— И это я тоже ему сказала.

— Ладно, — говорю. — Спасибо.

Девушка кивает и уходит в деревню, а я двигаюсь дальше.

Возвращаюсь в Дарграг.

Раздумываю о том, чтобы “случайно” потерять переданное письмо: в моём мире такое случается сплошь и рядом. Но совесть не позволяет. Как бы мне ни было противно смотреть, как этот одноглазый подкатывает к Илее.

Это их дело.

Пусть сами и разбираются.

Отдаю соль, благовония, отвожу марли в стойло, чтобы помыть и накормить животное. И уже в самом конце, когда с рутинными делами покончено, передаю письмо сестре. Не проходит и часа, как на той же дощечке Цилия отдаёт мне ответное письмо и выглядит ещё более шокированной, чем Лиссен.

На дощечке написано:

“С удавольствием приеду. Как только сабирусь”.

Такие короткие послания можно было передать и устно, но раз уж мы теперь умеем писать, стоит пользоваться.

Когда я рисовал первые буквы на скале, то ожидал, что первые письма между деревнями будут гораздо более нейтральными. Люди будут спрашивать как дела, рассказывать новости, делиться впечатлениями. А получил замаскированные под простое общение любовные послания. Не будь между Илеей и Двероном посредников, они могли бы быть намного более интимными.

— Гарн, — говорит Цилия. — Передашь это дочке Дверона?

— Конечно, — отвечаю.

— Пусть зачитает эту мерзость своему папе.

— Не говори так. Это на самом деле очень мило, хоть и чуточку непристойно.

Моя сестра слишком молода и воспринимает людей возраста Дверона как дряхлых и немощных стариков. Подростки в таком возрасте считают, что отношения между полами — это их изобретение и только они имеют право на любовь, романтические чувства, прогулки под звёздным небом…

А все эти, старики за тридцать, пусть надевают балахоны до земли и не смущают их своими нелепыми выражениями чувств.

Ей невдомёк, что люди с возрастом не меняются. Не происходит никаких сдвигов в мозге, взросление не меняет тебя на совершенно другую личность. И точно такая же, какая она сейчас, останется и в шестьдесят. Разве что станет чуть более ответственной.

— Как скажешь, — говорит.

И уходит.

Следующим утром я отдаю письмо нашему старосте Сарготу, которому внезапно захотелось проехаться по дороге к Фаргару и посмотреть на соседнюю деревню. А к вечеру следующего дня он возвращается с ответом от Дверона:

“Прихади, жду”.

А следом за ним и ещё одно письмо, на этот раз мне.

— Что это? — спрашиваю.

— Послание, — ворчит Саргот. — А то сам не видишь.

— Кто его передал?

— Большой такой, с лапами, что клешни у скорпионов. Симон, вроде бы. Продиктовал сообщение дочке Дверона, она его записала и отдала мне, чтобы я передал его “этой дылде костлявой по имени Гарн”.

Смотрю на дощечку, а там всего два слова:

“Спасиба, шкет”.

Долго всматриваюсь в выведенные буквы и не совсем понимаю, за что Симон меня благодарит. За то, что оставил его в живых? Он же сам выполнил условия для своего освобождения: продержался три дня, выжил, даже ушёл на своих ногах.

Должно быть, в тот момент он был ещё не в себе и не совсем отдавал отчёт о том, как сильно ему повезло. Но сейчас он вернулся в свой дом, обдумал каждый свой шаг и выражает признательность за полученный шанс.

В его деревне предательство закончилось бы гарантированной смертью, а он жив и вполне здоров.

— Спасибо, — говорю Сарготу. — Я прочитал послание, ответного не будет.

— А я и не собирался отвозить ответ.

Уходит в свой дом, а я думаю лишь о том, какую замечательную вещь мы возвели: дорогу. Два дня понадобилось, чтобы съездить в Орнас и обратно. За один можно посетить Фаргар: утром выезжаешь и к вечеру возвращаешься обратно. И никто не устаёт в пути.

Внезапно деревни связались между собой и это больше не кучка разрозненных поселений, а целая сеть, отныне объединённых транспортировочными линиями.

Вардис спит, Буг спит, а я лежу на кровати и не могу заснуть.

Уже несколько часов я смотрю в потолок и уговариваю своё подсознание успокоиться. С тех пор, как я посетил Орнас, ни одна ночь не прошла так, как надо. Нормально уснуть получается только если сильно устал за день. Только в этом случае у меня получается опустить голову на подушку и отрубиться.

— Тише, придурок! — шепчет Хума голосом одного из мёртвых заговорщиков.

Когда я плохо сплю, летучая мышь чувствует напряжение и тоже ползает повсюду, не может найти себе места.

Всё как в Орнасе, только полегче. Белая жемчужина уже не трясётся изо всех сил, стараясь меня разбудить. Она всего лишь попискивает, извещая, что кто-то чуть-чуть на меня смотрит. Легонько, словно сквозь пальцы. А ещё этот голос…

«Кто ты?»

Сомневаюсь, что когда-нибудь смогу его забыть.

Сначала я думал, что это какое-то необычное проклятье Орнаса, раз там люди плохо спят, но я притащил его с собой и оно работает даже в Дарграге. Должно быть, я мог бы уснуть нормально, отложи в сторону белую жемчужину… но этого не произойдёт. Я с ними не расстанусь ни на минуту.

Ближе к утру моё сознание отключается, и я погружаюсь в забвение, но лишь на самую поверхность. Плещусь на мелководье быстрого, беспокойного сна. Видения пролетают мимо в веренице бессмысленных образов, пока не сменяются одним: тёмный, ночной лес и призрачный силуэт, приближающийся издали. И только два сияющих бирюзовых глаза пылают в окружающей тьме.

Просыпаюсь и вижу Хуму, смотрящую на меня испуганными глазами.

Одно ясно совершенно точно: существо имеет за хребтом гораздо меньше силы, чем в Орнасе. Его влияние ослабевает с квадратом расстояния, подобно гравитации, но ощущается везде.

И его нужно остановить, пока я совсем с ума не сошёл.

Шестьсот человек, единым фронтом двигающихся к Каруту.

Войско из четырёх деревень, объединённое ради покорения ещё одной. В этот раз мне даже не приходится объяснять соплеменникам причину нашего похода. Достаточно было заранее сказать, чтобы готовились, а так же отправить письма в Фаргар и Орнас. Пара дней и армия собралась сама собой.

В этот раз с нами несколько телег со стрелами, болтами, арбалетами, разобранными баллистами. Весь основной путь мы проделали налегке и только на пути к вражеской деревне вооружились копьями, мечами, щитами.

— А ну пошёл! — кричит Симон.

— Чего это ты? — спрашиваю.

— Смотри.

Вдалеке виднеется странное животное на четырёх лапах. Метра полтора в высоту, всё покрыто тёмно-синей шерстью, мускулистое и похожее на шар, пока сидит.

— Это джагаг, — говорит мужчина. — Они обычно избегают людей, но если выйдешь на такого лоб в лоб — растерзает очень быстро.

Зверь разворачивается и уходит обратно в лес.

Несмотря на то, что Симон совсем недавно был одним из организаторов попытки нашего убийства, три дня без воды изменили его миропредставление. Если у него и осталось неудовлетворённое чувство мести, то он запрятал его так глубоко внутри, что даже сам не осознаёт его наличия. Во время всего похода он вёл себя так, словно мы лучшие друзья.

Это один из тех людей, для которых не существует личных границ. Они ведут себя фамильярно с любым человеком, независимо от того, как долго они знакомы.

— Так это, — говорит. — Девчуля у тебя есть там, в пустыне?

— Нет, — отвечаю.

У меня есть будущая жена. Если верить Аэлиции. Но я ей не верю.

— А это ты зря. Нормальному мужчине в жизни нужно три вещи: начистить кому-нибудь рыло, помять сиську своей женщины и напиться так, чтобы на утро не помнить, что вчера произошло. И желательно делать все эти вещи разом.

— У нас в Дарграге другие представления, — говорю.

— Надеюсь, ты не примешь это за оскорбление, но у вас и мужчин там нет. Так…

— Не приму.

Зачем обижаться на человека, который отрастил себе огромные мышцы, а интеллект остался как у пятиклассника.