Слов этой песни я не знаю, но всем окружающим она знакома.

Очень печальная.

Тысячи голосов сливаются в единый хор, и лишь я сижу посреди всего происходящего, не знаю, как себя вести. Кажется, мой план по сближению деревень всё-таки осуществился. Пусть и ценой смерти двухсот наиболее враждебно настроенных человек.

Падаю на кровать, обессиленный морально и физически.

Несмотря на глубокую ночь я в доме один. Буг с Вардисом стоят в дозоре, охраняя сто пятьдесят пленников. Цилия с подругами, Эллин, должно быть, охотится на ночных жуков. Ну а и Илея где-то гуляет с Двероном.

Лежу в пустом доме один, грустный и пьяный.

Полностью голый, даже без трусов. Я так долго тёр себя водой во дворе, пытаясь отмыть всю грязь и кровь этого дня, что превратился розовый пирожок. Чище, чем в любой момент моей жизни.

Моя триумфальная победа обернулась совсем маленькой, крошечной победкой. И мне этого мало. В мечтах у меня всё выглядело совсем иначе. Как всё начиналось… и как закончилось.

— Устал? — спрашивает мелодичный голос.

Она.

Пришла как всегда неожиданно и не понятно по какой причине.

От неожиданности я даже забыл, что совершенно голый. Мгновенно прикрываюсь одеялом по самую шею. Обматываю его вокруг плеч как тогу.

— Я знаю, что случилось, и пришла поддержать тебя. Ты ведь не сильно расстроен? — спрашивает Аэлиция.

— Настолько, насколько вообще может быть расстроен человек, когда на него совершается покушение. Ты знала, что праздник закончится большой резнёй?

— Ты мне расскажешь об этом однажды.

Девушка прохаживается по моей комнате. Хочет присесть на кровать Вардиса, но решает, что она недостаточно чистая для неё. Уж у неё дома постельное бельё наверняка хрустит, а десять слуг меняют его три раза в день.

— Через много лет ты скажешь, что это был тот момент в твоей жизни, когда кажется, что ничего хорошего уже не произойдёт, — говорит. — Но затем ты добавишь, как же сильно ты тогда ошибался.

— И каково это? — спрашиваю. — Жить и знать всё, что произойдёт с тобой наперёд.

— Прекрасно, — отвечает девушка. — Ты ведь не захотел бы стереть себе память о прошлом? Вот и я не хочу отказываться от памяти о будущем. Я знаю всё самое хорошее, что случится со мной, и с нетерпением жду этих моментов. Даже не знаю, как вы все живёте без этого. Это же так скучно, наверное. Проживать день и даже не подозревать, в какую яму наступишь завтра.

— Зато мы получаем больше удовольствия, когда хорошее случается.

— Сегодня ты очень расстроен, поэтому я хочу вернуть тебе твои собственные слова, которые ты однажды произнесёшь для меня. Никому не нужна мягкая сталь. Её закаливают. Поэтому что-то схожее есть между людьми и металлами.

— Вряд ли я мог сказать такую тупость. Сталь после закаливания становится хрупкой, теряет вязкость и эластичность. Для разных целей нужна разная сталь.

— Но тем не менее ты так и скажешь. Там ещё будет что-то про кристаллическую решётку, зерно. Никогда не разбиралась в железках и не собираюсь.

Наконец, Аэлиция находит достаточно чистый угол, чтобы на него опереться. Выглядит забавно, поскольку в предыдущие её визиты она спокойно сидела на земле и не заботилась, испачкается ли платье.

— На самом деле я очень рад, что ты пришла, — говорю. — Не хочу оставаться этой ночью наедине с собственными мыслями…

Алкоголь в крови и бушующие эмоции после событий дня заставили меня чувствовать себя более открытым. Конечно же я веду себя как любой здравомыслящий человек, домой к которому заглядывает ослепительная девушка. Подхожу к Аэлиции, кладу руки на её поясницу и стараюсь притянуть к себе, но она очень мягко выскальзывает.

— Чего это ты удумал, герой-любовник?

— Ты же сказала, что мы с тобой женаты, — говорю. — Вот я и подумал, что мы имеем полное право провести ночь вместе.

— Да, в далёком будущем. Но сейчас мы с тобой — два незнакомца и между нами ничего нет… Хоть ты и весь такой привлекательный и обаятельный.

Что сказать. Я такой. Привлекательный, обаятельный, а ещё очень наивный. Два глаза, а вижу меньше, чем Дверон.

— До тех пор, пока ты не придёшь к моему дому, я буду оставаться просто другом, — говорит девушка.

— Ладно.

Я не расстроен. Всё так, как и должно быть.

— Ложись на кровать, а я спою тебе колыбельную, — говорит.

— Серьёзно? — спрашиваю.

— Ты же расстроен. А печальным людям перед сном нужно петь колыбельную.

— Действительно.

Возвращаюсь обратно на кровать, снимаю с плеч одеяло и заворачиваюсь в него как рулет. Аэлиция присаживается рядом и проводит рукой по моим волосам. У неё очень нежная, тёплая ладонь. Невероятно ласковое прикосновение.

— Отец пел мне эту колыбельную в детстве, — говорит. — Никогда её не забуду.

А затем она начинает петь. Голос у неё волшебный, гипнотизирующий. С самых первых слов на меня наваливается усталость.

— Спи, мой цветочек, в объятиях сна. До рассвета, до солнечного дня. Пусть сны твои будут сладки и легки. Спи, малышка, глазки сомкни.

Лежу с закрытыми глазами и чувствую, как проваливаюсь в сновидения.

Внезапно весь мир перестал существовать и я чувствую себя маленькой девочкой, над которой нависает любящий отец. И этот человек своим скрипучим, но мягким тоном напевает мне очень нежно, поглаживая по плечу.

Я уже почти засыпаю, как чувствую Аэлицию, которая ложится на кровать у меня за спиной. Это был долгий, ужасный день, но заканчивается он очень спокойно и умиротворённо. Девушка обнимает меня и мы лежим как две ложечки. Чувствую её щёку, касающуюся моего затылка.

— Аэлиция, — говорю едва слышно.

— Да?

— Цветочку полагается ласковый поцелуй перед сном?

И я чувствую мягкие губы на голове, позади уха.

Как хорошо, что она оказалась этим вечером со мной. Конечно же её не будет рядом, когда я проснусь. Но она дала мне именно то, в чём я так сильно нуждался: всего лишь немного ласки и тёплых слов.

Проваливаюсь в сон. Довольный и с улыбкой на лице.

Стою на тёплом песке.

Передо мной сидят сто пятьдесят человек с травмами всех видов: от лёгких ушибов, до недостающих частей тела. Мятежники, которые принесли с собой оружие с целью убить господина. Вчера они были бодры, веселы и уверены в себе. Сегодня же они выглядят как побитые жизнью бродяги, за ночь состарившиеся на несколько лет.

— Простите, — произносит бритый налысо старик. — Понимаю, что мы совершили тяжкий проступок, но сейчас как никогда превосходный шанс проявить жалость и сострадание.

— Хотите, чтобы я вас пощадил? — спрашиваю.

— Все мы наслышаны о милосердии, которым обладает такой примечательный юноша…

Как всё-таки легко подобные люди переходят от желания убивать к заискивающей мольбе о прощении. Словно у них внутри сидит не одна личность, а сразу две, три, четыре, на все возможные ситуации. Нужно проявить решительность — вперёд выходит вояка, притворство — появляется весельчак и душа компании, смирение — даёт о себе знать бесхребетный слизняк с длинным языком.

— А как бы вы поступили, если бы я пришёл к вам в дом со спрятанным оружием и попытался убить ваши семьи? — спрашиваю. — Что бы вы сделали, если бы в моих сандалиях сейчас были ваши ноги?

— Проучил, конечно, — продолжает старик. — Но дал бы второй шанс. Мы ведь сражались бок о бок у Гуменда, шли одной большой группой к Орнасу и готовы были стоять до последнего бойца. Разве мы не заслужили прежними действиями хотя бы крохи благосклонности?

— Значит, по вашему этого достаточно для того, чтобы я забыл о попытке уничтожить мою деревню?

— Нет, конечно!

Пока один старик говорит, натянув сожалеющую гримасу, остальные молчат и смотрят кто куда, но не в мою сторону. Когда ты настолько близок к смерти, очень легко сожалеть и раскаиваться. Гордость улетучивается до самой последней частицы.