— Ай, — Морозов сжимает мои ягодицы, я сразу писком отвечаю. — Не надо так… Там больно.

— Понятно.

— Раздень меня, — предлагаю.

С пиджаком я и сама прекрасно расправляюсь, а вот с футболкой Морозов помогает:

— Надь, опять Roxette? — поддевает край, тянет вещь наверх и зачем-то заунывно немотивно напевает. — М-м-м, м-м-м, у-у-у…

— Перестань.

Я задираю руки и жду спокойно, пока он избавит меня от этой трикотажной тряпки. И да, там изображение участников той самой шведской ретро-группы:

— А что тут такого, в конце концов? Ты возражаешь или просто ненавидишь этот коллектив?

— Просто говорю. Не думал, что ты у нас такой ярый фанат.

— Я — не фанат, мне просто песни нравятся…

У нас с ним странные увлечения — я прусь от песен, а Морозов, кажется, от моего нижнего белья, как фетишист, торчит. У Макса, видимо, неизлечимая болезнь повернутости-извращения на всяких кружевах и рюшках — он поддевает двумя пальцами бретельки бюстгальтера и, стараясь не прикасаться к моей коже, проводит по ним вперед-назад и вверх-вниз.

— Красивая! У тебя красивая грудь, Найденыш! Шикарная! Я…

— Сними. Прошу, — одними губами, без звука, говорю. — Не мучай.

— Надь…

Завожу руки назад, намереваясь самостоятельно избавиться от ненужного сейчас предмета, но ничего не успеваю сделать — Максим дергает бретельки и скидывает чашки вниз. Быстро прикладывается губами к открывшейся коже полушарий, прокладывает дорожки поцелуев по каждому, словно обрисовывая тот самый контур, что тут раньше был.

— Божечки! — откидываю голову назад, всем телом подаюсь к нему для ласки. — Не могу… Щекотно, горячо и так приятно.

Он прикусывает кожу над сосками, затем языком облизывает каждую вершину и все-таки укладывает мое полураздетое тело на кровать:

— Лежи и жди.

Обойдется! Я пытаюсь упереться локтями в матрас, приподнимаюсь, выгибаю спину, тут же морщусь и вынужденно опускаюсь на постель. Наблюдаю через ресницы, как он снимает через голову, абсолютно не расстегивая, ухватив себя чуть ли не за загривок, свою теплую рубашку. Затем, не сводя с меня своего плотоядного взгляда, расстегивает ремень и вместе с трусами спускает штаны.

— Иди сюда, — направляю к нему руки. — Иди ко мне.

Он упирается коленом в край кровати и нагло ухмыляясь прикрывает своим горячим телом маленькую, но немного поправившуюся на его харчах, меня.

— А-ах.

— Больно?

— Что-то там не то, конечно, но терпимо. Я, наверное, просто полежу, а ты…

— Ага! Сейчас! Размечталась…

Максим хозяйничает сегодня слишком властно. Не обращая внимания на мой писк, рывком стягивает джинсы, а затем приподнимая мои бедра аккуратно стаскивает трусы.

— Такая ты мне больше нравишься… Голенькая и беззащитная малышка. Так и бы съел кукленка. У-ух, пышечка моя!

Всё ведь комментирует, гаденыш! Все действия, всё продвижение, все чувства и эмоции! Максим просто не затыкается и льет на мои уши свой ядовито-сладкий словесный мед. Что видит, как чувствует, как ощущает и какая «злая женщина» сегодня, по его мнению, на вкус! Я только успеваю делать вдох, но забываю о том самом выдохе, поэтому как выброшенная на берег рыба безмолвно, но ритмично открываю-закрываю рот. Он жадными губами проходится по внутренней поверхности предплечий и кистей, прикусывает пульсирующее место на том самом сгибе, поочередно всасывает каждый палец, языком щекочет внутреннюю часть ладоней, затем опять кусается и, отпуская так же резко, наблюдает за моей то приходящей, то отступающей агонией. С прикрытыми глазами, навстречу выгибаясь, голосом тяну высокие ноты и одно и то же, как заведенная, повторяю.

— Я бо-о-льше не-е мо-о-гу. Не могу, не могу…

Вижу, как он ухмыляется, как медленно, меня испытывая, подкладывает свои горячие руки под поясницу и аккуратно, но в то же время резко, переворачивает мое тело на живот.

— Нет! — хлопаю руками по матрасу. — Нет! Так не хочу! Нет! Не выдержу…

— Тшш, — тут же сверху на меня наваливается и руками прижимает. — У тебя, кукленок, — чувствую, как внезапно отстраняется, — завтра будет синий зад, если я оставлю тебя, как божью коровку на поломанных пятнистых крылышках лежать, поэтому… Ты, кажется, просила что-нибудь придумать. Вот, детка, все, что смог!

Выкручиваю голову и укладываюсь одной щекой на подушку.

— Ну вот, сама и сообразила, кукла.

— Гад! — язвительно выплевываю в сторону.

— Я знаю. И тоже очень сильно люблю тебя, — прикусывает мой затылок.

Легкий шлепок по попе сегодня ощущается, как полноценный внезапный электрический разряд. Я дергаюсь, попискиваю, а потом мычу коровой, а он мне одновременно с этим под травмированное мягкое место подкладывает подушку — Боже, вот теперь нормально, очень хорошо!

Макс проходится крупными ладонями по каждой ягодице, поднимается на поясницу, а языком ведет по длинной позвоночной выемке на моей спине. Мурашки, дрожь, судорога, вымученный стон и:

«О Боже, как приятно! Еще! Хочу еще! Будь ближе ко мне!».

— Наденька, ты как?

Еще и спрашивает, словно издевается.

— Хорошо, — гундошу что-то в сторону. — Хорошо…

Какие-то рисунки, вензеля, кружочки, спирали, винты, точки, зигзаги, петли, звезды, квадраты и восьмерки — все это мужским влажным языком теперь отражено на моей спине.

— Максим… — шепчу.

— Что, кукленок? Что моя родная? — вторит в том же невысоком тоне, прикусывая кожу на плечах.

— Не надо…

Он отстраняется и останавливает все движения:

— Прекратить? Устала? Будем спать?

— Нет-нет, — пытаюсь приподняться, но он всей массой укладывается на меня. — Просто… Я хочу…

— Что, Найденыш? Как ты хочешь? Как?

Поцелуй. Укус. И… Снова мягкий поцелуй с причмокиванием. Вот же неисправимый наглый гад! Не может без своих засосов. Но утешает то, что все это останется на спине.

— Ребенка… Я хочу от тебя ребенка.

— Надь… Наденька… Ты…

Господи! Он точно поднимается и встает с кровати? Нет-нет! Максим, куда ты? Что я опять сделала не так? Нет, не уходит, но он укладывается на левый бок, рядом со мной. Теперь меня смущает своим цепким и пронзительным взглядом — краснею, беленею, чешусь и дергаюсь, как в эпилептическом припадке.

— Перестань…

Он мягко прикладывает пальцы к моим губам:

— Хочу видеть твои глаза, кукленок. Я не могу, когда ты не смотришь. Извини, но думал, будет проще и тебе полегче, а потом ты вот недавно сказала «заниматься любовью», а я подумал, что так не смогу, когда ты не видишь меня. Надь…

— Хочу ребенка, слышишь? Понимаешь меня? — освобождаюсь от запрещающего знака на моих устах. — Очень хочу малыша! От тебя, Максим. Пожалуйста…

— Но ты ведь…

— Неправда! Мы все обсудили, я не хотела бы возвращаться к этому разговору опять. Это было в прошлом, пусть там все нехорошее и останется, — обхватываю его лицо и приближаю к своему, — все в прошлом. Сейчас хочу! Очень! Хочу детей! Много маленьких, затем больших и взрослых! Максим…

— Ты уверена?

— Абсолютно! — целую осторожно в губы, одновременно с этим придвигаюсь ближе, практически вплотную к его телу, и закидываю ногу к нему на бок. — Пожалуйста. Давай попробуем.

Он хмыкает и сразу властно обнимает:

— А как твой зад?

— Жить будет, — оглаживаю бицепсы, его предплечья, плечи, рисую пальчиком татуировку. — Не отвлекай меня…

— Надь…

— Ты войдешь или я все должна делать сама?

— Не дождешься…

Морозов аккуратно, с бережной осторожностью, гладит всей ладонью мою грудь, затем оставляет только невесомое касание кончиков своих шершавых пальцев, что-то рисует вокруг сосков, внезапно подключает губы, потом вдруг резко отстраняется и сжимает одно полушарие, а следом — второе, и наконец, спускается той же рукой ниже и трогает промежность, раздвигая губы, проводит между ними вперед-назад, затем вращает, не прикасаясь к потайному входу:

— Горячая и влажная. Для меня так постаралась, Надь? — легко касается своими губами моего плеча.