— Мне тоже, — кивнул я.

— Это дело мне передали с пометкой «шпионаж». Однако, сдаётся мне, шпионажем тут и не пахнет.

— Я рад, что вы мне поверили.

— Полагаю, его стоит переквалифицировать в «диверсионную деятельность».

— Простите… Я не ослышался? — проговорил я, изображая возмущение. — И где вы тут усмотрели диверсию?

— Не важно. Ваши показания стерильно чисты и хорошо отрепетированы. Письмо обычная фальшивка для легенды.

— Вы допускаете огромную ошибку, — сказал я, покачав головой. — Не делайте выводов, о которых потом будете жалеть, Ковальский! Вами перехвачено письмо государственной важности! Оно должно попасть в княжескую канцелярию!

— Ох, полноте, Гатчевой. В своих ошибках, я разберусь, уж не сомневайтесь. Если они, конечно же, есть.

— Я хочу говорить с послом! — крикнул я, продолжая играть роль. — Вы не имеете права меня удерживать! Война окончена! Я официальное лицо! Немедля вызовите посла Русарии!

— Охрана! — крикнул Исаак.

Скрипнули дверные петли. В помещение вошли тюремщики.

— Увести, — скупо бросил дознаватель. — А вы, Гатчевой, ещё раз хорошенько подумайте. Может, что-то ещё вспомните. Пока что, ваши показания для меня неубедительны.

— На каком основании вы собираетесь меня удерживать? Где обвинение? Факты?! — кричал я, извиваясь в руках тюремщиков, которые уже отстёгивали металлические браслеты на кресле. — Я требую аудиенции у посла!

— Увести, — повторил Исаак.

Пока меня тащили обратно в камеру, я умерил свой пыл, полагая безрассудством переигрывать тогда, когда в этом уже нет нужды. Снова оказавшись один на один с холодными стенами, я сел на пол, скрестив под собой ноги и принялся размышлять.

«Обычная полиция, даже не военная. Это хорошо. Слава тебе Лот Вседержитель, не инквизиция. Хоть тут повезло. Там бы сразу начали с пыток, хотя не стоит ждать иного и здесь. Уверен, рано или поздно, мы к этому придём. Итак… Что мне делать? Я не знаю, как и где был обнаружен, по всей видимости, нарядом городового полка. Меня взяли, приняв за пьяницу, поскольку трактирщик с подручными вливали мне в горло вино. Затем, они меня где-то выкинули. Почему полиция решила задержать пьяницу? Если собирать всех проходимцев, никаких кутузок не хватит. Выходит… А что выходит? Выходит, отец Лиськи специально оставил меня в таком месте, что полиция не могла не поинтересоваться, кто я и как тут оказался. Кроме того, я был при оружии: два пистолета, нож, сабля, пули и порох про запас. Вооружён и опасен. Он сделал это специально. Хотел, чтобы меня арестовали, в идеале засадив за решётку. Меня обчистили, лишив всех денег, а значит трактирщик опасался мести. Но убивать не стал. Побоялся, его дочь была права. К тому же, он озаботился тем, чтобы я попал именно в руки полиции. Наверняка, просто дал взятку из моих же денег. А там не в меру ретивые стражи спокойствия, начали обшаривать карманы в поисках дополнительной награды, да и нашли письмо. Кто-то догадался, показать его в особый отдел».

Я встал и пройдясь по камере, застыл у двери прислушиваясь. Затем вернулся к противоположной стене и прижался к ней лбом, закрыв глаза.

«Так-так-так. Что мы имеет в сухом остатке? Вроде и не самый худший расклад, но… Но. Письмо попало в особый отдел и будет разрабатываться, однако его дальнейшая судьба уже не зависит от меня. Могут доставить по указанному мной адресу, и по идее должны сделать так обязательно… Ведь иначе, а ну как оно подлинное, и кто-то может впоследствии лишиться головы. Но пройдёт много времени, может даже месяцы, прежде, чем это произойдёт. А что до меня… Тут всё ещё сложнее. У меня нет никаких доказательств собственной благонадёжности. Я рус в руках полянцев. Для того, чтобы удерживать меня по надуманному обвинению, им нет нужды что-либо сочинять. Меня не будут искать. Никто не хватится. Ни военное ведомство, ни посольство не направит запроса о пропаже. Кажется, я тут застрял».

Я не верю в провидение судьбы. Мир был бы скучен и нелеп, если бы состоял из безвыходных ситуаций, честных людей и случайных встреч.

Время, проведённое в тюремной камере, очень быстро превратилось в вечность без отметок и периодов. В тёмном помещении не было окна. Пищу разносили раз в сутки, тогда же забирали ведро для справления естественных надобностей. Мне не было нужды питаться, как и прежде, но я всё равно съедал жидкую кашу и выпивал оставленную тюремщиками воду. После того, как они удалялись, я закрывал глаза и принимался за ворожбу, отпуская создание в туманные дали, для которых прочные стены подземелья не являлись препятствием. Всецело отдавшись этому процессу, попросту потому, что делать мне было больше совершенно нечего, я многое узнал. Например, что обостряющиеся к ночи инстинкты и чувства в равной степени влияют на восприимчивость и дальность полёта астрального тела. Внутреннее зрение, которым я шарил в поисках ответов вокруг, появлялось лишь после заката. Так я научился различать день и ночь. Вскоре мои наблюдения показали, что развозка пищи и забор вёдер с нечистотами происходят за два часа до полуночи. Так я научился подгадывать оптимальное время для ворожбы.

Изучая окрестности, я видел множество душ, имевших заряд, или искру, как я начал называть проявление божественной силы в людях. Владельцы светлой сияли очень ярко, их можно было заметить за пару кварталов. Памятуя первый опыт столкновения с ними, я старался относиться к этим искрам с осторожностью, не приближаясь даже мысленно. Однако всё равно внимательно следил. Однажды я понял, что начинаю их различать. Одни виделись мне огненными факелами, пылавшими столь яростно, что порой казалось, будто бы ещё миг и они истлеют. Но проходило время, а они оставались прежними. Другие светлые сущности выглядели более спокойными и умиротворёнными. Мысленно я начал сравнивать их с изящными комнатными масляными лампадами. Конечно же, мне пришло в голову их изучать. Большинство оказывалось неподалёку достаточно эпизодически и случайно. Но некоторые отдельные искры всегда двигались одним и тем же маршрутом, при том попарно. Размышляя над тем, что это может быть, я пришёл к следующему выводу:

«Это искры служителей Эвт. В Дракул-Тей лютует инквизиция, по ночам они патрулируют улицы, и не трудно догадаться, кого ловят».

Тогда я начал следить за другими. Тёмные души оказалось намного труднее заметить, и они прятались. Лучше всего они были различимы в сумерках, когда ночь уже отступала, либо ещё не явилась. Блёклые тени блуждали по улицам, спали на чердаках, струились в воде каналов. Встречались и одиночки, и группы. Чаще по одному. Как-то раз я заметил, что если слишком долго следить за тенью такой души, то она растворялась прямо на глазах. Исчезала из видимости, будто бы её никогда и не было. Но они тоже отличались друг от друга. И однажды встретив душу, что бесцеремонно исчезла из виду, я понял, что мне не пригрезилось. Каким-то образом обнаружив слежку, души пропадали, почуяв неладное.

«Но могут ли они исчезать на физическом плане? — размышлял я. — Или же это только маскировка от соглядатаев и излишне любопытных, как я?».

Я вслушивался и ждал отклика, но никто из душ не спешил совершить контакт. Они проносились мимо моего взгляда, подобно грунтовым водам, которые проходили через камеру в одном из углов. Там было особенно сыро, а стены поросли мхом. Иногда в сиротливом шлёпанье капель, мне чудились далёкие голоса. Но морок быстро пропадал.

«Это только вода, — говорил я себе. — Мало ночных полётов? Ещё с водой начни говорить… Так и спятить недолго… Хотя, впрочем, какая теперь разница?».

Со временем я стал замечать тёмные души всё реже и реже. По началу я связал это с деятельностью инквизиции.

«Всё-таки их ловят, — размышлял я. — И, судя по всему, весьма успешно. Хотя, быть может, дело в другом, и они попросту покидают город. Что ж это логично. Когда начинается охота за головами, переждать где-нибудь в глуши более чем разумно».