— Проклятая война! Б…ь! — в сердцах бросил капитан, и, резко развернувшись, пошел прочь.

Там же.

Качая головой, Риивал проводил взглядом этого человека. Странный у них вышел разговор, непонятный. К чему были все эти вопросы о страхе, о врагах и смерти? Даже самому последнему десятнику из дроу стыдно спрашивать об этом. Настоящий воин живет войной, мечтает о достойном враге. Ведь, схватка с слабым жалким врагом бесчестье для воина темного народа.

— Одно слово, хумансы, — с нескрываемым презрением прошипел Риивал, на мгновение забыв, что и сам теперь принадлежит к этому презираемому раньше народу. — Целый сотник, а говорит про страх.

С чувством сплюнул, сотворив пальцами охранительный знак, посвящение Благословенной Ллос.

— Эй, земеля, чего расхаркался? — донесся смешок со стороны небольшой компании, что держалась у стены. — Тоже с бодуна, во рту кошки насрали? Давай, подгребай, подлечишься.

Один из парней, настоящая орясина с растрепанными рыжими волосами, показал стеклянную четверть с мутным содержимым. Взболтнул, словно собрался пригубить.

— Жалкое племя, — пробурчал в полголоса Риивал, учуяв тошнотворный запах сивухи. — Так не уважать Темную госпожу…

Только полный безумец станет дурманить себя в преддверии сражения. Война, сторожевая служба или тайный поход в чужие земли это, ниспосланное Великой госпожой, испытание силы, воли и духа. И только такой вот жалкий деревенщина может оскорбить все это поганой выпивкой.

— Чего рожу кривишь? — рыжий здоровяк шумно задышал, явно почувствовав презрительный посыл. — С нами не хочешь выпить? Городской что ли? Народ, этот хлыщ не хочет нас уважить. Совсем охренел, похоже. Может поучить его?

Риивал развернулся в его сторону, и сделал едва заметный шаг назад. Занял место поудобнее для назревающей драки.

— Чего притих, недомерок? Язык в жопу засунул, как жареным запахло.

От рыжего дохнуло ядреным перегаром, густо замешанным на чесночно-гнилостной вони.

— Сейчас землю у меня будешь грызть, — довольно ухмыльнулся парень, засучивая рукава. Всем своим видом показывал, что сейчас живо со всем разберется. Глумливо хохотнули и остальные, вставшие за его спиной. — Будешь знать, как…

Его богатырский размах, готовый и кирпичную стену проломить, в один миг прервался. Раздался гулкий хлопок, и вот уже, развалившись в пыли, он корчится от боли.

— С… ука! Как жеребец… падла, лягнул, — сквозь зубы стонал рыжий, свернувшись в комок. — Свинчаткой, тварь, саданул… Даже не заметил… Черт, больно-то как… Урод, я же тебя разва… Ты чего⁈ Эй⁈

А Риивал уже присел рядом, крепко зажав пальцы на его руке. Заглядывая в глаза рыжему, дроу начал медленно отгибать указательный палец, ставя его в неестественное положение.

— Ты чего удумал⁈ Слышишь⁈ Хватит, б…ь! Хватит… У-у!

Раздался противный хруст, и побелевший от боли здоровяк вскрикнул.

— Сука! Я тебя закопаю! Слышишь? Недомерок, пад…

Дроу, зажав следующий палец, начал отгибать и его. Слышался мерзкий, едва слышный хруст.

— Хватит! Оставь…

У рыжего на лбу выступили крупные капли пота. Лицо то смертельно бледнело, то, напротив, багровело. Из рта уже доносились не ругательства, а лишь сдавленное сипение и стон.

— Хр-р… Хватит.

Сломав и второй палец, Риивал медленно поднялся.

— Ты не воин, хуманс, и никогда им не станешь, — четко выделяя слова, проговорил дроу. — Твое дело — убирать навоз и копаться в земле. Не оскорбляй больше Темную госпожу, иначе вскрою брюхо и заставлю жрать свои же потроха, — в его руке появился нож, и лезвие заплясало в воздухе. Острый клинок то приближался, то удалялся от испуганного лица с выпученными глазами и искривленным ртом. — Понял меня?

Здоровяк, икая от ужаса, пополз назад, загребая руками пыль не хуже пловца-чемпиона. При этом кивал так, что за его голову становилось страшно.

— Земляной червяк, — не скрывая отвращения, вновь прошипел дроу. — Ты и тебе подобные недостойны великой чести — сражаться и убивать во имя Темной госпожи. Жалкие людишки, родились в дерьме и сдохните в дерьме.

Раздался пронзительный свист, и паровоз окутался облаком пара. Из трубы вырвались чёрные клубы дыма, почти полностью закрывшие кабину. Состав с лязгом дёрнулся, начиная отходить от перрона.

Грянул медью духовой оркестр, наполняя воздух тревожным грохотом барабанов, торжественным рёвом тромбонов. Над головами взлетели шапки, платочки. Люди на перроне махали руками, провожая на фронт своих родных и знакомых. Девушки в цветастых сарафанах бежали за уходящими вагонами, пытаясь напоследок коснуться близкого человека.

В дверях отходящих теплушек гроздями повисли будущие бойцы. Кричали, махали кепками, кто-то даже смахивал выступившие слезы.

— … Я буду ждать, Лешенька! — надрывалась в крике бежавшая по перрону девчонка. Светлый сарафан, белые носочки в простых туфельках, тонюсенькая фигурка. А в её сторону из последнего вагона почти до половины высунулся лопоухий парень. — Слышишь, буду тебя ждать!

— … Береги себя, сынок! — совсем охрипла от крика седовласая женщина. Она тоже какое-то время пыталась бежать за поездом, но не очень получалось. Из-за хромоты она скорее ковыляла, раскачиваясь всём телом. Видно, что было тяжело, больно, но женщина всё равно продолжала идти. — Ванечка, родненький, возвращайся! Сыночек… — слезы текли из глаз, оставляя мокрые дорожки на щеках. — Сыночек, только возвращайся.

Из вагонов продолжали махать, кричать. Воздух едва не звенел от стоявшего гула, в который сливались крики, музыка оркестра, плач, тревожные свистки кондукторов. Состав медленно покидал станцию, постепенно скрываясь за высоким кирпичным зданием депо.Призывники, всё ещё не отошедшие от прощания с родными, возбуждённо переговаривались, показывали, заботливо спрятанные, фотокарточки невест, подруг, детей и близких. Вытаскивали нехитрую домашнюю снедь, заботливо положенную дома, шуршал оберточной бумагой, стучал ложками и кружками. Воздух наполнился соблазнительными запахами, заставляя сглатывать слюну. Из одного угла дурманяще пахло копченым салом, из другого — свежеиспеченным хлебом. С чавканьем заработали челюсти, застучали зубы. Кое-то, мусоля карандаш и бумагу, уже начал писать письмо, явно собираясь отправить его с ближайшей станции.

Пожалуй, лишь одного человека, за исключением угрюмого комбата в головном вагоне, не коснулось все это. Крепкого на вид черноволосого парня в старой затасканной одежде обошли стороной и рвущие душу прощания, и завязавшиеся задушевные разговоры, и знакомства с новыми товарищами. Заняв место на нижних нарах почти в самом углу, он просто сидел и молчал. Руки сложены на коленях, серый сидор лежал рядом.Посмотришь на него со стороны, ничего не поймёшь толком. Глазу совсем не за что зацепиться. Вроде простой сельской парнишка из глубинки. Скромный, немногословный, а может толком и по русски неразговаривающий. Судя по неказистой одёжке — штаны в заплатках, стиранная-перестиранная рубашка, большеватая кепка на голове, явно отцовская — жил совсем не в достатке.

Однако человек поопытнее, особенно из военных или сидельцев, добавил бы ещё кое-что, что может и совсем бы мнение о парнишке поменяло. К примеру, взгляд и ухватки у него никах не походили на деревенские и простоватые. Слишком смотрел жёстко, колюче, словно за плечами у него целая история. Взглянешь в ответ, обожжешься или обрежешься. Когда же двигался, и вовсе, сомнения наступили. Ведь, сельский увалень или простой работяга от сохи ходил просто, без изысков: то косолапя, как медведь, то припадая в стороны, как утка. Вдобавок, шумно сморкался, сопел, пыхтел, не хуже паровоза.

Этот же был совсем другим. Если и делал что-то, то неспеша. Поднимался с нар до нужника, копался в сидоре так, словно силы экономил. Всё движения получались точные, выверенные, ровные, чего от рождения никак не добиться. Знающий человек сразу скажет, что похожие ухватки у хорошего таёжного охотника бывают. А ещё кое-кто добавит к этому, что и некоторые лихие люди так могут. Как говорится, вот и гадай, зверь он али птица.