Тем временем в гул, издаваемый женщинами, вплелись слова:

— Ночь кровавая, да благослови меня,

Ночь черноокая, да укрой меня,

Ночь, сестра моя, будь со мной,

Ночь, без сил моих не оставь меня!

Вслушиваясь в однообразные, тягуче-медленные слова, вглядываясь в покачивание одинаково одетых силуэтов, я снова как будто начала погружаться в транс. Пришлось снова представлять Стаса, одетого в форму младших воспитанниц — платьице с широким кушаком и бантом на спине — чтобы преодолеть сонливость.

И очень вовремя я взяла себя в руки, потому что слова сменились.

— Посланник ночи, прииди и отметь меня,

Посланник ночи, отметь меня клеймом своим,

Посланник ночи, о пусть клеймо твое,

Посланник ночи, на челе моем горит вечность!

Последняя строка отличалась по ритму от предыдущих; женщины в черном почти провизжали ее.

И тогда в темноте, дальше у зеркала, вспыхнули два огненных глаза!

Я вздрогнула от неожиданности, холодный пот выступил между лопаток. «Что за чертовщина! — мелькнула мысль. — Неужто и вправду магия⁈»

Впрочем, я тут же устыдилась — и одновременно мне стало ясно, как именно привлекали этих девушек. Если уж даже я, зная изнанку происходящего и изо всех сил пытаясь поддерживать в себе здравый настрой, попала под воздействие этого всего, то каково же приходилось остальным женщинам?

А устыдившись, я немедленно поняла, что это был всего лишь Гуннар Лейфссон, только в маске, чьи глазницы пылали ровным оранжевым светом. «Какая-то химическая реакция, — попыталась убедить себя я, сдерживая дрожь. — Вроде бы, если в фосфор добавить марганец, он дает такой свет? Неважно, что-то точно дает! Никакой мистики!»

Девушки заголосили почти в экстазе, когда Лейфссон вошел в их круг. Он же только вскинул руки, призывая их к молчанию — и они немедленно смолкли.

— Мои последовательницы! — проговорил он тем самым властным тоном, который когда-то заставил меня, не думая, опуститься на колени и поцеловать его руку. — Я собрал вас тут, чтобы совершить наказание.

Мне почудилось, что я слышу шепот ужаса, пролетевший в темноте. Или, может быть, чую запах страха? Пока я наблюдала за песнопениями адепток, я как-то успела сжиться с ними, и теперь ощущала все их эмоции.

— Не нужно бояться, — проговорил Гуннар, внушительно и снисходительно одновременно. Он, несомненно, тоже чуял состояние своей «паствы». — Наказание коснется только отступницы. Той, что вкусила наших таинств, но не пустила их в свое сердце. Той, что отступила от нас и выдала наши секреты. Той, что предала нас, выставив лжецами и обманщиками.

— О-о, — простонал кто-то из женщин, возможно, несколько сразу.

— Многие из вас видели статью в «Вестях», написанную продажной журналисткой по словам отступницы, — продолжал Гуннар. — А того, что повлечет за собой эта статья, никто, кроме вас, и не увидит. Потому что сейчас отступница полностью околдована мною и находится в моей власти.

Затем он повысил голос:

— Отступница Анна! Выходи!

Все-таки он помнил мое имя. Или вспомнил только что.

У меня мурашки поползли по спине. «Никуда не иди, — сказала я себе, — выскользни тихонько, наверняка Светлана не заперла дверь изнутри, ты сможешь бежать…»

Но, пока я думала все это, ноги мои зашагали к Лейфссону совершенно самостоятельно. Как будто я в самом деле была подчинена булавкой!

Во имя всего святого, зачем вообще выводили генмодов? Людьми управлять предельно просто — если даже такой, как он…

Но не успела я додумать эту мысль, как уже стояла в широком кругу адепток. От их белых лиц и безумных глаз мне сделалось не по себе.

— Что за наказание определим ей? — спросил Лейфссон.

— Кровь! — взвизгнула Виктория Вертухина.

— Кровь! — завопил еще кто-то. С ужасом я узнала этот красивый голос: Вера Гаврилова!

И в самом деле, хозяйка особняка тоже была тут. Я скорее угадала, чем узнала ее: на сцене-то она всегда была в гриме. Несмотря на возраст — что-то около сорока, — она мало отличалась от остальных девушек, в основном, благодаря своей миниатюрности.

— Выпьем до дна! — низко, страшно воскликнула Светлана.

И я вдруг поняла: выпьют. Плевать им на Златовского, который велел оставить меня в живых. Плевать им на то, что они обычные люди в обычной жизни; здесь, сейчас, в темноте, им дозволено все! И способны они сейчас тоже на что угодно.

— Узрите. Торжество. Ночи! — нараспев проговорил Гуннар Лейфссон.

Он сорвал маску; стало видно его лицо, по которому плясали тени, порожденные свечами. И клыки: как я уже говорила, Златовский, похоже, перестарался, и они не очень помещались. Хотя мне показалось, что сейчас Лейфссон даже специально держал рот приоткрытым, чтобы было лучше видно.

Так или иначе, от этого зрелища мне стало легче. Еще помогло то, что я обратила внимание, как отрывисто и четко Лейфссон выговаривал каждое слово. А все потому, поняла я, что клыки мешали ему! Точно так же, как Стасу. Просто он несколько лучше владел собой, вот я и не заметила, когда они меряли их в прошлый раз.

Но самообладание вернулось только ко мне. Девушки-адептки, казалось, окончательно его потеряли. Одна из них вскрикнула и все отпрянули, делая круг шире; одна из них наткнулась спиной на высокий канделябр, и тот зашатался.

— Спокойно! Спокойно! — театрально-повелительным тоном вскричал Стас. — Магистр показал свой истинный лик! Вы заслужили это! Вам оказана честь!

— А мы тоже так сможем? — робко спросил кто-то, кажется, Вера Гаврилова.

— Если будете усердно постигать учение Детей Ночи, — дипломатично ответил Стас.

Тоже так сможем! Видимо, девушкам не терпелось отрастить во рту звериные зубы. Как по мне, сомнительное приобретение, но о вкусах не спорят.

— Подай. Мне. Руку! — приказал Лейфссон.

Я вытянула руку, прикидывая, куда он будет кусать. Златовский ведь велел не трогать запястья. Хотя, может, ему слова Златовского не указ…

Гуннар и в самом деле не стал трогать мое запястье. Расстегнув манжету моего платья, он закатал рукав до локтя. У меня немедленно возникла ассоциация с прививками, которые нам ставили в пансионе.

А потом, держа мою руку своими — у него оказались горячие, совсем не потусторонние пальцы, — он поднес ее к губам. И вонзился.

Ну и больно было!

Уже значительно позже той истории мне попался какой-то роман, где вампиры подавались в романтическом ключе. Дескать, даже от укусов молодые девушки и юноши с ума сходят, так это приятно. Ничего приятного, смею вас уверить! То есть, возможно, у мифических вампиров и есть какие-то магические свойства, которые работают как анестезия, а то и как афродизиак, но у наших, доморощенных, таковых не оказалось.

Что же касается прочих ощущений, то представьте, будто вас укололи не обычным шприцом для инъекций, чей диаметр измеряется в долях миллиметра, а толстой-претолстой щепкой! Или, допустим, буравчиком, каким строители делают дырки в стенах.

В общем, я заорала. Причем испустила отнюдь не театральный стон, подобающий несчастной девице, замученной порождениями ночи.

— Бля, ебанулись, что ли⁈ Больно, мать вашу!

И рванула руку на себя.

Просчет Златовского с зубами сказался вновь: крепились они не очень хорошо. Вампирская вставная челюсть осталась висеть у меня прямо на локте, с которого капала черная в этом освещении кровь.

Адептки заорали — все разом, в унисон, словно репетировали. Лейфссон завыл, зажав руками рот: наверное, вампирский протез задел его настоящие зубы, вылетая. Стас замер, явно в шоке.

Бежать! Прямо сейчас!

И тут меня осенило. Вместо того, чтобы сразу кинуться к выходу — я так и не знала, закрыла его Светлана или нет, — я шагнула влево, туда, где к стене крепился выключатель электрического освещения. И щелкнула им.

Обычно паника нарастает, когда свет выключается. В этот раз все было наоборот.