— Что ты несешь? Тебе там, — киваю на нарисованный «идиллический пейзаж», — восемнадцать юных лет и ты до усрачки, с пеной у рта, требуешь себе лучшего будущего. Столичная жизнь, карьера, ярость отца, долбаный Зверь с некрасивой обручалкой в коробочке. Вот она правда! Тебя загнали в угол, Надя! И сделал это типа долбаный я.
— Не веришь? Трудно? Переубедил себя? Выставил Прохорову мразью? Изменницей, недостойной? Вытравил? Да? — кричит. — Задай тот блядский вопрос, Морозов! Или боишься? Боишься?
— Хватит, Надя! Я уже спросил. Слышишь? Хватит! Я обещал, угрожал, пугал — вот ты и получила мой вопрос, а я на него твой ответ. Спасибо! Но все! Закончим на этом!
— Я, видимо, не так ответила? Ты, мне кажется, неудовлетворен?
— Мне ответ просто непонятен. Если ты любила меня, то должна была…
— Я поэтому и ушла.
Твою мать! Отреклась от человека, за спиной которого была бы как за каменной стеной только потому, что не залетела? Она не залетела? И что? Мадина не могла забеременеть? К чему это? На хрена сейчас вспомнил бывшую? Ризо? Я… Не пойму!
— Мы не предохранялись, Максим. Не предохранялись. Извини. Я… Может я просто не могу? У меня… Бесплодие?
— СУКА! Какая ложь! Всегда были презервативы… Что ты выдумываешь?
Хотя, да, пару раз, может три или четыре — было в спешке, иногда в душе, иногда в машине! Нет! Семь или восемь! Стоп! Она говорила, что…
— Ты ведь пила таблетки. Это все считается. Пусть и не сто процентов, но…
Твою мать! Что это? Она убить меня сейчас решила?
— Пропускала. Просто забывала иногда. Прости. У меня ум, как у жалкой скользкой улитки.
Как это мило! Смотрю на ее бегающий взгляд, дрожащие ручонки, зарумянившееся лицо и дергающиеся коленки. Что со мной? Она не предохранялась! Пусть иногда, но…
— Я ушла, потому что не смогла подарить тебе ребенка. А потом ты, — всхлипывает, — так кричал и ругал меня, когда нашел в том кафе, что я вынуждена была сказать о том, что…
— Ты ушла. Ушла. Ушла. Оставила записку, в которой радовалась, что ничего не вышло. Не верю! — мотаю отрицательно головой. — Не верю! Ты не такая выдающаяся актриса! Надя, я не верю! Ты бросила меня… А потом… Сказала, что не нужен! Я точно помню!
Может быть все дело во мне, кукленок? Ты тут так не права, когда стараешься хоть как-то обелить меня! Меня ли? Меня! Меня нужно казнить, а не миловать! Я, по всей видимости, бесплоден. Твою мать! Прочесываю пятерней волосы, затем закрываю рожу и усиленно ладонями натираю кожу:
— Надя!
— Задай вопрос, Максимочка! Пожалуйста. Тот другой, который я хочу…
Возможно, детка, я — бесплоден! Не могу! Просто не могу с ней так поступить. Ризо — не мой! Бывшая жена не беременела. Мы достаточно долго были вместе и регулярно вступали в интимные отношения. Надька, Надька… Перестань!
Подбегает ко мне и вешается на шею:
— Я прошу, Максим! Посмотри, как мы тут счастливы. Только один раз! Один! Спроси еще раз. Господи, Морозов! Предложи мне! Я…
Снимаю ее руки и от себя отстраняю:
— Надя, перестань. Не унижайся, кукла! Я…
— Не хочу ждать! Мне не нужно твое долбаное время. Я точно знаю, что люблю тебя. Плевать, что ты меня не любишь. Плевать! Ты слышишь, Зверь? Хочешь я стану на колени?
Она пытается присесть, настойчиво лезет вниз, цепляется за джинсы, обнимает мои ноги — не позволяю, обратно тяну, перехватываю по упрощенной женской схеме «бедра-талия и грудь». Твою мать! Что с ней? Что произошло?
— Надя, послушай, — вздергиваю ее, — очнись, перестань. Слышишь, детка? Возможно, ты тут не при чем. Кукленок, Найденыш, Надежда?
Заплаканными глазами смотрит мне в лицо:
— Не при чем? Что это? Не очень понимаю.
— Возможно…
— Я не беременела Максим, не знаю, в чем было дело, но это так. У нас не выходило, а мне нужно было срочно родить гражданина этой страны.
— Зауров — отец Ризо?
— Максим…
— Мадина, благодарю за твою честность.
— Поцелуй меня, — жалобно просит.
Не дожидаясь моих действий, сама лезет за выпрашиваемым поцелуем.
— Вот так… Максим… Ну же, ну, любимый, — запуская руки в мои волосы, шепчет мне в лицо. — Прошу, прошу…
Затыкаю, запечатываю, прикладываюсь очень плотно, стираю под чистую, не даю ей даже рта раскрыть — всасываю, затем прикусываю так, чтобы она почувствовал, а на финал оттягиваю ей нижнюю губу. Надя стонет, пытается ответить, в ласке поучаствовать — хрен тебе, однозначно мимо! Не позволю, не получит, пусть даже не мечтает. Беру жадно, но с закрытым ртом — просто жму губы ей безжалостно, кожицу сдираю. Руками нагло обрабатываю упругий зад — массирую ягодицы, затем их же в стороны растягиваю. Хлопок, шлепок, удар — женский «ой»! Она скулит — больно, больно, больно. Неприятно! Об этом все прекрасно знаю, но не могу остановить затеянную с ней борьбу, просто уже не в силах — кровь кипит, адреналин бурлит, играет, а член, как каменный, стоит, а она все просит:
«Максим, спроси, спроси, спроси».
Отрываюсь на мгновение, бегло рассматриваю ее лицо:
— Ты готова, кукла? Хочу тебя сейчас! Просто край, как надо! Слышишь?
Будет жестко, быстро, грубо… Но по-другому в данную минуту просто не смогу! Все потом. В том случае, конечно, если мы еще будем с Надей вместе, и она захочет жить с таким одержимым похотью зверьем.
— Да, — тихо говорит, затем кивает и громко показательно, словно с судорожным дерганием, сглатывает. — Давай.
С треском раздираю ржавый бегунок на ее безобразных брюках и сдергиваю все тряпки вниз. Она стоит с раскрытым, обнаженным задом, как завороженная, не двигается, и не убегает, словно еще чего-то, согласно половому этикету, ожидает.
— Надя, не тормози, помогай, — злюсь и жестко отдаю команды. — Что тут сверхсложного? Раздень меня!
— Максим, — дрожащими руками осуществляет с моими джинсами то же самое зеркальное действо. — Я думала, что мы…
Нет! Здесь! Сейчас! В этой комнате. Я до кровати просто не дойду.
— На пол! — командую.
Она сначала неуверенно опускается на острые коленки, не сводит с меня испуганных глаз — держит тот самый пресловутый зрительный контакт, затем неуклюже пытается усесться на пол, а потом лечь на спинку.
— Прости меня, — тянусь за ней, одной рукой сжимая в кулак великолепные волосы, а другой массируя хрупкое плечо, — Надь, я… Нежно сейчас не будет. Я не сдержусь. Я… Потом, кукленок… Все потом. Если ты захочешь?
— Я понимаю, все нормально, Максим. Понимаю, правда-правда. Не обижаюсь… Не сержусь, — ложится и поворачивает к стене раскрасневшееся дрожащее лицо.
Она смотрит на нас, на ту идиллическую и лживую картину, старательно выписанную ею по каким-то долбаным фотографиям. По-черному завидует той, восемнадцатилетней беззаботной женщине. Прохорова сейчас ревнует того Морозова к себе. А у меня сейчас злой, безумный вид, расширенные зрачки, какое-то, сука, неконтролируемое слюноотделение и в ушах звучит как будто по нашей с ней судьбе похоронный набат. Знаю, просто знаю, что я — зверь, мерзавец, тварь жестокая и злопамятная. Не только знаю, но именно так и чувствую себя. Кровь бьет в голову, в член, адреналин и тестостерон бельма до краев заливают, а моя Наденька легла на пол, раздвинула ноги и покорно ждет. Ждет моего гнева и своего наказания. Блядь! Да за что?
Накрываю куклу своим телом, пытается немного оттолкнуть — выставляет тонкие ручонки, упирается ладошками мне в грудь.
— Нет! Перестань. Делаешь ведь только хуже.
Резко руки убирает и прижимает их к себе.
— Просто обними меня, Найденыш. Просто приласкай. Не надо зажиматься, прятаться, я здесь, с тобой. Не уйду, если сама об этом не попросишь…
— Максим, давай просто покончим с этим, прошу…
Запечатываю рот поцелуем — дальше слушать этот лепет не хочу. Все бред и чушь! Проталкиваюсь языком внутрь и вперед, вылизываю внутренние щеки, нёбо, прикусываю сладкий язычок. Немного отстраняюсь лишь для того, чтобы свою «куклу» разглядеть. Красивая! Такая красивая, что страшно даже трогать, а не то, что поломать и, как мне вздумается, на сыром каменном полу оттрахать.
