— Причём тут Алексей? Он не знал об этом замысле.

— Он оружие, такое как многие другие — обиженные, угнетённые. Их всех собрали в одном месте, а там и лидер объявился, — ответил Маркус, и обернувшись на меня, спросил: — У вас же есть диктатор? Кто вас поведёт?

— Есть, — кивнул я, стараясь даже не думать об Агате. — Один мормилай, что ждал этого сотню лет.

— Допустим. А вторая версия? — с интересом протянул Дракула.

— Они… Опять же загадочные «они», о которых мы ничего не знаем, хотят пробудить Лот. Искру Алексея разглядели до того, как его тело попало к Мирелу. Если и правда возможно скрыть его силу, так чтобы другой некромант не заметил её до окончания ритуала создания мормилая… То мы приходим к страшному выводу. Кто-то специально кормил Лот душами с даром. Они уничтожают людей, стирая их души, но якобы преследуют великую цель… Они хотят помочь спящему богу пробудиться.

Клянусь, я почувствовал, как по спине всех присутствующих пробежала волна мурашек. Лицо Маркуса натянулось, будто он разом постарел лет на двадцать, Влад стал ещё мрачнее, его тёмная суть бунтовала, желая разорвать на части тех, кто сулил подобное. Алейо же попросту стал бледен, словно мел. Я же думал о том, что все мы, стоящие здесь, и якобы мыслящие в общих интересах — лжецы. У Маркуса была и третья, а точнее самая первая версия относительно меня. Но рыцарь не стал говорить о ней Владу, не стал даже пытаться заставить молчать меня. Он знал, что я расчётлив и не полезу на рожон. В памяти взметнулись, поднятые вихрем мыслей слова старцев, летописцев и попросту безумцев, записавших однажды странное, пугающее, но от этого не менее чарующее пророчество.

Капли воды собираются в море,

Пролитые скорбным дождём.

«Речь идёт о нас, о мормилаях. Скорбь это наше второе я. Как капли в море, мы соберёмся в волну, что сметёт… Я отчего-то уверен, сметёт не одну стену и заслон. Миру грозит что-то очень нехорошее».

Ветер взметнёт пыль знамён, суля горе.

Они снова сойдутся втроём.

«Война Трёх, война Сестёр, как только её не называли. Мой опыт показывает, что все знания, которыми обладают люди обрывочны. Никто не знает истины. Ясно одно — боги снова сойдутся. Будь то слияние, если Лот удастся всех поглотить. Или схватка, где одна из Сестёр, наконец, одержит верх на двумя соперниками».

Истины свет затерялся в тумане,

Уши заткни, и зажмурив глаза,

Внемли шёпоту душ в талисмане,

Под призрачным небом подняв паруса.

«Никого не слушай, не смотри, всё — ложно. Нужно верить тем, кто зовёт меня из Амбраморкс. Нужно верить только Агате».

Рождается свет за земным горизонтом,

Во мраке ночном вспыхнут сталью мечи,

Он выступит пламенным яростным фронтом,

Явившись с изнанки, как дым из печи.

«Кто он? Я? Арон Веленский? Здесь слишком туманно, нужно искать другие подсказки».

Услышьте, пророки, другим разнесите!

Явится из ночи неспящий герой,

Недобрый, незлой, неживой, неубитый,

Придет нерождённый, что выбран судьбой.

«А вот тут становится чуть понятнее. Неживой, неубитый — допустим, это очень походит на описание моей судьбы. Поднят из мёртвых, когда мёртвым не был. Освободившийся мормилай. Но есть ещё одно слово, и оно не менее важно. Нерождённый. Что это значит? Как это… Нерождённый? Кто это? Откуда он придёт? Он ключ и отгадка!».

— Алексей? — нашил тишину Маркус. — Твоё мнение.

— Я буду учиться у него, — твёрдо сказал я, глядя в глаза Дракуле. — Ты согласен?

Влад сверкнул глазами, сделав шаг назад, уворачиваясь от первого луча солнца, скользнувшего в зал.

— Увидимся ночью.

Любой постигающий знание проходит путь дурака и невежды.

Тот день стал одним из самых долгих дней в моей жизни. Дракула исчез, едва мы договорили, наказав дожидаться ночи. У меня было столько вопросов, что я не знал куда себя деть. Видеть Маркуса совершенно не хотелось. Паладин попытался было заговорить, начал заворачивать что-то в своём репертуаре о долге и правильном выборе. Это вызвало во мне такую волну агрессии, что она едва не стала материальной. Не помню точно, что сказал или сделал. Он только глянул на меня… Как-то по-отечески. Словно опять разочаровался в никудышном сыне, и махнув рукой, ушёл восвояси. Во мне этот жест не вызвал никакого отклика, кроме облегчения. Оставшись наедине с мыслями, когда очередной виток безумной гонки и поисков завершился, я мог наконец-то заглянуть в себя. И хоть то, что я видел выглядело скверно, но и это уже не пробуждало тревоги. Забравшись на последний этаж донжона, я выбрался на крышу и лёг на спину, вглядываясь в хмурое небо, с которого на меня медленно опускались снежинки. Кожу едва ощутимо холодило, но чувство безграничного отрешения гнало прочь любые мысли о сохранности тела.

«Простудиться что ли? — лениво подумал я. — Сделаю хоть что-то человеческое».

На меня вдруг накатила волна хандры, какая может тревожить только живого человека. Мне не было жалко себя, эти чаяния давно растворились в океане черноты, что заполнял душу. Я вдруг понял, что жутко устал. От тайн и загадок. От интриг и предательства. От честолюбивых глупцов и продажных душонок. От власти воров и жизни убийц. Я — оживший мертвец, после собственной смерти убил столько людей, что уже не мог их сосчитать.

«Как это произошло, что я стал таким? — всё так же лениво и хмуро рассуждал я, следя за танцем снежинок на ветру. — Я ведь убийца, жестокий и безжалостный. Даже в этом замке, я уже успел убить. Троих? Вроде бы, да. Хотя, возможно, что кто-то из них выжил. Они сами на нас напали. Ну, да. Так они и долг выполняли, думая, что это велел их господин. Вроде бы никто не в обиде. Но ведь я даже не попытался узнать, выжил ли кто-то из тех, кого я пронзил рапирой. И не попытаюсь. Потому, что мне всё равно. Я лежу на крыше донжона и жду часа, когда пробудится вампир. Жду так, как не ждал никогда и ничего».

Мне было противно от этой мысли. Я попытался себя заставить представить хоть что-то другое, чего бы когда-то ждал столь же нетерпеливо.

«Рождения дочерей, — подсказал тусклый и едва различимый голос внутри. — Златки и Лены. Хотя, нет… Лена же это жена. Или Злата? А как тогда звали третью? Оля? Хм. Ольга. Да, кажется, Ольга — это жена. Хотя, нет… Ольга это Хшанская, жена Михаила. А как тогда звали мою жену?».

Отвращение к себе и суровому року пронзило меня от макушки до ступней. Хотелось вскочить, завопить, что было мочи и броситься вниз на холодные камни, раз и навсегда покончив с проклятой мукой. Но я прекрасно знал, что не сделаю этого. Что даже не попытаюсь встать и подойти к краю. Зачем? Это ничего не изменит. И всё равно мне стало гадко. Я не смог вспомнить, как зовут жену и дочерей. Раньше такого не бывало. После моей смерти, их образы потускнели, но иногда в памяти вспыхивали голоса. Ощущения. Запахи. Я силился вспомнить, как пахнут волосы жены, но не мог. Вместо этого мне почудился запах мыла. Улыбка против воли вернулась на мои губы. Я глухо засмеялся. Запах мыла пробудил в теле внезапную волну возбуждения, перед глазами вспыхнули образы: спальня Антони, смятое и мокрое от пота бельё. Агата. Когда-то я бы устыдился, подобных мыслей, но не теперь. Ведь даже нежной прачки, что приходила по ночам, у меня больше не было. Остался только призрак, что жил по ту сторону бытия, ожидая, когда я свершу её тёмную волю.

Над головой тёмно-серые тучи сменились пушистыми белоснежными облаками. Снег престал, на прощание укутав моё тело. Я упрямо лежал, неподвижно, не шелохнувшись, неотрывно следя за начинающими просыпаться звёздами. Лазурь небес сменилась гранатовым закатом. Край горизонта вспыхнул, провожая раскалённый диск солнца. Последние его лучи коснулись меня, словно на прощание, на миг подарив поцелуй тепла. Будто они знали, что однажды мы расстанемся навсегда. Что придёт день и час, когда я окончательно отвернусь от света, и меня проклянёт дарящее жизнь солнце.