С мамой всегда весело и хорошо. Она щебечет, рассказывает интересные случаи по службе, вспоминает наши детские шалости, о ком-то обязательно выскакивает компромат.

— Смирновский Лешка — принц по крови и по рождению, парень замечательный, только вот не сильно ладит с отцом.

— Угу, — просто подтверждаю.

— Наташка — умничка, как Мариночка, и аккомпанирует, и сочиняет, и дирижирует, и… Красивая элегантная девочка — очень похожа на свою мать! Но жалко, что от родителей далеко, за три девять земель. Боже-Боже, это так неправильно! Куда вы все время движетесь, сбегаете, словно спешите жить?

Возможно, выдающаяся музыкантша и приедет к нам на свадьбу, если Морозов к тому времени, конечно, не перегорит?

Просматриваю телефон — там пусто, голо, одиноко, ни одного с того единственного и пока последнего сообщения, как будто он обо мне уже забыл. Вполуха слушаю маму, а сама печатаю Максиму сообщение:

«Будет минутка поговорить? ЛТМ.»

Мне тут же отвечают:

«ЛТМ? Уверена? А когда поговорим?».

— О-о-о, — мама откладывает импровизированное угощение и одновременно с этим заводит двигатель, — пробили, наконец-то, транспортный засор. Так, Надька, пристегнись?

— Я вроде и не отстегивалась, — недоуменно рассматриваю себя и стряхиваю шоколадные крошки на пол. — Все по закону мама, все хорошо.

Строчу ответ:

«Через пятнадцать, если повезет, то может раньше»,

«Секунд?».

Эх, Максим, Максим…

«Давай через пятнадцать минут у тебя, в твоем шефском кабинете, чтобы поменьше любопытных глаз, у нас есть, что обсудить, Звереныш».

Скупой ответ:

«Р-р-р-р-р-р».

Похоже, у Морозова простаивает линия — он еще раз, более подробно, отвечает мне:

«Буду в кабинете ждать! На всякий случай закрою ресторан и выгоню голодного Смирнова, если он вдруг заявится раньше тебя. Надь…».

Опять спросить хотел, но думаю, сдержался. Правильно! Сегодня я намерена с ним говорить.

Оставшуюся часть пятнадцатиминутного накарканного мною пути я провожу, сооружая маленькие обручальные кольца… Из той странной ретро-шоколадной золотистой фольги. Скручиваю тоненькие полоски, косичкой затягиваю и аккуратно себе под безымянный палец подгоняю. Для Максима делаю пошире, а диаметр кольца измеряю на своем большом. Для него простое, широкое, надежное… Золотое! Такой себе подарок от золотой куклы любимому Зверю!

— Детка, уже приехали. Надежда? Ты меня слышишь? Очень интересно! Красивые обручальные кольца получились! Мне нравятся, — мама замечает мое внезапное ювелирное творение, — особенно твое. Такое тоненькое, мелкое, словно сделано на маленький пальчик ребенка. Мужское, конечно, помассивнее будет. Надь, ты чего?

— Спасибо, мама, — тихонько шмыгаю носом и аккуратно прячу кольца в картонную обертку из-под этого же шоколада. — Спасибо.

— Господи, да за что?

— За шоколад! — вскидываю на нее взгляд, быстро вытираю слезы и стараюсь немного повеселеть и улыбнуться. — За кофе, за беседу, за то, что забрала меня, за то, что привезла сюда… К нему!

— За кофе скажешь слова благодарности своему отцу, он у нас чертовски предприимчивый, но… Иногда… Господи, Прохоровы, как я вас обоих люблю!

— За то, что помогла принять решение, наконец, — продолжаю говорить.

— Надеюсь, верное, Надежда. Потому что правильного точно не существует. Не стоит измерять такие события правильностью своих действий и суждений. Все здесь! — она прикладывает руку к моей левой половине груди. — Не стоит полагаться на голову. А тебе, кукленок, ее надо рядом с Максом на хрен, прости, пожалуйста, отключать.

Я тянусь к мамочке за поцелуем, а вместо этого получаю тесные объятия, совместные покачивания из стороны в сторону и ее беззаботный смех:

— Надька, только о сроках свадьбы предупреждай заранее. А то твой отец с ума сойдет от всех этих подготовок, он свой перфекционизм разложит на всех нас. Ты поняла меня, кукла?

— Так точно.

— Так, — она резко отстраняется и практически отталкивает меня. — Все, давай отсюда, вали-вали, проваливай, малая, дуй на выход. Чтобы духу твоего тут не было через… Одну, две, три…

— Пока-пока, — стрелой вылетаю наружу.

Аккуратно прикрываю дверь и сразу же прикладываю голую ладошку к боковому стеклу. Мама совершает зеркальный жест, а затем смешно сводит к носу глаза и показывает розовый язык. Господи! Сколько этой веселой женщине лет?

Захожу через центральный вход в наш ресторан со смешным названием «Накорми зверя» и, не обращая на посетителей и обстановку внимания, быстро прохожу на кухню с единственным вопросом:

«Где Максим?».

— Надежда, привет! — его помощник меня, как обычно, очень радостно встречает. — Ищешь шефа?

— Олег…

— Уже минут пять, как пошел в свой кабинет. Сказал, что какое-то дело организовалось. У нас, как видишь, все хорошо, линия идет, цехи пашут, официанты суетятся, вот я, — гордо задирает нос, поднимает руку с шумовкой и смеется, — его и отпустил! Морозов тут не нужен — сегодня своими скромными силами обойдемся! Без него!

Естественно, потому что:

«Морозов нужен только мне!».

С улыбкой удаляюсь вон из этого пахучего помещения. Абсолютно не мое место — ни готовить, ни помочь на весьма важном участке ресторанной деятельности этим поварам я точно не смогу.

Поднимаюсь на цыпочках по совсем не скрипящей лестнице. Зачем тогда так делаю — не знаю, просто развлекаюсь, от всей своей души веселюсь.

— Разрешите, — стучу тихонько в дверь. — Можно? Войти…

Тишина — нет ответа. Еще разок — тот же устойчивый закрепленный результат! Хм…

— Максим? — приоткрываю в темное необжитое помещение дверь, засовываю внутрь нос, затем протягиваю шею и обвожу блуждающим взглядом обстановку, а снаружи, думаю, даже слегка отклячиваю зад под чей-нибудь неосторожный или намеренный шлепок-удар. — Максим, ты здесь?

Не понимаю — никого нет, свет не горит, те самые сумерки-новолуние-затмение и долгожданный рассвет.

— Максим, — шепчу и полностью, закрывая плотно за собой дверь, вхожу. — Максим, ты здесь? Пожалуйста. Где ты? Не надо, не пугай меня.

Господи! Его тут нет! Со вздохом оборачиваюсь и…

— Привет!

Твою мать! Да просто… СУКА! БЛЯДЬ!

Я прыгаю, визжу, бью воздух тонкими руками, как крыльями и кругами ношусь по этой комнате, с дебильным криком:

«Дурак! Дурак! Дурак!».

Морозов быстро ловит взлетевшую невысоко «птичку» и тут же крепко прижимает к себе:

— Ну-ну, перестань! Вот я — идиот проклятый! Опять? — немного отстраняется и вниз глазами спускается. — Опять? Надя, ты… Нет? Или да?

— Идиот, кретин, козел. ЗВЕРЬ! — кулачками рублю воздух, задевая грудь Максима. — Что ты за человек такой? Ну…

— Прости, прости. Правда, хотел сделать сюрприз. Немного напугать…

— Немного? Это, ты считаешь, немного? Я тут чуть инфаркт не получила, я чуть не умерла, у меня тут приступ, давление поднялось, пульс зашкаливает, — но внезапно накатившая ярость так же неожиданно и отступает, и я значительно, желейной массой, обмякаю в его руках. — Макс, Макс, почему ты такой?

— Какой?

— Такой! — объясняю, как ребенку. — Ну, вот такой! Такой! Такой!

— Надь, не понимаю, «какой-такой»?

— Любимый, — плачу щенком и трогаю его лицо. — Любимый, любимый, хороший, хороший, мой, мой…

Он перехватывает губами мои руки и всасывает каждый палец, а в моменты их перемены степенно говорит:

— Потому что ты меня любишь, кукленок! Ты без меня жить не можешь! Так скучаешь, что даже не боишься в темную нежилую комнату зайти! Так бредишь мной, что даже ночью шепчешь: «Еще, еще, еще Максимочка, хочу еще».

— Вот этого точно не было, — выдергиваю руку и тут же прикладываю ее к его плечу. — Не ври, Зверюга! Не было такого! Никогда не просила… И не попрошу.

— Ну, я по сердцебиению и твоим красным щечкам понимаю, что ты, женщина, очень хочешь попросить.

Я успеваю только пискнуть, как меня подкидывают вверх и всем телом загоняют, как непослушного ребенка, в ближайший угол.