Кто и почему придумал использовать не просто энноний, а обогащенный им сплав (обычно берут бронзу, но годится что угодно, хоть медь, хоть платина), я не знаю. Кажется, изначально дело было в дешевизне: энноний баснословно дорог и хрупок, крошится при транспортировке; а булавки планировали выпускать в большом количестве и использовать на войне.

Теперь производство булавок запрещено. Ходят слухи, что где-то за границей еще производят булавки и даже выводят генмодов, только делают их глупее обычных — чтобы не могли восстать против своих создателей и потребовать себе свободу, как это сделали их собратья. Жуткое допущение! Впрочем, мне кажется, это больше городская страшилка.

Кроме того, чем выводить глупых генмодов, не проще ли дрессировать обычных животных?

По крайней мере, так я думала раньше, пока не оказалась в этой страшной комнате в окружении страшных булавок. В немом ужасе я лежала на грязном полу, и в голове у меня роились самые дикие теории. Да, шеф мне сказал, что Гуннар Лейфссон скупает булавки за границей, но мне бы в голову не пришло, что в таком количестве! Я думала, может быть, он привез десять, ну двадцать булавок, с тем, чтобы разыскать тех немногих генмодов, у которых ген подчинения работает активно — а их не может быть много в нашем городе, просто не может!

На кого они рассчитывают ими воздействовать? На кого эти булавки настроены? Или еще ни на кого?

И самое страшное — что будет со мной от близкого соседства с таким количеством булавок?

Моя собственная заветная брошь, висевшая на цепочке на груди, вдруг показалась маленькой и несерьезной, неспособной противостоять напору тысяч металлических орудий пытки и подчинения.

Потом вдруг показалось, что я эту брошь потеряла, и отныне у меня нет даже такого ненадежного щита; мне пришлось немного поерзать на полу, чтобы вновь ощутить ее спасительное присутствие на груди.

Как раз в этот момент распахнулась дверь на противоположном конце помещения — куда более хлипкая, чем та, за которую забросили меня, — впустив широкий луч света. Потом она закрылась. Я замерла, пытаясь стать как можно менее заметной. Тщетно: вошедший в комнату несомненно знал о моем присутствии и шел прямо ко мне!

Я услышала скрип новых ботинок, потом увидела и сами эти ботинки — отлично отполированные, они блестели даже в этом тусклом свете.

Над ботинками начинались брюки из хорошей шерсти, потом шли жилет и сюртук в тонкую полоску (и, конечно, шелковый уголок платка в кармане). А выше, над щеголеватым белым воротничком я разглядела лицо Александра Трофимовича Златовского, моего создателя.

Я видела его только один раз, на старой фотографии в журнале, но узнала мигом. Тогда я еще подумала: жена у него некрасивая, а сам щеголь, должно быть, женился по расчету — или, напротив, по редкостно большой любви, от которой на внешность не смотрят.

Но сейчас он мне вовсе не показался красивым, даже импозантным не показался. Лицо его было каким-то серым, одутловатым, левая щека дергалась. При всей аккуратности костюма усы производили неряшливое впечатление, в них будто крошки застряли. Глаза, невнятного цвета в полутьме, смотрели стеклянно и невыразительно, словно бы видя и не видя меня.

— А, — сказал он. — Последний наш эксперимент. Последняя память по Нелли. Ну, — он оглянулся. — Чем бы нам тебя починить?..

— Не смейте! — сказала я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал. — Если вы только попробуете, вам не жить!

Он обратил на мои слова внимания не больше, чем если бы я мяукала по-кошачьи. Снял с ближайшего стеллажа булавку для галстука, наколол себе палец, потом собрал кровь под маленькую крышечку на конце. Затем присел на корточки.

Я попробовала отползти, попробовала разорвать веревки, напрягшись изо всех сил. Тщетно — это оглушили хлороформом меня плохо, а связали на совесть. Мне хотелось выть в голос. Ну что за фарс! Полугода не прошло, а я уже снова оказалась в плену у Златовских, и снова они хотят подчинить меня, но нет больше в этой темнице Волкова с его спасительным укусом!

Булавка коснулась моей щеки. Я думала, что умру.

Но я не умерла. Мысли все также неслись вскачь в моей голове, и отчаянная паника скрутила тело чуть ли не спазмом. Моя брошка сработала! Милая, хорошая брошечка! Милый, хороший шеф, который еще в детстве придумал для меня такую защиту!

Не знаю, что внушило мне спасительную мысль. Некоторые люди от адреналина умнеют; я едва ли из их числа, но тут безмерный ужас словно бы подсказал мне единственную линию поведения. Я расслабила тело, постаралась расфокусировать взгляд, прекратила биться.

— Хорошо, — сказал Златовский без всякого выражения. — Ты подчиняешься мне?

— Я подчиняюсь вам, — сказала я, стараясь говорить так же безэмоционально. Актриса из меня никудышная, но ужас придал мне таланта.

— Хорошо, — кивнул Златовский. — На кого ты работала до сегодняшнего дня?

— На сыщика Василия Васильевича Мурчалова, — я решила говорить правду, как если бы я правда была под булавкой: неизвестно, что именно он знает обо мне и о Мурчалове.

— Это по его заданию ты проникла в Школу детей ночи?

— Нет.

— Как нет? — казалось, он удивился. — Неужели по собственному почину?

Я молчала, лихорадочно пытаясь вспомнить, как я отвечала на риторические вопросы под булавкой. Буквально? Или просто их игнорировала?

К счастью, Златовский выручил меня, спросив:

— Или тебе кто-то еще приказал?

— Вильгельмина Бонд, — сказала я, пытаясь сообразить, должна ли я помнить отчество сыщицы. Если бы его называли при мне, под булавкой я бы вспомнила. Называли ли?.. Нет, неважно, это Златовскому знать неоткуда!

— А, вот оно что, — пробормотал он. — Бонд и Мурчалов работают вместе? С кем еще они стакнулись?

— Они работают вместе над некоторыми делами, — подтвердила я. — С ними работает старший инспектор ЦГУП Дмитрий Николаевич Пастухов и инспектор ЦГУП Жанара Алибековна Салтымбаева.

— Да не это, — досадливо дернул усом Златовский, — их клика из ЦГУПа меня не интересует… С кем они связаны в Ратуше, можешь мне сказать?

Я молчала, пытаясь сообразить, сдавать ли ему Пожарского или нет. Лучше нет! В конце концов, я ведь глупая помощница, меня могли ни во что не посвящать… я могла не знать Пожарского по имени или вовсе не понять, что эта овчарка работает в Городском собрании.

— В самом деле, откуда тебе знать, — пробормотал Златовский. — Сейчас я тебя развяжу. Можешь встать и размять мышцы.

Он начал развязывать веревки, ругаясь под нос на слишком крепкие узлы. Я же застыла в нерешительности: пытаться ли мне оглушить его и сбежать, или разыгрывать свой спектакль дальше?

Пожалуй, стоит разыгрывать, решила я. Где-то за дверью обретался и молодчик с хлороформом, и тот, с руками-лопатами, который нес меня на плече. Если они будут думать, что я полностью подчинена, связывать меня не станут, и я успею сбежать, когда получше разузнаю тут все. Да и шефу мои сведения пригодятся. В конце концов, правда, ужасно интересно, как Златовский связан со Школой! А если получится углядеть где-то здесь Соляченкову или хотя бы Никитина, замешанных в явно противоправной деятельности — вот это будет подарок.

Златовский между тем продолжал бормотать:

— Отличный все-таки экземпляр вышел… Нет той физической мощи, что у Коленьки, зато гибкость, потенциал!.. Жаль, конечно, отдавать тебя этим вампирам, ну да ничего… в конце концов, до смерти тебя они обещали не мучить, а восстанавливаешься ты быстро.

Во имя всего святого! А тут я во что вляпалась⁈

Наверное, я зря приняла решение не пытаться бежать: когда Златовский открыл ту самую более хлипкую дверь и приказал мне следовать за ним, никого за этой дверью мы более не встретили.

«Ну, беги теперь, чего же ты!» — возмутилась некая часть меня, однако я эту часть смирила: ситуация ничуть не изменилась. Я все еще понятия не имела, где нахожусь и какая кругом охрана.