— Ты бы лучше отца позвала, — хихикает и дергает плечами, — вы бы с ним обошли всю больницу и думаю, что не один раз, а целых пять. Надя, Надя, Надя… Глупая ты девчонка. А если не успокоишься, все расскажу Морозову, и он приструнит тебя, как неразумную и непослушную девчонку, а вот тогда, кукленок…

Я вздрагиваю:

«Что это такое! Что за обращение! Так только он может называть меня. Что это за кукленок? Из маминых уст звучит, как жалкий… Господи, куренок, цыпленок, медвежонок! Что это вообще такое? Со мной так нельзя!».

— … ты здесь окажешься совершенно по другому поводу, — мама подмигивает и трясет за руку.

— Ты думаешь?

— Просто! Осмотр! И никаких таблеток, кукла! Пусть пользуется презервативом и не заставляет тебя пить химию. Ты поняла меня?

— Он никогда не заставлял. Ни разу! Неправда! Никогда-никогда.

— Все. Садись, пожалуйста. Я отойду на минутку, позвоню в часть, скажу, что задержусь.

— Ты сегодня на смене?

— Вынужденно. Так получилось. Об этом не переживай.

Она отходит от меня буквально на пару минут. Действительно, звонит по службе, вижу, как достает из сумки свой блокнот, там что-то пишет, затем улыбается, смеется, шутливо отдает приказ и сообщает кому-то о приблизительном времени их скорой встречи… Отец часто любит повторять, что мне не хватает материнской жизнерадостности и откровенного веселья, что я, как и он с людьми — неисправимый бирюк. Возможно, ему, да и со стороны, как говорят, виднее. Мама, закончив рабочий разговор, возвращается и присаживается соседкой на больничную скамейку.

— Надь, — берет за кисть, сначала гладит пальцы, прикасается своими подушечками к краям моих ногтей, а затем легко сжимает руку, — поедем отсюда. А, кукленок?

— Не называй меня так.

— Извини-извини. Это только Морозову можно?

Молчу и только взглядом гипнотизирую наши сцепленные руки.

— Это ведь неправильно. Я уверена, что ты и сама это понимаешь, только вот Прохоровский характер не дает повернуть назад, да? А-ха? А-ха, Надежда Прохорова? На-а-а-дя, прием, родная!

— Это плановый визит, а заодно я хочу задать вопросы, услышать на них ответы и получить назначение. Ты не понимаешь, мама, но для нас это чрезвычайно важно.

— Слово «чрезвычайно» я очень хорошо понимаю и, более того, знаю, а вот знаешь ли ты, когда его следует употреблять, потому как по твоим действиям, у меня складывается стойкое убеждение, что — нет, совершенно не знаешь.

— Я записалась на прием, — по-прежнему не смотрю на мать и продолжаю гнуть свою негнущуюся прямую линию.

— А зачем, детка? Позволь спросить, — она наклоняется ко мне, пытается раскрутить нечаянно полученную человеческую улитку. — Зачем? Ты плохо себя чувствуешь?

— Нет, — шепчу, еще больше отворачиваюсь от матери и взглядом бегаю по таким же жалким пациенткам.

— Есть дискомфорт, что-то не нравится, неудобно, мешает?

— Мам… — теперь мне неудобно с ней об «этом» говорить. Чувствую, как стремительно краснеют и уже горят щеки-уши.

— Что-то болит или беспокоит? — как будто бы допрашивает меня. — Если — да, то, где и поконкретнее.

— Меня волнует, что у нас не выходит, ничего не получается…

— Вы пытались? Как давно и сколько раз? Сколько было незащищенных половых контактов? Что на это все говорит Макс? Он ведь, по-моему, не в курсе, по какому ты тут вопросу. Думаю, — тяжело вздыхает, — что ты мучаешь не только себя, но и его. Стоит все же такие мероприятия обсуждать с ним вдвоем, Надя, и не поддаваться на провокации со стороны своих внутренних истерик.

— Мам…

— Знаешь, что первое этот врач, — она кивает в сторону кабинетной двери, — спросит у тебя?

— Знаю. Я ведь уже бывала у такого специалиста, даже неоднократно.

— Сомневаюсь, что с таким, прости, пожалуйста, глупым вопросом. Он спросит, как давно, малыш? Как долго и сколько раз не получалось? Он спросит, где Ваш партнер, спросит, какие контрацептивы используете, и он… Предложит для начала снять все-все физические барьеры, а уж потом, где-то через двенадцать месяцев безуспешных попыток зачатия, начнет искать причины и выдавать медицинские предположения о возможном, я подчеркиваю, возможном бесплодии одного из вас. Что скажешь, Надя? Слишком долго и всегда по страсти, без презервативов? В течение указанного мной, пусть и приблизительно, срока? А что скажет на это твой Максим?

— Мам… Пожалуйста. Пойми меня.

— Я понимаю. Прекрасно тебя понимаю, вот поэтому и не хочу, чтобы по надуманному поводу ты сейчас впадала в состояние психологического бесплодия.

Я вздрагиваю и наконец-то обращаю на нее свой воспаленный взгляд.

— Психологического бесплодия? Это…

— Я — не медик, не врач, не гинеколог, но, дорогая, — мама внимательно рассматривает мое лицо, отпускает руки и гладит мою голову, — не торопись с такими выводами, самостоятельно поставленными диагнозами, а самое главное, не скрывай и не скрывайся от любимого мужчины. С ним, слышишь, с ним с такими проблемами, а лучше по другому, более приятному, поводу…

Я быстро-быстро киваю.

— … сюда придете и вот в этом, — указывает подбородком на ближайшую дверь, а затем на следующую на той же стороне коридора, — или вон в том вам все расскажут. Надя, Надя, это блажь и выдумки! Не смей! Вы ведь даже не женаты. Господи…

Не женаты! Как она сейчас права! Права абсолютно во всем — и в моем дурном характере, и в надуманных проблемах, и в весьма сомнительном семейном статусе, и даже в том, что слишком рано о бесплодности нашей пары стала говорить. Я ведь понимаю? Понимаю! Понимаю — слишком рано! А вот про то, что не узаконены наши с ним отношения, мама попала наобум, но ведь точно в цель, даже и не метя, и здесь, как это ни прискорбно осознавать, моя вина и только — Морозов ведь предложил, я его о том, как заведенная в ту ночь просила. Теперь же он терпеливо ждет семь долгих дней с последнего озвученного предложения, а я все никак — то не знаю, то вроде сомневаюсь, то будто бы прощаю за что-то там себя:

«А если, а вдруг, а может быть, а надо?».

Хотя, на самом деле:

«Максим, я очень сильно люблю тебя и хотела бы, правда-правда, чтобы ты взял меня, неразумную взбалмошную девчонку в жены, если ты еще… О, Господи! Что я своим самокопанием с нами натворила?».

— Он сделал предложение, мама, — ей, пока одной-единственной, в этом признаюсь, но уверена, что все наши семейства о чем-то таком все же подозревают или догадываются. — Максим предложил, как положено, по всем правилам, а я, наверное, измываюсь над ним уже, в общей сложности, три недели. Я, мамулечка, тяну с ответом.

— Твою мать! Охренеть — не встать! Ты? НАДЬКА?

Мать осекается, затем бешено таращит на меня глаза и закрывает рот сразу двумя руками — крест-накрест. Через минуту шок проходит, и моя мамочка как будто бы приходит в себя, возвращается к благоразумию, но сначала очень тихо за грубость передо мной извиняется:

— Прости-прости. Вырвалось, просто неконтролируемо выплеснулось изо рта. Я — в шоке, Надя!

— Я не могу…

— Ты издеваешься над ним, что ли? Заставляешь его ждать, испытываешь на прочность ваши чувства. Специально? За что? Если не хочешь замуж или не любишь, — внимательно присматривается, как изменяется выражение моего лица, когда она выдает свои предположения, — или не знаешь, или… Три недели? Ты сейчас серьезно? Это ведь не три дня, не три часа, не три минуты. Малыш, ты точно твой отец! Он в вашем родстве теперь определенно не отвертится. Все гены, достоинства и недостатки, как под копирочку, налицо. Все-все! Абсолютно.

Мама хлопает двумя руками по своим коленям.

— Вы с ним одного поля ягоды. Упертые, я бы сказала даже, упоротые, тугие тугодумы, твою мать, — а вот теперь она очень сильно злится и, похоже, подключает режим «Галя Прохорова — неконтролируемая ярость», — вы с папой толстолобые, железные, просто бессердечные. Чурбаны законченные! БАРАНЫ! Надя, это даже неприлично…

— Я попросила его о времени, и Максим сказал, что готов ждать, вот я…