…Из всех проклятий, какими располагает присягнувший на вечную службу чёрному солнцу, нет более изощрённого и изуверского ритуала, чем создание мормилая. Потому ты, читающий эти слова, выжги калёным железом в своём сознании и помни всегда: не душу усопшего проклинаешь ты, создавая себе слугу, но свою собственную, ибо нет более тяжкого греха пред Великим создателем Лот, чем осквернение его творения…

Я читал древний текст и чувствовал, как по коже бегут мурашки. Сознание охватывало и одновременно отталкивало потаённое знание, сулящее не только безграничную власть над человеческим существом, но и дававшее ответы на вопросы о сути моего собственного бытия.

…Мормилай, сиречь проклятый, создаётся на исходе третьего дня собственной смерти. Амулет мормилая, есть ни что иное, как портал, связующая нить между Амбраморкс и Прималвер. Человеческий труп, расставшийся с жизнью в Прималвер, не будет подвержен разложению и по истечении многих лет. Секрет его существования — энергия, идущая через амулет. Чем дольше душа проклятого находится в темнице Амбраморкс, тем сильнее эта связь. Однако, нахождение в иных мирах пагубно влияет на рассудок проклятого, ибо в Амбраморкс нет дня и ночи, восхода и заката. Время не властно над землями, что замерли под чёрным солнцем. А потому даже минута в Амбраморкс кажется вечностью. Существует примерный расчёт, что гласит: один час в Прималвер равен тридцати в Амбраморкс. От того и происходит так, что пленённая душа, не будучи очищенной, каково ей положено стать согласно Великому Плану, выгорает, навсегда лишаясь всего человеческого. Рано или поздно она обугливается, навсегда меняясь, став частью Его, того, что Вечно спит, а он её пожирает. Но случается, что такие души вырываются. То происходит крайне редко и только тогда, когда мертв создатель проклятого. Если будет убит некромант, пленённая душа просыпается, сбрасывает оковы, устремляясь к свету. Чем дольше проклятый прожил под чёрным солнцем, тем чернее его будущее воплощение. Так в Прималвер являются будущие неистовые духи. Рождаясь младенцами, они не живут, как все. Те чада мстительны и жестоки. Они тяготеют и обращаются ко злу, едва научившись ходить. Редко, кто из них доживает до пятнадцати лет. Что-то случается в их судьбе, болезнь ли, несчастный случай, война иль разбойничья стрела. Смерть находит беглянку. Так и появляются неистовые духи, сиречь нечисть. Они не могут снова попасть в Амбраморкс, оттого, что их души уже не тянутся на тот свет, чтобы переродиться. Они не помнят, что было с ними там, не знаю дороги назад, и очень боятся снова оказаться в заточении, стать добычей для Того, кто Вечно спит и голоден. Так они и скитаются по земле, без надежды увидеть свет и ощутить дыхание ветра.

Я читал и внутренне сжимался от боли и отчаяния. Некоторые фрагменты текста были настолько омерзительны, что мне казалось, будто пустой желудок вот-вот извергнется потоком рвоты. Кости ломило, словно меня мучал холод, а порой и вовсе кидало в жар. Мне было то стыдно, то страшно, то тревожно, то наоборот накатывала неподдающаяся описанию весёлость, и я хохотал, как умалишённый, заливисто и безумно, срываясь на кашель.

Коснись лба его и своего, затем молви «Туум!» (Мысль).

Коснись его живота и живота своего и молви «Сабрегнум!» (Царствие).

Коснись левого запястья его и своего и молви «Форзадей» (Сила).

Коснись правого запястья его и своего и молви «Аэтерия» (Слава).

Скрепи ладони вместе, там, где бурлит сила твоя, и молви «Семперо Сита Хок Сат Ло́тто» (Во Веки веков, по воле Лота).

Повернись на восток и яви лики трёх, начертав символ их (треугольник) вокруг тела проклятого, так чтобы стрелой он смотрел к восходу. Ступай по кругу от правой звезды к левой, затем к острию.

Молви, имя того, кто всё начал — «Примал Падрес Лотто» (Праотец наш Лот).

Вернись по кругу на назад на одну звезду, затем молви: «Амор Фати Атрашия» (Хозяйка судеб Атраша).

Затем ступай ещё шаг назад на одну звезду и молви: «Доми Фати Эфтерия» (Владычица жизни Эвт).

Шагни в треугольник, лицом к лицу встань над телом, скажи ему: «Эго Кам Вобра Новус Фатум» (Вверяю тебя новой судьбе).

Простёрши руки, закрой глаза и прерви дыхание, пусть мысли говорят за тебя: «Инсам Косупту Аним Мин Новус Поста Умрано Декстремия Мия Филици Филла Дер Синистра Инвоко Вирес Тау Аэтерия» (Передо мной новая душа; позади меня её тень; справа от меня дочь дня; слева от меня дочь тьмы. Призываю силу твою, вечно спящий!).

Я резко захлопнул книгу. В голове звучали чужие голоса. Их были сотни и тысячи. Руки дрожали, как у пропойцы. Плечи сгибало так, словно я держал на себе само небо. Уже очень давно я не испытывал такой усталости и опустошения. Отложив в сторону манускрипт, я встал с постели и тотчас чуть не упал. Ноги не слушались. Мышцы кололо и дёргало, а в горле стояла нестерпимая сухость. На силу доковыляв до окна, я открыл ставни и увидел, что уже рассвело. Ласковые солнечные лучи, пронзили меня встречая тёплым и весёлым поцелуем. Я отшатнулся, будто обожжённый. Коснулся кожи. Всё было в порядке. Но сердце не покидал страх. Я понял, что именно теперь совершил нечто… Нечто важное и ужасное… Шагнул за грань, приняв особое знание, чем навсегда изменил себя.

Поединок отличается от обычного убийства лишь красивым ритуалом, за которым всё та же смерть.

Я ещё никогда не видел Бран таким. Замок расцвёл, словно переживший долгую зиму цветок. Приготовления к дуэли шли всю неделю, но в последние два дня Бран не засыпал даже ночью. Кухня работала на износ, и над округой разносились чарующие ароматы десятков яств для предстоящего пира. Перед воротами замка на поле была возведена арена. Вопреки моим ожиданиям она оказалась не круглой, а квадратной. Ограда высотою в пять-шесть локтей имела два входа с востока и с запада. Над северной границей ристалища возвышался помост с ложей для особых гостей.

— Здесь должен сидеть князь, — сообщил мне кастелян Драгош, грозно сверля взглядом кресло, расположенное в самом центре ложи. — Но у нас нет больше князя. Нынешний господарь — наместник, ставленник гервенцев, и вообще сомнительного происхождения. Мы его не признаём и не звали!

Драгош смачно харкнул, будто бы видел перед собой сюзерена, которого ненавидел всей душой.

— Кто же займёт это место? — спросил я.

— Да не пойми кто, — с досадой ответил кастелян, и шаркая башмаками, отправился по своим делам, просив на ходу. — Церемониймейстером назначат кого-то из благородных… Меня не изволили предупреждать!

Над южной границей ристалища тоже был установлен помост, значительно шире, но ниже. Здесь уже собиралась наименее привилегированная, но наиболее весёлая часть общества — простолюдины. Поскольку времени на подготовку боя было сравнительно не много, большого числа зрителей не ждали. Однако ранним утром с первыми солнечными лучами к замку потянулась вереница людей, желающих узреть кровавое действие.

Возле замковых ворот и моста, ныне опущенного, натянули множество тентов, под которыми можно было пройти, минуя солнечный свет к, роскошному шатру. Ткань жёлтого и зелёного цветов подрагивала на ветру. Я знал, что Влад там, внутри. Его присутствие явственно ощущалось по тяжёлой ауре, которую я теперь ощущал даже днём. По ту сторону арены уже натягивали второй шатёр, в других цветах — голубой и белый. Он казался намного больше. Неподалёку разгружались люди барона. В его шатёр несли посуду, гобелены, картины, мебель, и кажется, даже скульптуры.

«Мальчик планирует броско отпраздновать победу над другим мальчиком, и очень любит комфорт, — размышлял я. — Что ж, Алейо и в этом лучше него. Нам такое на руку».

Шло время, публика заполняла скамьи вокруг арены. Те, кому не хватило места, робко просили прохода в замок, дабы наблюдать за действом со стен, но ворота контролировали восемь мордоворотов в доспехах и при оружии. Проскочить мимо было решительно невозможно. Вскоре под восторженные крики толпы из своего шатра появился Виорел Кришан собственной персоной в сопровождении инквизитора Маттео Сакетти. Молодой барон был одет броско, под стать событию. Длинный плащ голубого цвета доходил до земли, под воронёной сталью нагрудника виднелся стёганый хубон алого цвета, на ногах раздутые пухом пуфы в голубую и зелёную клетку с щегольскими прорезями, на голове алый бархатный ток с пушистыми перьями белых цапель, вместо удобных кавалерийских сапог, барон красовался в мягких туфлях с неимоверно длинными и загнутыми в спираль носами. На его поясе покачивался меч эсток. Остановившись у восточной двери на арену, барон принялся ждать о чём-то лениво переговариваясь с инквизитором.