Кроме того, меня напугал профессионализм похищения, слаженная работа. Откуда-то эти люди знали, куда я пойду, хотя я сама этого не знала… не могла ли Марина быть с ними заодно? Нет, исключено!

Но, допустим, они следили за мной и вовремя перегнали экипаж с извозчиком: это тоже говорит о том, что свое дело они знают. А может быть, у них были расставлены люди вокруг всего скверика? Нет, вряд ли — сколько же на это надо человек! Или?..

Однако главное: я абсолютно не понимала, кому надо меня похищать!

В случае с Резниковым все было ясно: ему требовалась женщина, способная зачать и выносить ребенка от оборотня, причем такая, которую никто не хватится. Я же оказалась в нужное время в нужном месте, одетая как нищенка.

То, что с ним делила лабораторию Златовская, которая опознала меня как плод своих ранних экспериментов, было чистой воды совпадением.

Но тут ни о каком совпадении говорить не приходилось: выслеживали именно меня, точнее, некую Васильеву, которая посещала собрания Школы детей ночи! А зачем я нужна им теперь, после того, как статья уже вышла и, теоретически, я рассказала все, что знаю?..

Я даже дала официальные показания в ЦГУП: инспекторы Пастухов и Салтымбаева не далее как вчера официально записали и запротоколировали мои слова! С точки зрения сектантов, я уже нанесла им весь ущерб, какой могла, и теперь всякие нападки на меня теряли смысл.

Но как бы то ни было, а ничего хорошего меня в любом случае не ждало. Нужно было решать, как спасаться из моего незавидного положения.

В книге отважная героиня непременно придумала бы хитрый план — или уж по крайней мере следила бы, куда ее везут, по скорости движения и поворотам. Помню историю про полицейского, например, который так хорошо изучил свой город, что знал дорожное покрытие на каждой улице. Уж он бы точно определил маршрут по тому, как часто стукалась его голова о дно повозки.

Со мной не то: во-первых, я не знаю Необходимск настолько хорошо, и определить, что происходит вокруг, по уличному шуму и ямам на дороге, не в состоянии. Во-вторых, я понятия не имела, сколько времени пробыла без сознания. В-третьих, очень тяжело соображать, когда вам трудно вдохнуть, а голова стукается о доски!

Вдруг повозка остановилась — раздался скрежет железа — затем тронулась снова, но медленнее. Я поняла, что мы въезжаем в чей-то двор. Колеса застучали по булыжникам.

Булыжники! Конечно, стопроцентной уверенности у меня быть не могло, но почему-то я сразу решила, что мы, должно быть, въехали в одну из усадеб Опалового конца. В самом деле, где еще найдешь такое покрытие? В Дельте есть булыжные улицы, те, которые считаются памятниками старины, но там камень сносился до полной гладкости. Кроме того, не помню, чтобы в Дельте имелись богатые усадьбы с мощеным двором. Конечно, память может меня и подводить…

Я окончательно запуталась, и тут кто-то над моей головой спросил:

— Очухалась?

— Никак нет, — ответил голос, в котором я узнала человека, кинувшего в меня шляпу. — Я ее хорошо оглушил, долго еще валяться будет.

М-да. Он, значит, уверен, что меня оглушил, но все равно не поленился связать и засунуть в рот кляп. Но почему я пришла в себя так быстро? Может быть, не рассчитал дозу? Или причина та же, по которой я всегда не прочь подзакусить — такой уж меня создали, с телом, которое работает быстро, легко сжигая все что угодно?

…Если излагать мои мысли, кажется, что думала я в тот момент четко и ясно. Ничуть не бывало! Разум мой работал, как плохо смазанный часовой механизм: шестеренки заедают, стрелка дергается без толку… Еле-еле я сообразила закрыть глаза и расслабить мышцы, чтобы, когда с меня сдернули попону, не зажмуриться сильнее от яркого света. А если бы не прозвучавшая над моею головой подсказка — мол, она долго проваляется, — могла бы и не сообразить!

Но, вопреки ожиданиям, когда попону сдернули, по другую сторону моих сомкнутых век по-прежнему царил полумрак. Мы уже въехали под крышу, должно быть, в каретный сарай. Определить точнее я не могла, так как подглядывать не рискнула.

— Возьми-ка ее, — сказали сверху.

Меня схватили руки-лопаты и перекинули через чье-то могучее плечо. Мне стало нехорошо, закружилась голова; я изо всех сил попыталась сдержать рвоту — в моем представлении людей без сознания рвать не должно! К счастью, получилось.

Из-за этих усилий я не сразу сообразила, что тот, кто несет меня, одарен какими-то невероятными, богатырскими размерами. По крайней мере, у моего похитителя, каким я его запомнила, точно не могло быть ни таких рук, ни таких плеч.

Несмотря на то, что я пренебрежительно говорила шефу о Школе детей ночи, среди адептов мужчины все-таки попадались. Но я была уверена, что никогда не видела никого с подобным телосложением. Правда, это ни о чем не говорило: за неделю мне могли все и не встретиться. Кроме того, они могли нанять кого-то со стороны…

Не успела я додумать эту мысль, как меня свалили на пол, словно мешок с кофейными зернами. Затем из моего рта вытащили кляп — мне потребовались все силы, чтобы не сглотнуть рефлекторно, а дать собравшейся слюне стечь на подбородок. То, что кляп убрали, было и хорошим, и плохим признаком: хорошим, потому что боялись, что я задохнусь — значит, хотели взять живьем; плохой — потому что были уверены: кричи не кричи, тут все бесполезно!

Потом за мною захлопнулась дверь — судя по звуку, толстая, может быть, даже обитая железом. Больше ни одного звука не последовало. Это означало, что я, вероятнее всего, осталась одна.

Сколько-то я еще лежала без движения, потом рискнула открыть глаза.

Меня оставили на полу в тесной и узкой комнате, куда свет проникал только через маленькое окошко высоко под крышей. Мебели здесь не было, если не считать одинаковых стеллажей, выставленных рядами, примерно как в винном погребе. Только полки на стеллажах были совсем узкие, бутылки на такие не поместятся. На них лежали металлические предметы — длинные портновские булавки с круглыми головками, булавки для галстуков, шляпные булавки, спицы… кажется, такими можно закалывать волосы по восточной моде. Было там и несколько брошей.

Все эти предметы разложены были на порядочном расстоянии друг от друга, минимум в пядь, словно какие-нибудь роскошные драгоценности на витрине. Это меня удивило.

А потом я нутром ощутила то, о чем додумалась бы сразу же, не мутись у меня до сих пор в голове: это были контрольные булавки. Все до единой!

Не знаю, сколько их тут собрали в комнате — пару тысяч, может быть. Я вспомнила, как одна такая булавка прижалась к моей щеке, и чуть было не заорала от ужаса.

Что такое контрольная булавка?

Это, грубо говоря, антенна, которая каким-то образом настраивает внутри генмода некий «приемник», подавляющий его волю, и подчиняет его тому, кто, в свою очередь, настроен на булавку иным образом. Обычно такую настройку проводят, поместив несколько капель крови или прядь волос в специальное маленькое отделение на контрольной булавке. Именно поэтому у булавок обязательно есть головка или какое-то иное украшение, часто ювелирное. Оно прячет контейнер для образца ДНК.

Каким образом булавка умеет анализировать ДНК, я и сама так и не смогла понять, хотя проштудировала немало литературы на этот счет. Это как-то связано с минералом эннонием, входящим в состав особого булавочного сплава. Исходя из того, сколько мути написано по этому поводу, можно предположить, что даже из самых светлых умов, занимающихся генмодами, никто толком не знает, как это все работает.

Я ведь уже рассказывала, что генмодов создали практически случайно?.. Ну, не то чтобы случайно: шеф мне потом приоткрыл завесу тайны. По его словам, создатели генмодов были оборотнями, скрывающими свою натуру от остального человечества. Они использовали собственные гены, внедряя их в обычных животных, и в результате получили то, что получили.

Энноний оказывает на оборотней сильное влияние, побуждая их к неконтролируемому превращению; на генмодов же он имеет совсем иной эффект. Это все имеет сложную химическую подоплеку — что-то связанное с подавлением каких-то ферментов или гормонов. Моей школьной подготовки не хватает, чтобы разобраться; да и механизм этот, насколько я понимаю, тоже до конца не изучен.