— Мне нужна тёплая ванна. И эликсир ясной памяти.

В спальне Лаккии пахло травяным чаем, который она пила для крепкого сна, угольями из камина и книгами. В лаборатории и тем более в лавке места для них не хватало, так что всё множество справочников, травников, компендиумов и научных трудов давно почивших именитых алхимиков хранилось здесь. К стенам жались стеллажи, полки которых опасно прогибались под весом лежащих книг, перевязанные бечёвкой стопки стояли по углам, на узком подоконнике и даже под кроватью. Были здесь и старинные, ещё от руки писанные манускрипты с резными деревянными окладами или переплётами из воловьей кожи; и новые, не так давно вышедшие из-под прессов магических печатных станков издания, с обложками из бархата, сатина и холста; и совсем древние, истлевшие по краям свитки, от одного взгляда на которые у Мии по спине ползли мурашки. Ей казалось, что стоит лишь развернуть такой свиток и прочесть хоть одно слово с него — и в воздухе пахнёт магией, деревянные ставни с грохотом распахнутся, и в комнату влетит призванный из недр Подземного мира злобный дух. Она поёжилась, отвела взгляд от пухлой книги с бронзовыми уголками и застёжками, переплёт которой, она могла бы поклясться, выполнен был из человечьей кожи, и присела на край кровати. Стоявшая перед ней Лаккия переливала прозрачное зелье светло-голубого цвета из мерного цилиндра в глиняную кружку. Рядом, на шатком прикроватном столике, стоял кувшин с водой, ещё одна глиняная кружка и пара склянок с какими-то зельями.

— Этого тебе должно хватить, — чуть сощурившись, сказала Лаккия и передала Мие кружку.

— Оно не опасно?

— Каждый день его пить я бы не рекомендовала. Когда действие зелья закончится — будешь чувствовать себя как после сильнейшего похмелья, а в остальном… Просто помни, что всё это нереально. Всего лишь воспоминания. Если будет совсем плохо, вытяну тебя нейтрализатором, — она махнула рукой на склянку с чем-то, по цвету напоминавшему разбавленное пиво.

Мия сидела, сжимая в руках кружку, и рассматривала поверхность зелья, по которой шла легкая рябь. Она поняла, что у неё дрожат руки. Лихорадочные мысли накатывали высокими волнами, одна за другой, сбивали дыхание и мутили разум. Мия всё никак не могла осознать, что в этой кружке хранится ключ к её прошлому, о котором она, оказывается, ничего и не знала. Кто она? Где её семья? А если и её тоже похитили из родного дома, а если она…

— Уверена, что тебе это нужно? — спросила Лаккия и присела рядом.

Не в силах больше сопротивляться тем образам, которые ей подкидывало воображение, Мия залпом выпила зелье, оказавшееся на вкус даже приятным, сладковатым, чем-то напоминавшим лакричные леденцы. Лаккия вздохнула, взяла из её рук кружку, поставила на столик, а потом забралась с ногами на кровать, жалобно скрипнувшую под её весом.

— Давай-ка, ложись, — хлопнула она себя по бедру, — я тебе помогу.

Мия послушалась, чуть сморщившись от тянущей боли в плече, легла и положила голову на колени подруге. В попытке успокоиться привычно сосредоточилась на своём дыхании, стараясь дышать медленно и глубоко, и принялась рассматривать глубокие борозды и мелкие трещины, покрывавшие доски потолка. Они сплетались в причудливый узор, похожий не то на паутину, не то на рыбачью сеть или даже кружево. Их замысловатое плетение так увлекло Мию, что всё остальное отступило, стёрлось из восприятия. Остались только эти растрескавшиеся от времени доски, по которым вдруг пошли волны, словно от брошенного в воду камушка.

Мия сглотнула. Во рту после зелья всё сильнее чувствовался неприятный привкус, который никак не получалось опознать, а перед глазами начало двоиться. Её затрясло, к горлу подступила паника. В тот момент, когда Мия едва ли не закричала от охватившего её ужаса, она почувствовала, как Лаккия коснулась её головы и начала легко массировать виски.

— Расслабься, Мими, и закрой глаза, — голос подруги звучал мягко и успокаивающе, — представь, что тебе нужно нырнуть в море, и чем дальше лежат нужные тебе воспоминания, тем глубже тебе нужно погрузиться. А когда увидишь ненужное — просто оттолкнись от этого и ныряй.

Повинуясь её словам, Мия прикрыла глаза, и ей тут же стало легче. Тело показалось невесомым, готовым в любой момент воспарить в небеса и при этом словно бы ей больше не принадлежащим, и ещё безумно захотелось спать. Или нырнуть. Она вдруг ясно поняла, как именно нужно это сделать.

И нырнула.

Уши слегка заложило, словно она и впрямь опустилась под воду. Всё, что удерживало её в реальности — скрипучая кровать, болезненно стягивавшие кожу швы, саднящая боль в колене, которое она ободрала в канализации, ласковые прикосновения подруги, горечь во рту и щекочущая нос книжная пыль, — всё стёрлось и отступило, утонуло в бархатистой тьме. На краткий миг всё вокруг словно бы перестало существовать — а потом перед мысленным взором ярко и отчётливо проявился вчерашний день, пропахшая травами кухня и ввалившаяся туда мать Лаккии.

Мия оттолкнулась от этого воспоминания и нырнула глубже.

Дни суетливыми чайками пролетали перед глазами, сливались в мерцающие потоки, из которых она выхватывала то одну, то другую сцену, но тут же отмахивалась от них, чтобы погрузиться ещё глубже. В какой-то момент незваным гостем перед ней появился глумливо ухмылявшийся чародей, с этой его кривой мордой и изуродованным магическими метками телом. Он протягивал Мие бокал вина, в массивном серебряном перстне отражались всполохи свечей. Она словно заворожённая смотрела на его руки с длинными пальцами и проступающими под бледной кожей венами, которые…

Она вся сжалась в пульсирующий комок ярости и что есть силы отбросила от себя этот образ.

И нырнула.

Она плыла в океане воспоминаний, на краткий миг заглядывая то в одно, то в другое, но нигде надолго не задерживалась. Мия понимала, что нужные ей моменты лежат на самом дне этого моря и ей не стоит отвлекаться ни на что другое. Правда, некоторые сцены из прошлого так и манили к себе. Мимо проплывали воспоминания о самых тёплых, самых приятных и нежных моментах жизни, которые ей так хотелось бы повторить, прожить их вновь и вновь, а может, и остаться в них навсегда. Но она отталкивалась от этих соблазнов.

И ныряла.

Пока одно из воспоминаний против воли не захватило её. То был не самый лучший, но и не самый худший момент её жизни, но определённо важный и, видно, от того казался сейчас таким ярким; он словно сам протянул к ней руки, уговаривая вспомнить о нём, пережить ещё раз…

Она не смогла сопротивляться.

Один из амбаров на задворках порта. Дощатая крыша, сквозь щели которой тут и там просачивались дождевые капли. Ящики с каким-то барахлом в углах, чадные масляные лампы, земляной пол, запах мокрых тряпок, гнили и застарелого пота. И человек двадцать вчерашних крысят, все не старше семнадцати лет. Их собрал здесь в этот день дядюшка Герин для того, чтобы представить тому, кого все гильдийцы с уважением именовали мастером. Нескольким самым умелым и сообразительным повезёт стать его подручными и выполнять так называемые «особые поручения». Поговаривали, что меньше чем за год такой работы можно собрать золота на выкуп, а за пару лет — столько, что и до конца жизни не истратишь. А те, кого он не выберет… Что ж, в порту для гильдийцев работа всегда найдётся. Но Мия в себе не сомневалась. Её-то уж точно выберут.

Она покосилась на стоявшую рядом Иду. Та нервно кусала нижнюю губу и теребила кончик косы. Оно и понятно — Иде надеяться не на что. Мие захотелось как-то её подбодрить, но этот секундный порыв оборвался на самом взлёте. Когда-то близкие подруги, они давно перестали ими быть, и Мия даже украдкой радовалась, что теперь их пути окончательно разойдутся.

Начинали они вместе. Когда-то их было трое, Мия, Ида и Булочка, а через пару лет к их крысячьей компании присоединилась Тилль. Но теперь, по истечению пятилетнего срока, до конца которого доживает меньше половины крысят, они с Идой остались вдвоём. Тилль давно казнили, а Булочку ещё в прошлом году спровадили в бордель, где, со слов старших, ей и было самое место. А теперь и им предстояло распрощаться с дядюшкой Герином и шагнуть в новую жизнь. Мия искренне верила, что она будет прекрасной, намного лучше, чем крысятничество.