«Я не беременна, Максим. Это конченая ложная тревога»!

— Я прошу тебя…

— Не ругаться? Это постоянно просишь? Этого хочешь? Надя! Надя! Надя! Приди в себя! Ты извратила и испортила меня, я — Зверь потому, что ты так говорила, а я старался соответствовать, чтобы не разочаровывать или чтобы понравиться тебе. Хрен теперь поймешь. Я…

— Прости меня, пожалуйста, — обнимает руками мое лицо, пытается поднять, чтобы встретиться глазами — фигня, не дамся.

Не дамся! Нет! Не дамся! Прохорова, обойдешься! Сейчас, сегодня, завтра — НЕТ!

— Я так любил тебя. Надя, слышишь? Любил… Любил, — смотрю на ступни, потом на грудь, потом прочесываю взглядом тоненькую шею, а на финал стопорюсь на красивом, уже немного влажном от слез лице. — Всю жизнь любил! Твою мать! Что ты натворила?

Она сейчас плачет или все-таки смеется?

— Задай вопрос, Максим, пожалуйста. Я так не смогу. Хочу услышать! — настойчиво упрашивает.

Прикрывает веки, двигает губами, как будто про себя считает.

— Почему ты от меня ушла? Тогда! Я тебя обидел? Чем? Что случилось, Наденька? — негромко спрашиваю.

Она как будто выдыхает. Не пойму, то ли не тот вопрос, то ли я все-таки был близко или угадал, то ли:

— Спасибо. Спасибо, Максим. Я…

— За что?

— Ты — самое прекрасное, что со мной случилось, Зверь. Ты часто повторяешь, что я, возможно, пожалела, что не любила, что вела себя, как залюбленная богатенькая дрянь. Нет, все не так, слышишь? Максим? Абсолютно! Просто в корне неверно.

Слышу! Слышу! Слышу!

— Надь…

Она прикладывает запачканные в краску пальцы к моим губам и подходит слишком близко — на полной скорости влетает в мое тело.

— Помолчи. Хочу сказать. Ты знаешь, — не убирая руки, осматривает обстановку, — мне нужно это сделать именно здесь и сейчас, при этих двоих. Они ведь так счастливы в тот момент, спокойны, одухотворены, миролюбивы, пока еще не знают, глупые, что потом случится, как их разбросает и по свету разнесет.

Кивает на фотографию-картину:

— Беру эту парочку в свидетели. Ты не возражаешь?

У Прохоровой однозначно большой талант и одновременно с этим какая-то непреодолимая жажда самоуничтожения.

— Откуда это? — глазами показываю ей на стену. — Когда ты нас сфотографировала? Я совсем не помню этого момента. Придумала, нарисовала, сфабриковала? Как?

— В то утро, Макс. Ты спал. Здесь я слегка исправила картину. Ты рядом, но уже смотришь в кадр. Это делала по другому фото. Это, — громко сглатывает и обнимает себя за плечи, — было в то наше утро. Рано-рано, перед тем как я узнала, что, к сожалению, не беременна. — Видишь? — отступает от меня, подходит к стене и указывает на свое выражение лица. — Я ведь тут смеюсь, вроде как довольна. Да? У меня получилось это на стене передать? Максим, посмотри, пожалуйста, это очень важно.

У нее расслабленное лицо, красивые черты, густая челка и волнистые густые волосы… Она спокойна, я бы сказал, немного умиротворена. Да! В тот момент, я думаю, что эта женщина была там счастлива и искренне улыбалась миру.

Не говорю, но утвердительно киваю.

— Я ушла, Максим…

Останавливается, обдумывает, трогает себя за лоб, затем массирует виски, потом вдруг закрывает рот, притрагивается к глазам, и снова возвращается к плечам. Надя зябнет?

— Ты приболела? Мне кажется, что у тебя все-таки температура.

— Не мешай, пожалуйста. Не мешай. Я ушла, — смотрит прямо, выжигает мне глаза и покорно ждет моего решения, — потому что была не беременна. Пока ждала тебя, там в нашем номере, после своего импульсивного звонка, пока ждала, когда приедешь со своей бесконечной смены, когда рассматривала тот медицинский тест, изучала инструкцию, как пользоваться, что все это означает… Максим, я молилась, правда-правда, очень сильно, чтобы всплыли те несчастные две полоски и освободили меня от того вранья, в котором я, как лживая паскуда, погрязла.

— Ты же боялась родителей. Какая свобода, Надя? Ты постоянно причитала о том, что скажет твой отец, как мать посмотрит на тебя. Ты возмущалась, что меня никогда рядом нет, что я нерадивый, бесперспективный для тебя, наверное, неподходящий, не тот. Сука! Не знаю. Мне кажется, ты скоро начала бы повторять, что я — скотина, конченая мразь, что мы — не пара, что все зря и на хрен. Что такое тебе и даром не надо…

— Да, все так! Но ты ведь меня не бросил бы? Я никогда не говорила того, что ты тут сейчас в горячке высказал и нагородил. Ты больно и жестоко передергиваешь!

— Прости… НО НИКОГДА, ТОЧНО НИКОГДА! Не смей в этом даже сомневаться! НЕТ! НЕТ! И НЕТ! НЕ БРОСИЛ БЫ! Я НЕ БРОСИЛ БЫ ТЕБЯ!

— Господи, как все объяснить? Как? Хочу, чтобы ты понял. Понимаешь…

— У меня зарубежный грант. Выиграла именно я. Прохорова, ау! Ты слушаешь, Надежда Андреевна?

— Да-да, конечно.

У меня задержка. Сколько? Семь дней, кажется. Считать, дура, не умеешь? Заниматься сексом научилась, а нести ответственность — нет, «Прикинусь валенком, глядишь, все и рассосется»! Кажется, семь! Однозначно! Семь. Уверена на сто процентов!

— Я поеду учиться в тот зарубежный колледж современного искусства. А ты?

— Я поступила в универ, там архитектурное отделение. Надён, а у тебя как? Прошара, ты как? С нами? Прохорова в космос, как обычно, отлетела.

А я люблю одного сильного человека и, кажется, от него беременна. У меня будет ребенок! Я — мама! Стану ею через… Ну, вот опять! Через сколько? Девять месяцев или раньше?

— Подруги хвастали своими достижениями. Кто-то выиграл грант, кому-то подарили безумно дорогой спорт-кар, кто-то поступил в столичный вуз…

— Я не понимаю. Извини, но у меня немного приземлённые суждения и до оскомины кислая жизнь…

— А я думала, что беременна, Максим! Я хотела этого, хотела быть с тобой. Носить твоего ребенка и выйти замуж.

— Я предлагал! Я ведь делал предложение! В тот сучий сентябрьский день! Дал даже ночь на размышление! — повышаю голос. — Ты четко отказала и достаточно понятно все сформулировала. Сразу! Без раздумий! Было крайне доступно и весьма объективно. Там все по теме! Заливала про юный возраст и отца. Надя! Заканчивай врать и как там, «проявлять уважение и хвалить меня». Не заискивай, пожалуйста.

— А ты не перебивай меня и дослушай до конца, — бурчит с недовольством.

У меня в памяти, видимо, провал? Или эта женщина выкручивает все в свою правильную сторону?

— Меня пугала мысль, как я скажу родителям, что в положении, но ты не отступал и даже поспешил с тем предложением. Я этого всего не отрицаю — было, правда, истина! Но, — с тоской смотрит на картину на стене, — мне хотелось подарить тебе дочку или сына. Чтобы ты потом не пожалел о том, что за каким-то хреном женился на недоразвитом без какого-либо образования ребенке. Понимаешь? Хотя бы так! Слабенькое утешение. Что все не зря! Твое предложение и наш возможный брак — мой вклад в семью в виде будущего ребенка.

— Нет! Для меня это все было абсолютно неважно! Твоя беременность, согласие или гнев родителей не играли для меня никакой роли. Я хотел именно тебя! И только! Уже говорил об этом. Неоднократно. А теперь…

— Я не беременна, Максим. Что я за жена была бы тогда, если не смогла подарить тебе…

— Самая лучшая и любимая. Мне плевать! Я сделал предложение — ты меня отвергла! ОТКАЗАЛА! Ты боялась, сокрушалась, как дальше быть, ты ведь хотела учиться в столице…

— Я переспала с той мыслью, Макс. Вот это, — указывает рукой на картину, четко на свое лицо, — результат! В тот момент я приняла решение! Видишь, мне весело, уже легко, все отлегло, утихло, ты там смешно сопел мне в ухо. Господи, это жутко бесило! Ты без конца дергал меня за грудь, потом спускался и лез, куда не надо, ласкал, играл, даже трахал сонную и счастливую. А вот это, мое лицо в тот момент — кажется, или я совсем не ориентируюсь в человеческих взаимоотношениях, свидетельствует о женской нескрываемой радости от того, что… Вот-вот, еще немного, и я узнаю о своем ребенке! Я встала раньше и сделала тот тест специально без тебя! Так изначально и задумала! Это тайна! Женское таинство, я должна была быть одна, в гордом одиночестве, в том гостиничном туалете…