Тянется к ложке, без энтузиазма, словно еда в настоящий момент не имеет смысла.

Она сейчас — житель Помпеи, слышащий грохот на улице. Кот, сидящий в коробке и глядящий на склянку с ядом. Осуждённый преступник, к шее которого мчится лезвие гильотины. С тем лишь отличием, что она не связана и может освободиться в любой момент. Но девушка продолжает лежать, глядя в корзину, стоящую под ней.

— Это намного вкуснее, чем выглядит, — говорю.

Я не собираюсь её переубеждать. Если она захочет остаться в этом мире, пусть сделает это сама. Я не имею никакого права вмешиваться в её решение, но могу накормить её вкусным супом и надеяться на лучшее.

Принимаемся есть суп, закусываем потрясающим, вкуснейшим хлебом. Мягкий внутри, хрустящий снаружи. Всё как я люблю.

— Да, неплохо.

Шислин тоже принимается за еду и каждая ложка исчезает в тёмном провале её рта, словно она забрасывает еду в чёрную дыру. Хочется попросить её принять облик человека, каким она была до нападения дикарей на Варзод, но и этого права у меня нет. Пусть остаётся такой, какой хочет.

— Наверное, я должна сказать спасибо, — произносит девушка.

— Да брось, — говорю. — Люблю готовить вкусную еду.

— Я не про это. Ты решил мне помочь, ничего не прося взамен.

В голосе Шислин тоска, обречённость.

От её слов у меня ком встаёт в горле, но я заставляю себя улыбнуться. Всеми силами стараюсь выглядеть спокойным, непринуждённым. На мне лицо искусного игрока в покер: никто не поймёт, что я на самом деле чувствую.

— Я помогаю не только тебе. Жителям Карута, жителям Орнаса. Всем в округе станет легче, когда жемчужина исчезнет. Даже животные меня поблагодарят.

— И тем не менее ты здесь. Спасибо.

— Тогда и я должен тебя поблагодарить, — говорю. — Спасибо, что не заставляла меня силой. Да, ты усыпила моих друзей и вынудила меня идти Варзод, но я считаю это мягким стимулированием. Уверен, ты могла бы действовать гораздо жёстче.

Некоторое время молчим и смотрим друг на друга.

— Ты наверняка ломаешь голову, для чего я вообще всё это затеяла, — предполагает девушка.

— Нет, — говорю. — Раз затеяла — значит так надо.

— Наверное, многие люди посчитали бы, что мне невероятно повезло обрести способность повелевать снами, — произносит Шислин. — Какая разница, что я представляю собой там, в настоящем мире, если здесь, во снах, я могу делать всё, что взбредёт в голову.

Пейзаж вокруг нас меняется. Теперь наша таверна стоит на вершине горы, свистит ледяной ветер, метель заносит снег через окно.

— Я ведь могу отправиться куда угодно.

Внезапно в наших телах вырастает по дополнительной паре рук чуть ниже основной. С удивлением смотрю на четыре своих ладони.

— Я могу стать кем угодно.

В каждой из моих рук появляется по огромному изумруду. Они настолько ослепительно красивы, что дух захватывает.

— Я могу получить всё, что пожелаю.

Следом происходит и вовсе невероятное: я разделяюсь на двух отдельных людей. Причём не я и моя копия, а оба человека — это я сам. Я осознаю каждого из них, как самого себя, словно вместе с телом разделилось и сознание. Смотрю на самого себя с двух разных сторон. Затем нас становится четверо, восемь, шестнадцать… и каждое отдельное тело осознаю, будто все они — это я.

Многочисленные мои версии разлетаются во все стороны, кто куда. Один отправляется рыбачить на тропический пляж, другой стоит над жерлом вулкана, третий читает ветхие книги в древней библиотеке. И каждый из них — я.

— Я могу проживать бессчётное количество жизней в один и тот же момент времени в созданных мною же мирах.

Затем всё это исчезает и я снова оказываюсь в таверне, возле тарелки супа. С одной парой рук.

— Разве этого мало? — спрашивает Шислин. — Разве может человек желать чего-то ещё?

Отвечать на этот вопрос явно не стоит. Я не был живым мертвецом, сотни лет путешествующим по сновидениям. Я не могу даже приблизительно понять, что чувствует девушка. Как она воспринимает всё происходящее.

— Так скажи мне, как посторонний человек, повезло ли мне?

— Я был бы полнейшим идиотом, если бы сказал «да». Каждый сам для себя выбирает, повезло ему или нет. Богат он или нет, счастлив он или нет.

— Хочешь узнать, сколько времени я провела в качестве неподвижного трупа, глядя в стену, прежде чем обрела способность создавать сны и входить в них к другим людям?

— Конечно хочу, — говорю. — Но думаю, что интересоваться таким — не вежливо.

— Слишком долго, — отвечает Шислин.

Её запал быстро угасает. Она как-то уменьшается, смотрит на меня своими сияющими глазами и после вздоха произносит:

— А теперь…

Пауза.

— А теперь…

Опускает голову и закрывает лицо ладонями. Она не издаёт звуков, не дёргает плечами, я не вижу её кожи, но понимаю, что она плачет.

Всегда неловко находиться рядом с плачущим человеком, особенно если ты едва его знаешь. Любая успокоительная фраза может показаться фамильярностью, а игнорирование выставит тебя чёрствым и безэмоциональным.

— Выпей чая, — говорю.

Протягиваю девушке пустую руку, сложенную так, будто в ней находится кружка.

Шислин поднимает голову и смотрит на мою руку в недоумении, после чего делает идентичный жест: берёт из руки невидимый сосуд и подносит его ко рту, имитируя глотки. У неё теперь не просто сияющие глаза, а горящие языками пламени. И слёзы, будто капельки пылающего воска, падают на стол. Оставляют на деревянной столешнице выжженные точки.

— Вообще-то я думал, что ты создашь в моей руке чай и выпьешь его, но так тоже сгодится.

Она издаёт короткий смешок, но тут же обратно заливается плачем.

Оглядываюсь по сторонам, словно здесь может оказаться кто-то посторонний, кто поддержит Шислин. Кто-то знающий её лучше, чем я. Кто-то из её друзей или родственников. Вокруг никого, поэтому утешать её — это обязанность любого человека, наделённого эмпатией. В данном случае это я.

— Не сдерживайся, — говорю.

Перегибаюсь через стол и кладу руку ей на предплечье.

— Как говорил мой отец…

Настоящий отец, из моего мира.

— … никогда не надо сдерживать слёз и стыдиться их. Это признак не слабости, а живой, чувственной натуры.

От моего прикосновения Шислин не вздрогнула. Иногда дотрагиваешься до постороннего человека и по нему проходит разряд, означающий, что он предпочёл бы без этого. Здесь такого нет.

Поднимаюсь со своего места, огибаю стол, присаживаюсь рядом с Шислин. Я бы её обнял, не будь она голая… а какого чёрта? Обнимаю девушку, кладу подбородок ей на плечо. Говорить ничего не нужно. Надеюсь, она почувствует себя лучше от моих действий.

Очень странно сидеть рядом с живой тенью.

Обычно тени прячутся в углах, скрываются за предметами напротив источника света. Но когда тень сидит на свету — выглядит странно и необычно. Словно кто-то наложил картинку поверх основного изображения.

— Тише, — говорю. — Всё нормально.

Я незнакомец, случайно оказавшийся рядом с ней в последние минуты жизни. Это действительно так. Однако я ещё и проводник — именно такие обязанности возложила на меня Шислин. И я намерен выполнить свою работу хорошо. Вернуть девушке спокойствие, умиротворённость.

— Ты не одна.

Девушка продолжает сидеть, уперев локти в стол, закрыв лицо ладонями. Многовековое существование на самой границе жизни подходит к концу. Она боится уходить, но и остаться не желает. Вот и рыдает в страхе перед неопределённостью.

А я сижу с ней, не зная, что можно сказать в этой ситуации. Каким образом я могу на неё повлиять.

— Ты хотела бы увидеть Дарграг? — спрашиваю. — Это моя деревня, расположенная у подножия хребта со стороны пустыни.

— Не надо, пожалуйста, — отвечает слабым голосом. — Я знаю, что ты пытаешься сделать. Не надо.

Хочу её переубедить.

— Но там действительно замечательно…

— Сегодня мне не нужен человек, который будет уговаривать меня посмотреть на удивительные места и красоты, которые он знает. Мне нужен человек, который побудет рядом, чтобы я не чувствовала себя одиноко.