Когда тёмные души вообще практически пропали, я принялся тянуться дальше. Ставший уже привычным ритуал, гнал внутренний взор всё дальше и дальше по спящим улицам, заглядывая в подворотни и окна, проскальзывая под двери на прочных засовах и в пыльные чуланы. Я не мог видеть предметов и даже примерно не представлял какой интерьер в местах, которые посещаю. Всё что мне было доступно это тусклые мыслеобразы, отголоски чужих эмоций, то есть некий след, что оставляли за собой живые. Чаще всего подобные видения казались бесполезными, однако, как-то раз, меня посетила смелая мысль.

«Что если попытаться через чужие эмоции и отголоски мыслей изучить устройство тюрьмы? Времени всё равно навалом, а ну как удастся запомнить расположение подъёмников и переходов? Если однажды выпадет шанс бежать, я смогу это применить и буду знать, куда идти».

С того дня, самое пристальное внимание в ночной ворожбе было уделено этажам над моею головой. Здесь не встречалось ни тёмных, ни светлых сущностей. Никогда они не блуждали по этажам мрачных застенок. Тюремщики же были личностями до того «бездушными», что мне порой едва удавалось учуять их присутствие. Они мало думали, как и перемещались, всё время находясь у своих постов. В их мыслях царил непроглядный хмельной вихрь, нарушаемый нередкими проблесками агрессии и похоти. Когда я вслушивался в то, что творилось по ночам в этой тюрьме, достигая ночным слухом самых отдалённых камер, мне делалось скверно до того, что самому хотелось напиться. За неимением доступа к выпивке, я ограничивался тем, что собирал капли со стен в пустую миску, а затем протирал лицо и тело, будто грунтовые воды могли отмыть меня, мысли и душу, после увиденного и услышанного. Когда я почти отчаялся, найти в ночных странствиях хоть что-то полезное, произошло событие из ряда вон.

Как и всегда с наступлением ночи я обшаривал окрестные улицы и дома, затем в который раз принялся изучать мрачные коридоры темниц над головой, как вдруг заметил силуэт тёмной души неподалёку. Я всмотрелся и, наверное, моё тело пронзила дрожь. Путешествуя внутренним телом этого нельзя было почувствовать, но…

«Забери меня тьма! Оно совсем рядом! Прямо передо мной».

Тьма поглотила разум. Я прислушался. В камере было тихо, как и всегда, лишь капли воды медленно постукивали о камень. Подняв веки, я повернул голову, вглядываясь в силуэт, сидящий напротив меня. Мне не был нужен свет, глаза прекрасно различали во мраке малейшие очертания предметов, однако, готов поклясться, вначале мне показалось, что на меня взирает сама тьма. Заметив, что я очнулся тьма, будто выросла раза в два. Миг, другой, и она заполнила собой всю камеру! Тело пронзили холодные нити, стягивающие нутро и лишающие воли. Я испытал сильнейший, невыразимый страх перед этим существом. Совладав с собой, мне удалось подняться и сесть.

— Зачем ты здесь? — спросил я, хотя на языке вертелся совершенно другой вопрос.

— Наблюдаю, — ответил бесцветный, лишённый пола и оттенков голос.

И несмотря на то, что было сказано лишь одно слово, в нём я различил совершенно другой ответ: «убить тебя». И без того, почти небьющееся сердце, скрылось где-то в области пяток, сознание кричало об опасности, но истина была вполне ясна, хоть жестока: «Я в руках этого существа, и как оно решит, так и будет».

— Камера глубоко под землёй. Как тебе удалось сюда попасть?

Тьма качнулась надо мной, клубясь алыми сполохами, что пронзали её словно грозовую тучу. Мне в грудь ударила волна эмоций существа. Я ощутил гнев и нетерпение. Почти у самого лица сверкнули два кровавых рубина полных решимости глаз. Как вдруг, я проговорил:

— Я узнал тебя! Ты тень «в тени», что пряталась в доходном доме! Ты убила инквизиторов!

И вдруг страх отпустил. Я даже улыбнулся, будто прозрел и теперь смотрю в глаза старого друга.

— Это из-за тебя я здесь. Меня тогда сильно приложило. По правде, я даже не знаю, что сделал неправильно. Хотя нет… Я тогда…

— Слишком много отдал, — подсказал чужой голос.

— Да, кажется, именно так я и подумал, — согласился я.

— Это не ты подумал. Так сказала я, — отрезал голос.

Я поднял взгляд. На меня смотрела женщина с кроваво-красными глазами. Её кожа цвета болотной ряски, казалось масляной и влажной, иссиня-чёрные волосы спадали на изящную грудь, почти её не пряча. Женщина была хороша собой, неопределённого возраста на вид и совершенно нага, она застыла сидя напротив меня, по лягушачьи растопырив в стороны длинные и очень худые ноги с острыми коленками. Я скользнул по ней взглядом, остановившись на животе. У неё не было пупка. Незваная гостья иначе истолковала мной взгляд. Хладнокровно подхватив мою ладонь, она прижала её между ног, всё так же бесстрастно осведомившись:

— Что? Хочешь меня?

— Я думаю, ты пришла сюда не для того, чтобы развлечь узника.

— Не для этого, — согласилась она, и на миг меня снова сковал страх. Её слова были столь сильны, что мне физически было тяжело выносить их суть, будто каждый раз я читал иные куда более жестокие смыслы, за получаемыми ответами.

— Спрашивай, — сказал я, стараясь этой фразой уйти от вопроса «а зачем?», боясь тем самым спровоцировать нападение.

— Ты подглядываешь, — проговорила женщина, неотрывно следя за моей реакцией, словно считывая каждое движение. — Подслушиваешь. Следишь за нами. Знаешь, что мы делаем с теми, кто сдаёт своих?

— Я никого не сдавал, — отрезал я, не дожидаясь продолжения.

— Зачем тогда подглядываешь?

— Не знаю, — честно ответил я, глядя в рубиновые глаза. — Понятия не имею, что именно я делаю. Я в плену, ко мне никто не приходит, на допросы не вызывают, меня никто не будет искать. Я пропаду здесь. Ворожба — это единственный выход для того, чтобы видеть, что творится по ту сторону. — Я кивнул на стену.

— Ворожба? — протянула женщина.

— Ну, я так называю…

— Не важно, — резко сказала она. — Раздевайся.

Я не стал спрашивать зачем, а повиновался, стягивая промокшее от пота и сырости тряпьё, в которое превратилась моя одежда. Когда я оказался полностью голым, женщина поднялась, принявшись изучать моё тело. Она поднимала мои руки, бесцеремонно щупала и нажимала то тут, то там, особенно задерживаясь на шрамах. Прижимая подушечки пальцев к застарелым рубцам, она прикрывала глаза и что-то тихо шептала. Я отчётливо слышал каждое слово, но ничего не мог не только разобрать, но даже повторить, словно это был не просто иностранный язык, а язык иной формы существа, попросту мне непостижимый.

— Ты — мормилай, — резюмировала она, отойдя на шаг, когда закончила осмотр. — И освобождённый к тому же. — Добавила женщина чуть погодя.

Я хотел было согласиться, но она снова заговорила.

— А ещё ты тёмный самородок, — закончила женщина, покусывая нижнюю губу.

— Так меня ещё не называли, — проговорил я. — Самородок? Это что-то очень ценное?

— Тебя никто не учил, поэтому ты шаришь во мраке, как пьяный матрос под юбкой у шлюхи.

— Очень лестное сравнение, — заметил я.

— Когда узнал про силу? — не обращая внимания на мой комментарий, продолжила женщина.

— После смерти.

— Жаль, — просто ответила она, не добавив, почему именно.

Женщина вглядывалась в мои глаза, и я почувствовал лёгкое головокружение. Оно не было неприятным, скорее наоборот походило на легчайшее опьянение. Мне вдруг стало тепло и спокойно, словно все невзгоды улетучились.

— Я — мавка, — проговорила она, подступая ко мне так близко, что её грудь коснулась моей.

— Это имя? — спросил я.

— Ты не произнесёшь моего имени, — отрезала она. — Мавка. Это кто я есть.

— Понятно, — кивнул я.

— Сомневаюсь, — заметила женщина, и мне впервые показалось, что за её глухим голосом проблеснула усмешка. Нет, даже не так. Улыбка.

Она долго смотрела на меня.

— Что-то с тобой не так, — заключила она. — Вроде бы тёмная душа, мормилай, но уж слишком живой.

Я понял, о чём она говорит, но решил умолчать о том, что рассказал мне некромант. Душа, разорванная напополам, немёртвый, но и неживой. Чужой и среди этих, и среди тех.