— Ах, вы уже управились! — воскликнула Светлана, входя в комнату в очередной раз.
Разогнувшись, я с удивлением обнаружила, что и в самом деле: подле меня больше нет нераскрашенных заготовок, за окнами синеет вечер, а в комнате включен электрический свет.
— Какие вы молодцы! — Светлана просматривала мои открытки, а заодно и те, что лежали стопками рядом. — Особенно ты, Анечка! Первый день, а уже так хорошо включилась в работу!
— Да, — подтвердила Женя, тепло мне улыбаясь. — Без нее мы бы не управились.
У меня слегка болела шея, затекшая от долгого сидения, а глаза, как я только что обнаружила, слезились. Но все же я чувствовала огромное воодушевление. До чего приятно было заниматься любимым делом, в команде людей, который разбираются в нем не хуже тебя, да и к тому же не скупятся на похвалу! Даже появилось ощущение, что мы и впрямь добились чего-то очень важного в тот день.
При этом у меня совершенно вылетело из головы, что я на задании, и что должна искать клиентку. И вообще я уже не очень верила в разрушительную природу этой секты.
Лишь позднее я узнала, что так — на общее дело — «Школа детей ночи» ловит всех, достаточно наивных, чтобы попасться на ее удочку, и достаточно созидательных, чтобы не купиться на более простую наживку. Меня отнесли именно в эту категорию.
— Знаешь что, — проговорила Светлана заговорщицким тоном, — вообще-то, ты еще довольно низкого ранга, тебе не положено… Но я могу показать тебе нашего Темнейшего лидера! Ты и впрямь хорошо потрудилась.
Я чуть было не спросила: «Увидеть Гуннара Лейфссона?», но вовремя прикусила язык. Обычной девушке, зашедшей с улицы, неоткуда было знать, как зовут предводителя секты. Поэтому только энергично закивала.
При этом мне и в голову не пришло протестовать, что я официально вовсе не вступала в Школу.
— Пойдем! — тихо проговорила Светлана. — Тебе понравится.
С наступлением сумерек коридоры особнячка оказались освещены еще хуже, чем днем: когда светило солнце, портьеры только создавали полумрак, теперь же они полностью перекрывали скудный свет сумерек, а электрическое освещение оставляло желать много лучшего — горели только зажженные через огромные промежутки тусклые светильники, которые, казалось, давали больше теней, чем света.
Моя спутница тоже без труда ориентировалась в этой полутьме и безошибочно приветствовала всех, кто попадался нам навстречу, по именам.
Когда я выразила удивление этим ее умением, она сказала:
— Так мы ведь Школа детей ночи, не так ли? Ночь — наша мать и наш отец… Ничего, когда ты продвинешься дальше по пути познания, темнота тоже перестанет тебя пугать.
Я смолчала, не сказав, что темнота меня отнюдь не пугает и что ночное зрение у меня лучше, чем у многих. Что меня путало, так это не темнота, а мешанина теней и полусвета, казалось, специально задуманная так, чтобы сбивать с толку. Понятное дело, что и у Светланы нет никаких мистических сил, просто она привыкла и все тут выучила.
У меня мелькнула мысль, не значит ли это, что Светлана живет в особняке постоянно, но я решила, что это не имеет значения.
Тем временем мы подошли к неприметной двери, из-за которой доносился приглушенный голос. Светлана приоткрыла ее и сделала жест мне заходить следом за ней.
За дверью висела длинная портьера; в полутьме я сразу налетела на нее лицом и испытала короткий приступ дезориентации, однако Светлана поймала мой рукав и втащила меня внутрь. Здесь было ненамного светлее, чем в коридоре. Мы оказались в просторной, довольно уютной комнате, заставленной уже не дешевыми стульями, а рядами мягких кресел. Впрочем, «рядами» сильно сказано; я решила, что всего тут было мест пятнадцать, не больше. Занимали их снова только женщины.
Перед этим импровизированным театром выступал мой старый знакомец Стас. Он поймал взгляд Светланы и тихо кивнул ей. Мол, я знаю, что ты привела зрительницу, все правильно.
Он продолжил говорить:
— … надо ли это повторять? Вы слабы и ничтожны! Вы пока еще не достойны ночи, — он обвиняюще махнул рукой в сторону окна, за которым синели поздние сумерки, — потому что вы умеете только жаловаться, только трусить, только брать! Сильный человек, настоящий адепт, силен во всем. У него всего достаточно: денег, власти, восхищения и обожания других. И он, не скупясь, делится всеми этими благами, потому что по-настоящему презирает их. Вот например…
Он подхватил со стола, стоящего позади, мешочек. Там звякнуло.
— Здесь золотые монеты, — сказал он. — Школа от души делится ими со своими адептами. Подходите и берите, кому сколько нужно, — его голос достиг властного крещендо. — Ну! Подходите и берите!
Никто не отозвался. Скрипнул чей-то стул.
— А если так?
Стас подошел к стоящему ближе всех креслу — в нем кто-то сидел, но сзади, из-за спинок, я не видела, кто, — запустил руку в мешочек и высыпал несколько монет на колени сидящему. Женщина с возмущением вскочила.
— Как вы смеете!
У нее оказался немного визгливый голос. Судя по нему, ей было много за тридцать. Никак не Вертухина.
— Правильно, — голос Стаса, кажется, сменил гнев на милость. — Чему-то вы уже успели научиться. Сильный человек не берет из милости. Сильный человек отбирает то, что ему нужно — или дает. Сейчас я предложу вам упражнения для обретения силы…
Я начала догадываться, что упражнения для обретения силы будут заключаться в пожертвованиях в пользу Школы, но тут Светлана тронула меня за рукав.
— Пойдем, — сказала она, — дальше тебе еще рано.
Она вывела меня обратно в коридор и остановилась в нерешительности.
— Послушай, — сказала она, — у меня еще дела в этом крыле. Найдешь дорогу назад? Тут на самом деле легко: прямо по этому коридору до лестницы, потом вниз, на первый этаж… А там висит объявление, где занятия второго круга.
Я согласилась, что это в самом деле легко, и даже полутьма, царящая в коридоре, мне не помешает.
— Ну и отлично! — Светлана просияла. — Я приду, заберу тебя с сеанса.
Светлана скрылась, а я, пройдя для виду немного в нужном направлении, остановилась, развернулась и направилась следом за нею.
Не то чтобы я собиралась выслеживать Светлану. Если бы она меня заметила, я бы сказала, что у меня остались еще вопросы. Но на самом деле я хотела просто посмотреть, что творится в других комнатах этого особняка. Что-то подсказывало мне, что я не разочаруюсь.
Я тихонько кралась вдоль ряда дверей, прислушиваясь, не услышу ли я еще голоса. Как мне показалось, несколько дверей подряд вели в ту комнату, где я была только что: из-за всех них доносился голос Стаса. Но за четвертой дверью было тихо, а за пятой я услышала другой мужской голос, незнакомый.
Эта дверь оказалась незаперта; я приоткрыла ее и так же обнаружила за ней портьеру. На сей раз я не стала эту портьеру отодвигать и входить, лишь приникла глазом к щели в ней.
Не сразу я поняла, что вижу: комната освещалась совсем скудно, еще скуднее, чем та, где я только что наблюдала за сбором пожертвований. Горело всего несколько свечей. Впрочем, и сама комната казалась не больше будуара богатой дамы. Да и то, насколько я помню, будуар Полины Воеводиной, дочери бывшего мэра и моей заклятой подруги по пансиону, был побольше.
В разбавленных свечным светом сумерках мне удалось разглядеть несколько диванов, составленных полукругом. Кроме того, прямо на полу лежали подушки, словно в каганатском серале, и некоторые люди — тоже женщины — сидели прямо на них.
Насколько можно было разобрать, тут все женщины были с распущенными волосами и в черных платьях. Кроме того, почти все они казались молоды — никого намного старше двадцати с небольшим. Всего я насчитала человек семь, не могу поручиться: часть фигур терялась в полутьме.
Зато центр этой композиции, сидящий на центральной оттоманке мужчина, освещен был хорошо. Я никогда не видела его, но сразу узнала: Вильгельмина Бонд подробно его описала. То был Гуннар Лейфссон — очень высокий (даже в сидячем положении) худой человек с длинным крючковатым носом и рыжими курчавыми волосами!
