Мисс Рей увидела мое ошеломление, проследила направление взгляда и, все сообразив, сказала:
— Возьмите его.
«Еще чего!», хотел возразить я, но пересохшие сросшиеся губы, пускай и оторвались друг от друга, не обронили ни звука, а рука, управляемая неясным внутренним бесом, потянулась к игрушке. Ад ликовал под бетонным покрытием, предвосхищая мое скорое прибытие (я ощущал его вибрации ступнями) — если я прикоснусь к этой вещи. И клянусь, демон одержал верх: я сделал это, за что тотчас же поплатился видом прохода в известное всем грешникам место.
— Вы только посмотрите! — воскликнула мисс Рей с немыслимым для меня воодушевлением. — Кодовый замок! И точно напротив этого мишки… Как вы узнали?
— Нет, я не… я…
— Ну же, помогите отодвинуть стеллаж.
Вместе мы расчистили вид на длинный фрагмент стены, невольно рассыпав игрушки с полок: она перешагнула их из вежливости, а я — из отвращения, желая раздавить, как вредоносных тараканов. Нам довелось рассмотреть кнопочную панель того же цвета, что и стены вокруг, с шероховатыми, едва заметными цифрами, будто начерченными или даже нацарапанными тонким стержнем на бледной краске. При всем желании и знании того, что там была встроена дверь, трудно было разглядеть полосу зазора, равно как и вообще обнаружить тонкие линии на стене, за спиной именно этого медведя.
— Признаю, что не учел того факта, что мой отец получил расстройство ума в относительно раннем возрасте. И предположим, это действительно дверь, ведущая в тайную комнату, но без пароля мы все равно не войдем туда.
— Минуту терпения! Я не умею думать так же быстро, как папа. Но это пока…
— Сдается мне, думать здесь попросту не над чем — необходимо знать код.
— Ага! — сказала она мощным высоким всплеском голоса, рассматривая кнопки. — Панель старая, примерно пятидесятилетней давности, и пользовались ею столько же, из-за чего некоторые цифры подстерлись. У человека на кончиках пальцев скапливается пот, в котором есть соли и кислоты. При долгом воздействии любое покрытие со временем разъедается. Самая стертая — тройка, ее уже не видно, а значит, она нажималась первой, когда палец был наиболее… влажным. Дальше сложнее, но если я правильно понимаю… «3105». Вам это число о чем-нибудь говорит?
Разумеется, я не мог не различить в этом наборе цифр дату моего рождения, однако, сам не понимая причины, отрицательно покачал головой. После краткого выдоха мисс Рей решилась набрать этот код, долго удерживая палец над последней пятеркой. В центре помещения раздался щелчок механизма, и плотно прилегающие створки люка в полу приоткрылись. Моя новая знакомая обернулась с видом гордости на лице, словно ожидая похвалы, какой и вышло мое молчание в дуэте с распахнутым настежь ртом. Я удивился, откуда ей все это известно, но она лишь добавила, что, к нашей удаче, код состоит из разных цифр, иначе, будь он, к примеру, «0404» или (математически наихудший вариант) «0010», мы бы вряд ли справились, особенно если здесь имеется система оповещения… Интересно уж, генетическое ли это или Алек Рей намеренно передал ей часть своих знаний?
— Мистер Фирдан, почему вы ненавидите игрушки? — сказала она и, не дав мне оправиться от неожиданности, продолжила: — У вас к ним не просто ненависть, а настоящее отвращение, паника, страх — вы стараетесь не приближаться к ним и даже не касаться, а при любом упоминании этого слова нервно перебираете пальцами правой руки, что вы сделали и сейчас. Я думаю, кое-что вы не рассказали сегодня в кафе, а именно это и должна быть причина.
— При всем уважении, мисс Рей, прошу не лезть в мою личную жизнь!
— При всем уважении, мистер Фирдан, — сказала она леденящим душу тоном, от какого краски комнаты вмиг потускнели, — я хочу знать, почему у Виктима нет игрушки.
— Откуда вам известно имя моего сына?
— В центре только одна школа, мистер Фирдан, да и сейчас волей-неволей все друг друга знают. И все-таки почему…
— Потому что это непотребство, абсолютно ненужная вещь, отвлекающая детей от таких истинно важных дел, как, во-первых, учеба, во-вторых, помощь родителям, и в-третьих, общение со сверстниками.
— Возможно, себя вы и обманете этим, а меня — нет… Папа часто говорит, что у всех человеческих поступков есть причина и следствие. Поделитесь же вашей проблемой! Может… я смогу помочь.
— Я ничего не намерен вам рассказывать, доказывать и тем более просить помощи! Отойдите с пути и дайте, мне уже наконец, пройти!
Мисс Рей посторонилась, а я энергично, но бесшумно раскрыл дверцы люка и встал на первую ступень в зудящем желании быстрее покончить с этим. Расстегнув ворот рубашки, чтоб пустить больше крови к голове, я спускался все ниже, и, несмотря на жемчужные бусы ламп над головой, дважды моя нога соскакивала с сыпучих, словно древнеегипетских выступов. Шумное дыхание посвистывало невдалеке, и скрипели ножки стола в дуэте с наконечником авторучки… Я замер на ровной площадке, от которой исходил последний десяток ступеней, и с неизвестным мне самому мотивом оглянулся на свою спутницу. Уже в тот миг ее грустная, удивительно мудрая улыбка блестела мазутным отражением минутного будущего.
После резвого спуска я звучно ступил на порог подвального помещения и за то краткое мгновение сумел рассмотреть одежду моего отца: старые туфли, затертые брюки, пиджак, приобнявший спинку стула, и рубашку, рукава которой были подвернуты до локтей. Этот человек сидел за столом, единственным предметом мебели в сырой подвальной комнате; обнажив жилистые мускулистые руки, он направлял все внимание на тонкую работу пальцев с крохотным инструментом в руке — что-то клеил, прикручивал, паял… и вдруг повернул голову на стук подошвы.
— Рональд?! — изумился он, и толстые квадратные очки еще сильнее сползли к самому кончику носа. — Ради всего святого, как ты сюда попал?!
Я прекрасно понимал, что с детства моя внешность полностью изменилась, однако на душе и в груди стало так гадко и тяжело, что я положил руку на сердце, точно в вежливом приветствии. Что мне еще оставалось, кроме как обескураженно глядеть на борозды морщин, впалые сухие глаза и посеребренную шевелюру, удивительную более всего остального — моя же плешь неумолимо расползалась по темени! В целом, по виду он истощал бодрость, живость духа и неплохо сохранился для своего шестого десятка лет, быть может, даже тренировался и ухаживал за собой, как это делают истинные нарциссы. И отчего мне представлялось, что я встречу жуткую мумию (моего прошлого), чей бальзамический раствор (лишь благодаря памяти) не позволяет телу превратиться в прах… О нет, этот мерзавец процветал и физически, и ментально — жаль лишь, что не духовно! Всего двадцать минут назад он пускал ласковые слова незнакомому ребенку, точно самый благостный родитель в мире, а меня, родного сына, встретил криками и гримасой ненависти. Я вмиг ощутил себя маленьким мальчиком и задрожал под натиском этих карих копий, со всем зверством проклиная науку генетику!
— Папа, — прохрипел я возмущенным, высоким голосом, едва сдерживая несвойственные мне слезы. Быть может, и настолько тихо, что неразличимо за той во всех смыслах пропастью между нами.
— Тебе не следует здесь находиться — прочь! Прочь, я сказал!
Позабыв обо всем на свете, я устремился вверх по ступеням, поднимая клубы пыли ботиночной яростью, и вырвался наружу с таким выражением лица, что напугал мисс Рей. В гневе мне с трудом удавалось сдерживать безрассудство: я пнул кучу игрушек, которые валялись на полу, и те разлетелись картечью, а по выходе из комнаты с грохотом обрушил следом за собой один из стеллажей. В раздевалке я со всей доступной мне в тот миг аккуратностью сбросил рабочий фартук Рональда Рида и скорым образом покинул фабрику, словно само это место было отравлено и причиняло вред более всех ядов и паралитических газов. Изумленная девушка кинулась за мной по дороге к автобусной остановке, пока я кое-как плевался обрывками фраз из возмущенного, сжатого горла.
