашает своих гостей в дом и мы, естественно, заходим внутрь, а я краем уха улавливаю какой-то странный разговор:

— Андрей, все нормально? Без проблем? Ты не возражаешь?

— Да, абсолютно, Юрок. Бери, — отец, кажется, что-то передает дяде. — Там пусто уже три года.

Что он там «торжественно вручает»? Мамины пирожки? Мое женское любопытство в наличии — горит лицо, чешутся ладони, и уши разворачиваются как раз туда, куда и надо, но почему-то именно сейчас мне неудобно резко остановиться и обернуться к отцу и дяде для получения этой сверхсекретной информации.

— Когда? — папа негромко спрашивает.

— Через неделю. Блядь, еще семь дней. Всё уже под парами.

— Юр, очень рад. А что Марина?

— Она была не в курсе.

— Ты, падла, охерел? Совсем?

— Возможно. Да! Я принял решение! А вот теперь, извини, вообще не знаю. Да, блядь, не знаю. Что будет и что нам дальше с этим делать?

— Мы поможем. Не сомневайтесь! Без проблем! Финансово и по-человечески…

— Спасибо, братуха, — и, наконец-то, дядя замечает мое присутствие. — Так-с! Надюха — папкина кукла, рассказывай, как там в столице? Чего там видела? С кем познакомиться успела?

А потом словно опомнился:

— Ты замуж-то не выскочила? Руку покажи!

Дядька спрашивает, а папа напрягается и за меня дает ответ:

— Достойных нет, Юрец. Замнем вопрос и ее ответ для ясности. Мы ненадолго! Ставь чайник, задира!

— А ну, ясно! Твой покойный «папочка» сейчас в тебе проснулся. Да, братуха?

Не сплю, по ходу, третий день, с того момента, как обо всем узнал…

Я сижу на жесткой кровати, упершись спиной в холодную зеленую стену, согнув ноги и вольготно свесив на коленях странным образом похудевшие руки. Колышутся от запястий до предплечий, как шелковые ленты! Пытаюсь рассмотреть неповторимый рисунок на ладонях — пока не очень, не выходит. Глаза слезятся и заливают всю картину, я прищуриваюсь, потом широко распахиваю и быстро-быстро смаргиваю — нет, ничего не вижу, никак судьбу свою не рассмотрю. Я ослеп или у меня нет будущего? Тут ведь не темно? Убирать полностью освещение запрещено условиями нашего содержания, а яркость добавляют/убавляют всегда по расписанию с шести утра до двадцати двух ноль ноль — здесь особо с этим не загуляешь. Ритмично прикладываюсь затылком о бетон, отсчитываю оставшиеся часы-минуты. Принюхиваюсь к своему телу — определенно, я воняю, как старое больное животное, возможно, как замученный жаждой верблюд, трехногая косуля или недобитый живодерами-охотниками бешеный волк. А мне ведь только тридцать один год! На сколько, интересно, я сейчас выгляжу? На сто один? Или на все триста?

Двумя руками прочесываю слегка обросший затылок и ими же прикрываю свое щетинистое лицо. Плачу? Да нет же! Просто жду, жду, жду… Устал немного. Ждать, потом бежать и догонять! Вот, наконец-то, затаился и высматриваю свою «добычу»! Так я готовлюсь, собираюсь с духом, представляю, фантазирую, подгоняю очередные оправдания, при этом отчаянно хочу забыть все, что со мной за последние пять лет произошло, все, что было. На хрен, долой! Какой-то кошмарный сон и жуткая несправедливость! Все хочу извлечь из памяти, растоптать и выбросить, кроме него, кроме любимого темноволосого мальчишки…

— Она оформила официальный развод и забрала сына. Максим, ты меня услышал? Понял информацию? — Гриша спокойно, словно мировые новости, сообщил позавчера. — Мадина покинула нашу территорию, в стране их больше нет. Более того, я думаю, что они за океаном. Он своего добился, думаю, что она официально уже его законная жена, а сам Зауров, естественно, отец твоему ребенку. Макс, очнись, будь любезен. Ты осознал, услышал?

— Это же мой сын, — все, что выдавил тогда из себя. — У меня есть права. Я — его отец. Ему всего три года, Гриш. Я не пойму, как такое возможно. Меня ведь даже не было на суде. Какой развод, какая свадьба, какой на фиг океан? Мы с ней женаты, а Ризо… Нет! Я абсолютно не догнал!

— Макс, мы это уже с тобой обсуждали. Обстоятельства сыграли против тебя — это неоспоримый факт, так получилось или подстроилось, кто теперь расскажет. Я, лично, склоняюсь больше ко второму предположению. Если хочешь знать мое мнение, — он откинулся на спинку стула, — то это, безусловно, очень красивая игра. Прекрасная партия, фактически мат тебе за два хода…

— У меня есть права! Есть же закон, в конце концов, согласно которому меня благополучно осудили! Мадина — моя жена, у нас с ней были отношения. Блядь, да я сына сделал. Как это можно все опротестовать или не принять во внимание, где бы я ни находился? Так не должно было случиться. Почему вы допустили…

— Она утверждала на суде, что у вас был фиктивный брак, и ваша свадьба ей была нужна исключительно для получения гражданства, чтобы избежать отцовского гнева и возвращения на родину, в свою семью. А ты впоследствии, через некоторое время, я сейчас цитирую — «скот и зверь», принудил ее к сожительству, в результате таких насильственных отношений у вас и появился ребенок. Это не дитя любви и добровольного согласия, а право сильного и случайный залет. Фактически, она обвинила тебя в физическом и психологическом насилии. Ты это понимаешь? Ты изнасиловал ее до сына, — тогда ему пришлось умерить пыл, по взгляду моему все понял, поэтому опомнился и поубавил свой адвокатский тон. — Макс, Мадина утверждала, что ты с сексуальными извращениями, садист, плюс настоящее положение дел сыграло совсем не в твою пользу — ты фактически пироман по вменяемой тебе статье, да и новый муж, по-видимому, тоже постарался. Он с большими связями, да еще финансово успешен. Плюс…