М-да.

Мне даже стало интересно, определила ли меня Вильгельмина в этот пансион экономии ради, или, договариваясь о комнате, не удосужилась заглянуть ни в столовую, ни на кухню? А может быть, она, как и шеф, считает, что молодежи полезно преодолевать трудности?

«Ну ничего, — подумала я, — можно заехать домой и позавтракать там, заодно и новости узнаю».

Однако не тут-то было. Не успела я встать из-за стола, как вошла единственная хозяйская служанка — мрачная пожилая женщина, которая всем своим видом, казалось, демонстрировала скорбь от потери любимого человека.

— К вам гости, барышня, — сказала она.

«Гостями» оказались давешние Ирина и Светлана. Они вошли в столовую, так же облаченные в черное и такие же простоволосые, как вчера — длинные пряди выбивались из-под зимних шапок.

— Ах, дорогая, как тебе спалось? — с искренним участием спросила Светлана, снова хватая меня за руки. — Готова ли ты к продолжению сеансов?

— Уже? — удивилась я.

Мне казалось, что второе собрание должно состояться где-нибудь ближе к вечеру, в более приватной обстановке. Я также надеялась увидеть на нем Викторию — уж на вечернике для «своих» она должна была появиться!

— Да, а чего ждать? — спросила Ирина. — Само собрание ближе к вечеру, но пока до него есть время, мы тебе можем показать наши учебные книги, познакомить с адептами… тебе понравится!

У меня имелись некоторые сомнения в этом, но возражать я не стала. Правда, мне хотелось дойти до Вильгельмины и сообщить, чем кончилось вчерашнее приключение, но я рассудила, что письмо будет ничем не хуже, даже информативнее. Поэтому я сказала, что все хорошо, только мне нужно черкнуть открытку тетушке — и зашла по дороге на почту.

Светлана и Ирина вежливо не заглядывали мне через плечо, постояли в стороне, пока я надписывала открытку у почтовой конторки, но я все же воспользовалась кодом, как мне хотелось надеяться, прозрачным: «У меня все хорошо! Кажется, завела новых подруг. Сегодня весь день проведу с ними».

Почта в Необходимске доставляется четыре раза в день, я отправила письмо с утра, так что Вильгельмина получит его немногим позже полудня. Впрочем, может быть, к тому времени я освобожусь и зайду к ней сама.

Не освободилась.

После почты мы отправились в симпатичный особнячок — вовсе не тот, где проходило вчерашнее собрание, хоть и на соседней улице. Этот выглядел странным гибридом присутственного места и жилого дома: по коридорам витал запах сургуча и воска, а еще еды — овощного салата и какой-то каши, если я ничего не путаю. В обставленной как рабочий кабинет, мимо которой мы проходили, лежали на столике пяльца с неоконченной вышивкой и стояла забытая чашка с чаем.

Шторы висели на всех окнах, даже в коридорах, отчего в доме царил полумрак — еще одна примета жилища. Однако почти все двери были открыты нараспашку, словно в конторе во время камеральной проверки, а встреченные нам люди (в основном, женщины) носили только черное, словно униформу. Никто из них и не подумал с нами поздороваться, у каждой, казалось, были какие-то срочные дела.

— Ну вот, какая удача, — сказала Светлана, заводя нас в одну из комнат. — Ты ведь говорила, что любишь рисовать, так? Мы как раз раскрашиваем брошюры, они понадобятся в среду.

Тут же я пожалела, что упомянула про свое желание нарисовать портрет Марины. Надо было лучше контролировать себя! Может быть, секрет и безобидный, но неуютно стало от того, что эту сокровенную часть меня выставили на всеобщее обозрение.

И все же почти сразу мне стало некогда раздумывать: меня усадили за столик, поставили передо мной краски и кисти и положили стопку отпечатанных брошюр — на хорошей бумаге, но черно-белых, видимо, ради экономии. Цветная печать стоит баснословно дорого.

Кроме меня за соседним большим столом занимались тем же самым еще две девушки — обе в сером, с подобранными волосами. Они представились «адептками второго ранга», одну звали Женей, другую — Сашей. Обе показались мне очень милыми. Светлана и Ирина добродушно обменялись с ними несколькими фразами с какими-то общими шутками; атмосфера царила легкая и непринужденная.

— Ну, оставлю вас за работой, — сказала Светлана и погладила меня по голове. — Я скоро приду, принесу что-нибудь вкусненького и проверю, как у тебя дела, хорошо?

Последнее она проговорила тише, обращаясь непосредственно ко мне.

Несмотря на обстоятельства, забота была мне приятна, и я кивнула с благодарностью.

Брошюра, которую мне предстояло раскрасить, была хорошо отрисована: на ней женщина в длинном черном платье с длинными распущенными волосами стояла посреди стилизованного райского сада: к ней опускались ветви, увешанные плодами, подле нее на поводке шли ягуар и огромный козел или тур с загнутыми рогами. Не люблю козлов, но здесь животное смотрелось благородно!

— В какие цвета раскрашивать? — спросила я своих товарок.

— В какие хочешь, — доброжелательно ответила мне Женя, а Саша добавила:

— Славно будет, если все открыточки получатся друг на друга не похожие! Чтобы в каждой была душа создателя, в каждой магия, понимаешь…

Она посмотрела на меня значительно, будто ожидая, что я вдохну магию в ровные отпечатанные линии с еле намеченным лицом женщины и слишком гладкую, не вполне подходящую для акварели бумагу.

Любопытства ради я раскрыла эту то ли открытку, то ли брошюру. Внутри оказался тот самый гимн, что погрузил меня в транс накануне вечером. Из набранных курсивом строчек я узнала, что «да пребыть» должна тьма, вечная, изначальная и первозданная. Ну что ж, можно было догадаться.

Раскрашивать брошюры в мои планы не входило: мне нужно было разыскать Викторию Вертухину или, по крайней мере, узнать что-либо про нее. Однако вызывать подозрения тоже не следовало: я решила порисовать какое-то время, а потом сделать перерыв под предлогом того, что у меня затекла спина или устали глаза, побродить по особняку. Раз это была постоянная база секты, решила я, есть неплохие шансы что-то найти.

Но случилось неожиданное: работа меня увлекла. Казалось бы, что интересного — знай себе раскрашивай уже готовые открытки, ни полета мысли, ни творчества. Но мне вдруг стало интересно! Я ведь всегда любила рисовать, только дома мне редко выпадал случай поработать красками. Разве что по воскресеньям, когда шеф почти всегда устраивал выходной, и мало было риска, что он сорвет меня с места своим поручением. Как правило, я делала наброски только карандашом. Да и Мурчалов меня поощрял совершенствовать именно карандашную технику: это полезно в сыскной работе.

А тут — вроде и бумага не совсем подходящая, но кисточка была хорошей и тонкой, на краски культисты тоже денег не пожалели. Да и девушки Женя и Саша оказались отличными товарищами: они говорили мало, но то и дело то одна, то другая отпускали шутку или какое-нибудь веселое замечание. Кроме того, они иногда искоса поглядывали в мою работу и хвалили меня — и аккуратно, и цвета я хорошо подбираю, с фантазией и со вкусом, без выкрутасов…

Кроме того, два или три раза забегали Светлана или Ирина, приносили вино — «это совсем легкое, да еще разбавленное, пейте смело!», печенье и сыр. За работой я ела мало, но от перекусов и вина в голове стало приятно легко, а от ощущения общего дела, которое я делаю вместе со всеми, сделалось как-то особенно тепло и радостно.

«Ты сыщица! — напомнила я себе. — Ты здесь, чтобы разоблачить вредный культ!»

Но какая-то часть меня тут же спросила, с чего я взяла, что этот культ так уж вреден. Если он не нравится таким людям, как клиенты Вильгельмины или даже сама Вильгельмина, это вовсе не значит, что культ плох! Просто люди встречаются, хорошо проводят время, нашли себе общие интересы… Ну и что, что это мистика и оккультизм, ну и что, что я во все это не верю? Мало ли вещей, в которые я не верю, но которые приносят другим людям удовольствие! Разве плохо, например, что верующие построили церкви, вроде той, в которой встречается по субботам наш математический клуб?