— Впрочем, как пойдет, но изначально все-таки один, зато какой! Блиц, с подвохом, с той самой звездочкой! На жалкие тридцать секунд размышлений, без дополнительного времени или помощи друга, зала, — даже пытаюсь превознести его надуманную значимость. — Но дамы вперед, а я готов нести ответ за все!
— Максим, — расстегивает наконец-то мой ремень, а я похотливо улыбаюсь, — ну, перестань так скалиться, ведь отвлекаешь.
Она шустро расправляется с моими брюками, вжикает бегунком, запускает руки под пояс и стягивает грубую ткань по бедрам, при этом осторожно задевая нижнее белье. Я же вздрагиваю, как дрыщ зеленый.
— Максим?
Быстро переступаю, освобождаюсь и отшвыриваю штанины в сторону.
— Да ничего ж не происходит. Просто ведь стою, даже руки вроде бы не распускаю, — отвечаю и широко развожу их в стороны. — Ну!
— Как зовут твою жену, с которой ты расстался, бывшую? — вижу, что очень настороженно спрашивает. — Она очень красивая, словно неземная, восточная красавица.
Красивая, холодная, чужая и предательница, а ты — моя… Родная!
Боится разозлить или обидеть, или вызвать иной шквал моих неконтролируемых эмоций? Сука! Надя! Не пойму, за каким хреном она сдалась тебе?
— Мадина, — все-таки отвечаю, ведь уже пообещал. — Надь, если речь пойдет об этом, то там все в прошлом, возврата точно нет и не будет однозначно, тем более что там криминальная составляющая даже организовалась. Давай, как-то побыстрее расправимся с этим грузом, сбросим балласт и дальше, выше полетим.
— А сына? Максим, как мальчика зовут и сколько ему лет? — Надежда завелась и не унимается.
Так и знал! Так ведь и знал, что не закончен тот наш неудавшийся вечерний разговор. Только бы сегодня ничего тут вдребезги не расколошматить, не разнести. Андрею ведь уже пообещал!
— Надя, — останавливаю ее движения, перехватываю руки, осторожно сжимаю, тем самым заставляю ее поднять на меня глаза. — Я должен тебе кое-что сказать, — прокашливаюсь, на секунду прикрываю веки, а затем резко их открываю, — он — не мой и ему три года. Мальчик — не родной, он от другого мужчины, от ее нынешнего мужа. Так уж вышло, кукленок! Такова жизнь.
Она застыла с призывно открытым ртом, словно в неестественной улыбке, и слов вообще не произносит. Ступор! Оцепенение! Кататонический опупеоз!
— То есть? — но тут же, по беззвучной кем-то поданной команде, внезапно отмирает.
— Мальчик, его зовут Ризо, не родной. Он мне не сын, Надя. Так получилось, трудно уложить и что-то внятное принести в качестве какого-то адекватного объяснения…
— Я… Господи… Я ведь… — прикрывает рот обеими руками.
До нее дошло, вернее, она вспомнила, по всей видимости, недавний диалог на кухне, когда она пыталась сопоставить нашу идентичность и усиленно твердила, что мы с мальчишкой одно лицо.
— А почему ты раньше мне не сказал, зачем слушал бред, который я выдавала в тот вечер, в ресторане, про то, как вы с ним похожи. Если… Или ты только сейчас узнал? Как это возможно?
Продолжать ей врать или признаться и сказать, что факт той самой супружеской измены Мадины мне был уже известен — Велихов по-адвокатски с мужским апломбом растрепал. Что выбрать?
— Найденыш, тут ведь нечем гордиться! Пойми, пожалуйста. Гришка сказал, что у бывшей были результаты анализов генетической экспертизы — он даже предоставил их мне, в которых было указано, что мое участие в деторождении мальчишки составляет полноценных ноль процентов. Я узнал недавно, до этого, конечно, у меня не было в отцовстве никаких сомнений. Твою мать, Надя, я переживал, когда меня лишили родительских прав, пока я отбывал срок на зоне за преступление, которого на самом деле и не совершал. А на финал еще и это всплыло, как сама знаешь что! Все это однозначно не для огласки. Пойми меня, пожалуйста. Слышишь, детка?
— Я понимаю-понимаю. Но зачем скрывать, что ты имеешь сына? Пусть до момента раскрытия таких неприятных тайн. Это что, какая-то игра, ловушка, или ты стыдился…
Я не хотел с тобой делиться тем, чего с тобой же был лишен! Ты не была беременна, шесть лет назад твой тест был отрицательным, а ведь я, дурак, так искренне надеялся, что это мой тогда единственно возможный шанс любимую в восемнадцать лет окольцевать, а потом ты внезапно сбежала от меня и, как впоследствии оказалось, на тот же шестилетний срок из родительского дома… Мы так отдалились друг от друга, что этот факт до сих пор трудно за какую-то истину признать.
— Ты поймал меня на вранье тогда? Типа я в очередной раз тебе сбрехала? Да, Максим? Это ты пытался мне тогда доказать? Я прекрасно помню, как ты прищуривал глаза, нахально ухмылялся, как ты вроде бы заигрывал со мной, старался помириться, как ты тянул меня в кровать. Хотя, на самом деле, уже готовил мне достойную мужскую отповедь, крутил-вертел свое мужское наказание и выполнил по своему конченому плану…
Вот оно! Опять!
Она пятится от меня, я все уже успеваю ухватить ее за талию:
— Стоять! Не смей! Слышишь, кукла? Надя! Мы договорились, — прижимаю полуголое тело к себе. — Договорились же, ну?
Сталкиваемся раскаленной кожей друг о друга и мне на одну дрожащую секунду кажется, что мы искрим.
— Не убегай. Давай-давай. Снимем, твои джинсы, — шурую быстро и не даю ей опомниться и прийти в себя. — Примем вместе ванну, в теплой воде полежим. Все ведь уже прошло, закончилось…
Сдираю жестко, агрессивно, вместе с трусами, ее землей запачканные джинсы, тут же приподнимаю и аккуратно опускаю в ванну.
— Нормально, не горячо?
— Нет, — шепчет. — А ты…
— С тобой, с тобой.
Поддеваю резинку и освобождаюсь от своих трусов, осторожно отодвигаю Надю и присаживаюсь на дно.
— Иди ко мне.
Только бы не уснуть — одна мысль елозит мозг, тут так тепло и хорошо. Прохорову свободно располагаю на себе, тело зажимаю ногами и плотно обнимаю — теперь отсюда точно не уйдет.
— Надь, только тут не спать, а то утонем. Давай просто полежим минут пять, а потом…
— Почему ты не сказал, Максим? Сразу! Как понял, что я несу какую-то белиберду. Зачем наблюдал весь тот цирк? Это же ведь, наверное, больно, когда тебе говорят то, чего на самом деле и в помине нет, тем более в таком неординарном случае.
— Найденыш, если честно…
— Да, конечно. Скажи, как есть. Честно, без обмана.
— Я хотел пойти с тобой в кровать. Надь, это правда! Я так соскучился и предвкушал наше развитие, наш с тобой секс, но настроение, видимо, все же было мерзкое, а ты такая красивая, призывная, да еще так рьяно утверждала того, чего нет. Я ведь спрашивал…
— Максим, я проявляла внимание и уважение. Хотела похвалить тебя, мол, какой красивый мальчик, твой сын. Ведь это правда, он действительно очень интересный. А ты посчитал, что я нагло вру?
— Правда, не знаю теперь, если честно, но уже настроился, понимаешь, на наше лирическое продолжение, а тут ты так мило расточала комплименты, абсолютно не заслуженные и не имеющие ничего общего с имеющейся сутью, вот я и…
— Решил сделать МНЕ ребенка? Исправить свою горькую судьбу?
Вот теперь точно не буду говорить. По ее тону слышу недовольство и какую-то издевку, словно я что-то жестко-криминальное совершил.
— Я хочу детей, Надь. Это ведь не преступление или какой-то неискупимый страшный грех. Абсолютно не скрываю, но прекрасно понимаю, что это должно быть желанием двоих. Да! Погорячился, но ни о чем не сожалею. Ну не знаю, как еще это все можно назвать. Ты хочешь извинений? Их однозначно по этому вопросу никогда не будет, не жди. Я тебе и во дворе об этом сказал. За твою возможную беременность извиняться, каяться, божиться, даже клясться в чем-то однозначно не буду. Ты меня не заставишь, хоть ногами бей. Слышишь, что говорю? Что-то ты там подозрительно притихла! Прохорова, проверка связи, как слышно, как слышно? Прием! Ау?
— Очень хорошо, — она проводит пальцами по моим предплечьям, а я от этого возношусь на Небеса.
Приятно! Не злится или затаилась? Надька определенно меня ласкает, по-детски, даже жалостливо, но мне плевать на это — ловлю свой кайф и трогаю ее. Если она на такие отношения согласна, значит, будем двигаться хотя бы так. Утыкаюсь носом ей в макушку, пару раз даже прикладываюсь губами к ее парующим волосам, затем откидываюсь на спинку ванны и тяну Прохорову за собой:
