— …самоходный экипаж, приводимый в движение волшебным движителем! Благодаря этому чуду чародейской техники дорога от Портамера до Виллакорна займёт вместо десяти всего каких-то два или три дня!

Над трибунами разнеслись удивлённые выкрики, благородные господа повскакивали со своих мест, силясь получше разглядеть чудесную повозку. Среди простого люда новость эта никаких восторгов не вызвала — ясное дело, что это только для благородных. Некоторые, потеряв всякий интерес, развернулись и пошли обратно к ярмарочным рядам или же в сторону города. Когда выкрики стихли и благородная публика вернулась на свои места, мэтр обвёл взглядом присутствующих, подошёл к повозке, открыл еле заметный ящичек там, где у обычного экипажа были бы запятки для слуг, совершил над ними несколько пассов и… повозка и впрямь тронулась!

Вот оно, самое что ни на есть колдовство! Повозка ехала, пусть медленно и степенно, но без всякого приложения сил извне, влекомая одной лишь магией. Благородные господа снова поднялись со своих мест, горожане ринулись ближе к площадке, сдерживаемые лишь натянутыми верёвками да несколькими городскими стражниками, пытавшимися не дать им прорваться через ограждения. Даже Мия, всегда с сомнением относившаяся ко всяким чародейским штучкам, от удивления выронила из рук недоеденную булочку с корицей да так и замерла с открытым ртом, глядя на по собственной воле катившуюся повозку.

Под крики, гомон и улюлюканье толпы повозка доехала до центральной трибуны, на которой сидели самые именитые господа, члены городского совета, в том числе, конечно, и градоначальник благородный господин Викантий, и благородный господин Абрахам с супругой и дочерями, и многие другие. Движение повозки замедлилось, колёса её крутанулись в сторону для того, чтобы она могла повернуть и проехать вдоль трибуны. И именно в этот момент что-то пошло не так. Раздался странный звук, похожий не то на свист, не то на бульканье кипящей воды, такой громкий, что даже на стене он явственно слышался, а уж на трибунах — и подавно. Зрители принялись затыкать уши и зажмуриваться, и вдруг повернувшая уже повозка прибавила в скорости, словно бы её как заартачившуюся лошадь хлестнули кнутом, и помчалась в сторону боковой трибуны. Благородным господам на той трибуне потребовалась всего-то пара секунд, чтобы сообразить, что она вряд ли планирует останавливаться.

— Святые сиськи Ии… — прошептала Мия, прижимая ладонь ко рту.

В мгновение ока паника захлестнула и знатных зрителей, и толпу зевак. Люди вопили, кидались в стороны, толкались и падали под ноги друг друга. Повозка, ни на секунду не сбавив скорость, врезалась в трибуну, и её сразу же объяло жаркое пламя, вырывавшееся из того ящичка, над которым ранее мэтр Агиллан проводил свои магические действа. Спасаясь от огня, благородные господа прыгали с трибуны едва ли не на головы горожан, пышное платье какой-то госпожи вспыхнуло, и его принялись тушить, пытаясь сбить пламя плащами.

— Зато крысятам сегодня раздолье, — кивнула Ида в сторону растекавшейся от пожара толпы, в которой, подобно стайке мальков на мелководье, резвился с десяток портовых мальчишек и девчонок, срезавших кошели и умыкавших драгоценности у растерянных горожан.

— Да уж, обделался наш мэтр, так не впервой, — вздохнув с явно наигранным разочарованием, Мия соскользнула с городской стены и мягко приземлилась в густую траву.

Спустившись вслед, Ида оправила платье, подтянула корсаж и направилась в город, в штаб-квартиру Гильдии, чтобы отдать мастеру подменённый договор. Мия думала сначала остаться на празднике — ведь никакое, даже столь досадное, а, быть может, и трагическое происшествие никак не могло повлиять на празднование Солейнтера. В этот день до самого захода солнца люди продолжат славить богиню Солейн, гулять, пить и веселиться, а когда на землю опустится тьма — разожгут костры, призванные всю ночь до рассвета разгонять мрак, и продолжат водить вокруг них хороводы и петь песни. Под вечер ещё обязательно выберут девушку, которую назовут олицетворением богини, увенчают её настоящей пылающей короной и будут носить на руках. Иногда Мия мечтала о том, чтобы однажды выбрали её, но мечта эта была глупой — выбирали всегда девушек с золотыми, подобными солнечным лучам волосами. Она вполне могла бы остаться, пить вино и танцевать, петь песни и радоваться жизни, а под вечер найти себе какого парня да провести с ним всю ночь до самого утра. Да вот только даже у самых симпатичных парней ей мерещились черные черви картийских усов под носом, а во рту до сих пор стоял этот мерзкий привкус, который не смог перебить даже пряный сыр. Так что Мия решила, что на этот раз хватит с неё празднества и отправилась домой, чтобы провести вечер в компании Лаки и Уголька.

А через пару дней, продавая табак в порту, Мия получила от какого-то босоногого мальчишки записку, в которой мастер требовал завтра же «нацепив на сиськи самое приличное из платьев, а на лицо — самое кроткое и благопристойное из выражений, сопроводить благородного господина Вагаллиса на аудиенцию к достопочтенному мэтру Агиллану».

Самым приличным у Мии оказалось платье, шитое из тонкого, выкрашенного в светло-голубой цвет полотна на льняном подкладе, скромное и закрытое, с высоким воротом, узкими рукавами и неброской вышивкой на лифе. В том платье год назад она под видом дочери какого-то пропавшего в море капитана проникла на благотворительный вечер, устроенный благородной госпожой Летарией под эгидой церкви святой великомученицы Ангелии, считавшейся покровительницей сирот и вдовых матерей. Госпожа Летария слыла женщиной благочестивой и дланебоязненной, озабоченной тем, чтобы девицы, оказавшиеся в сложных жизненных обстоятельствах, не попали в лапы всяческих прохвостов или преступников и не растратили попусту свою невинность. Вот только сама благородная госпожа, вдовствующая уже пятый год, как оказалось, целомудренностью не отличалась и вела с одним знатным оренцем переписку столь фривольную, что у стянувшей те письма Мии даже уши покраснели, когда она их читала.

Правда, пролежавшее всё это время в сундуке платье немного запылилось, а юбку кое-где поела моль, но в глаза это не слишком бросалось. Соорудив на голове некое подобие причёски, Мия натянула платье, на ноги надела стоптанные старенькие туфли и в назначенное время вышла из дома Лаккии, чтобы дождаться присланную за ней коляску. Но ждать оказалось даже страшнее, чем укрываться под сидениями на арене того выродка Сибелиуса. Она кусала губы, сжимала кулаки и до боли впивалась ногтями в ладони, пытаясь так отвлечь себя от терзавшего разум беспокойства.

Что может быть нужно от неё чародею? Конечно, она надеялась, что речь идёт об очередном задании, но то и дело в голову лезли мрачные мысли. А если Ида права? Вдруг мастер и, правда, недоволен и решил избавиться от Мии, например, продав её? Да, мэтр Агиллан выглядел добродушным стариком, и никаких дурных слухов о нём в Портамере не ходило, но, Хаммаран разбери, что только порой не скрывается за таким обликом! Тем более, он же чародей! О чародеях-то какие только слухи не ходят. Может, мэтр хочет выкупить её для каких-то жутких опытов? От всех этих мыслей тянуло в животе и прошибало холодным потом.

Когда волнение вкупе с нещадно палящим солнцем довели Мию едва ли не до полуобморочного состояния, на улице Аптекарей появилась лёгкая открытая коляска с откидным верхом, запряжённая двумя тонконогими гнедыми лошадьми, в которой, кроме кучера, сидел и сам благородный господин Вагаллис. Поравнявшись с Мией, кучер остановил лошадей, спрыгнул с козел и с лёгким поклоном помог ей подняться в коляску. Мастер, одетый как всегда изысканно, в бледно-лиловом, расшитом золотой нитью бархатном камзоле и того же цвета атласных кюлотах, и с сапфировой булавкой в кружевном жабо, окинул Мию быстрым взглядом и чуть заметно скривил губы, но ничего не сказал. Кучер залез обратно, стегнул хлыстом, и лошади понесли повозку по направлению к Верхнему городу.