Златовский привел меня в кабинет, отделанный с нарочитой, купеческой роскошью: повсюду красный бархат и тяжелая полированная мебель. Я надеялась увидеть Никитина, но вместо него за столом, развалясь в шикарном кресле с подлокотниками, больше похожим на трон, сидел Гуннар Лейфссон. Увидев его, я тут же вспомнила, как целовала его руку, и мне еле удалось не пустить на свое лицо раздражение: будучи под булавкой, я не видела себя со стороны, но была совершенно уверена, что демонстрировать эмоции не стоит.

Напротив него, на краешке стула для посетителей, пристроился мой старый знакомец Стас, один из посвященных.

— Вот, — сказал Гуннар с легким юландским акцентом. — Полюбуйся. Хорошо, что за тебя исправляют ошибки.

— Ты ведь и сам ничего не заметил, когда ее к тебе приводили, — огрызнулся Стас. — И между прочим, это я вспомнил о том, что в лаборатории Резникова ведь тоже была какая-то девица, помощница сыщика, и догадался спросить о ней Александра Трофимовича!

Златовский фыркнул.

— Избавьте меня от необходимости выслушивать ваши дрязги. Девушка у вас. Постарайтесь вернуть ее мне живой.

Затем он обратился ко мне:

— Приказы Гуннара Лейфссона имеют второй приоритет после моих. Поняла?

— Поняла, — сказала я.

— Потрясающе! — Лейфссон даже подался вперед на своем кресле. Ленивое выражение слетело с его лица. — Мы их, значит, месяцами обрабатываем, а вы можете… раз-раз булавкой, и все?

— Попрошу не низводить высокую науку до профанации, — брюзгливо ответил Златовский. — Перед вами не «раз-раз», а плод многолетних экспериментов, моих и моей покойной супруги… Она всю душу вложила в это творение. Именно поэтому мне крайне неприятна ваша позиция.

— Да выживет она, выживет, — лениво махнул Лейфссон. — И не забывайте, кто вас приручил и укрыл после того, как ваша дражайшая супруга упокоилась.

«Ага, — подумала я, — значит, организатором их преступной деятельности была именно Златовская, а муж ее чисто наукой занимался… и после ее смерти ему некуда было пойти, вот его и подобрали сектанты? Или прямо Соляченкова? Все интереснее и интереснее! Но уж больно нагло Лейфссон себя ведет, неужели он набрал столько силы?»

Определенно, мое решение не сбегать, а притвориться бездушным механизмом уже давало свои плоды!

И все же, что они собрались со мной делать? Если они обещают, что я выживу, может быть, не стоит дергаться, а попробовать это вытерпеть?..

— А она все-все будет делать, что прикажут? — вдруг спросил Стас, очень неприятно глядя на меня.

Чем-то его взгляд напомнил мне взгляд Волкова в той камере, но тот был горячим, воспаленным, а этот — каким-то липким.

Нет! Если позволят себе лишнее, терпеть я это не буду, буду драться насмерть! У всего есть пределы. Да шеф никогда бы этого от меня и не потребовал!

— Даже не думай, Стасик, — отозвался Лейфссон. — Нам лишние осложнения не нужны. К тому же, наш добрый доктор вроде как ее на развод предназначает? — он вопросительно взглянул на Златовского.

— Цели моих экспериментов — не ваша забота, — холодно проговорил тот. — Но должен заметить, что то, что вы предлагаете — чистой воды профанация! У меня всего один образец женского пола, и вы предлагаете подвергнуть его риску беременности и родов, хотя с тем же успехом можно привить эмбрион любой подходящей суррогатной матери!

— То есть пользоваться ею можно? — не унимался Стас. — По прямому предназначению?

— Ее прямое предназначение — разведка и курьерская работа, — тон Златовского сделался еще холоднее. — Вам не хватает доступных девиц в вашем культе? Я оплачу вам проститутку. А от моего образца отстаньте, иначе я гарантирую неприятности.

Он обратился ко мне:

— Если этот тип, — он указал на Стаса, — попытается тебя изнасиловать, разрешаю бить на поражение. Ясно?

Я кивнула, мстительно подумав, что этот приказ выполню с удовольствием — даже без всякой попытки изнасилования!

— Не бойтесь, доктор, — сказал Лейфссон. — Я умею чтить договоренности. Она вернется к вам живой и целой. Ну, может быть, немного ослабевшей, — он ухмыльнулся. — Кстати, как насчет новых накладок, которые вы нам обещали?

— Извольте, — Златовский полез в карман своего сюртука и достал две железные коробочки, которые протянул Лейфссону. — Шедевр дурновкусия, как по мне, но функциональные требования выполнены.

— То есть ими можно кусать? — жадно спросил Стас.

Златовский посмотрел на него с отвращением.

— Только не переусердствуйте, молодой человек, — сказал он. — И помните, что на человеческом теле очень много артерий, повредив которые, вы приведете к быстрому кровеистечению. И сухожилий, повредить которые тоже довольно легко. Поэтому ни шею, ни запястья использовать не рекомендую.

Лейфссон открыл коробочку и достал оттуда предмет, в котором я с удивлением узнала вставную челюсть.

— Мы будем осторожны, — пообещал он.

После чего вставил челюсть в рот. В вечернем свете, косо падающем в полузакрытое портьерой окно, блеснули выступающие верхние клыки.

Когда тебе страшно, не так уж трудно делать вид, что ты бездушная машина. Гораздо сложнее притворяться, когда тебя так и разбирает смех.

А меня действительно тянуло захохотать: уж больно потешно выглядел Гуннар Лейфссон, гримасничая и умещая во рту очевидно неудобную вставную челюсть со слишком выпирающими зубами!

У Стаса дела обстояли еще хуже: очевидно, Златовский, не будучи дантистом, плохо подогнал его комплект по размеру, и зубы так и норовили выпасть, когда он открывал рот. Не говоря уже о том, что он отчаянно шепелявил.

— Просто говори поменьше, — наконец велел ему Гуннар.

— Какое поменьше! — возмутился Стас. — Обычно тебя всегда я объявляю на сеансах!

— Ну, поручишь Светлане. Она уже набралась опыта.

Стас хмуро надулся: видимо, ему не нравилось, что его обычную почетную обязанность кому-то перепоручают.

Все это выглядело комично донельзя.

Вот что бывает, когда на темные мифы проливают солнечный свет. Сомневаюсь, что настоящие вампиры из юландских сказок когда-либо вызывали у жертвы потаенные приступы хохота.

Но, когда Златовский удалился, а Лейфссон велел мне идти за ним, комического эффекта хватило ненадолго: я сразу же вспомнила, в какую передрягу попала.

По обстановке я поняла, что мы и в самом деле находимся внутри богатого особняка, очень может быть, что и в самом деле в границах Опалового конца. Даже дома у Полины Воеводиной я не видела, чтобы коридор был обтянут шелковыми обоями! Впрочем, ведь и дом-то у Воеводиных не самый большой: прежний мэр славился своей честностью, и состояние нажил не на государственной службе, а удачным браком…

Из этого роскошного коридора мы попали в прихожую, тоже роскошную, украшенную двумя огромными напольными вазами с ветками кораллов. Входная дверь была приоткрыта, из нее приманчиво виднелся двор особняка, залитый оранжеватым вечерним солнцем. Самое время, чтобы рвануться и бежать… Если бы не субъект, дежуривший у дверей.

Наверное, это был тот самый тип, что тащил меня на себе — нечасто увидишь таких огромных мужчин!

Он развернулся к нам, скользнул равнодушным взглядом — и внезапно я узнала это молодое, ничего не выражающее лицо с прозрачно-голубыми глазами.

Да это же тот самый тип, с которым я дралась в кофейном сосняке Златовских! Похоже, прошлое не собиралось меня отпускать.

Нет, поняла я, мимо него просто так не просочишься. В прошлый раз мне удалось убежать только чудом. Нельзя рассчитывать, что чудо повторится второй раз.

Еще меня вдруг от макушки до пяток пронзило жалостью.

Теперь я знала, что и сама генмод; более того, теперь я знала, каково находиться под воздействием булавки. Этот молодой мужчина, должно быть, мой ровесник — может, парой лет старше или моложе, если нас создавали в одной лаборатории и примерно в одно время; пожалуй, его можно назвать моим братом с гораздо большим правом, чем рыжего пушистого Ваську! Если я правильно поняла обмолвку Златовского, меня конструировали из расчета шпионажа и разведки, поэтому я ловкая, быстрая, с отличными зрением, слухом и памятью. А у этого все вложили в телесную мощь.