В сравнении с седлом телега показалась едва ли не королевской каретой. На полу валялось свежее сено и груда мягких одеял, на которых Мия с удобством расположилась, полотняный полог надёжно укрывал от солнца, а сидевший на козлах старик — то есть дядюшка Гейб, как его звали, — всю дорогу травил байки, и убаюканная его монотонным голосом, а также тихим скрипом и мерным покачиванием напоминавшей громадную люльку телеги Мия пару раз проваливалась в сон.

Солнце уже клонилось к закату, когда они нашли хорошее место для ночлега, отъехав от главного тракта по узкой дороге, как видно, ведущей к одному из бесчисленных виноградников. Телегу остановили на небольшой, поросшей белым клевером полянке, невдалеке от которой журчал ручеёк, Вик, уже спрятавший свои роскошные мускулы под мешковатой рубахой, распряг и расседлал коней, стреножил их и пустил пастись, мальчишка, которого, как оказалось, звали Олли, пошёл собирать хворост, а Мие дядюшка Гейб выдал котелок с парой бурдюков и отправил к ручью за водой. Поднявшись немного выше по течению, она нашла укромное место, где смогла не только набрать воды, но и наскоро помыться. Хорошо, что хоть крови уже кончились и больше не было нужды набивать бриджи тряпками. Вернувшись на полянку, она повесила котёл на рогатину над уже разведённым костром.

— Садись-ка сюда, дочка, — дядюшка Гейб поманил её пальцем и похлопал по расстелённому одеялу рядом с собой, — поможешь мне овощи на похлебку порезать. Звать-то тебя как?

— Мель, — Мия опустилась на предложенное место, взяла в руки маленький ножик и, достав из полотняного мешка репу и несколько морковин, принялась их чистить.

— Мою бабку так звали. Хорошая она была, да ток сварливая. Всё ворчала да ворчала, да и поварёшкой двинуть могла. Ты-то, я гляжу, тоже девка боёвая, — он кивнула на лежавшую рядом с Мией саблю.

Она только рассеянно пожала плечами, но ничего не ответила. Не посвящать же случайных попутчиков в суть своих занятий.

— Так всё верно, дядюшка! Опасно путешествовать в одиночку да без оружия, тем более девице, — Вик тоже присоединился к приготовлению похлебки, сначала засыпал в котёл какой-то крупы, а затем достал из одной из сумок большой кусок солонины и принялся мелко её нарезать.

— И то правда.

— А вы чем занимаетесь?

— Мы-то? Да мы вот… Ездим от города к городу, показываем вот… Эй, Олли! — старик свистнул развалившемуся на другом одеяле мальчишке. — Ну-ка покажи Мель, что ты умеешь!

Олли, в ожидании ужина жующий сырую морковину, выплюнул огрызок, вскочил и подтянул штаны. Низко и несколько преувеличенно поклонившись, он вдруг сильно прогнулся назад, едва ли не сложившись пополам, упёрся ладонями в землю, а потом опустился ещё ниже, уже на локти, прогибаясь всё сильнее и сильнее, становясь похожим на какое-то живое колесо. Голова его проскользнула между расставленными ногами, и оказалось, что он уже лежит на траве, опираясь на неё шеей и грудью, а пятками сжимает свои уши. Олли засмеялся и помахал Мие рукой, а потом поднял ноги и широко развёл их над головой.

— Наш Олли навроде мальчика без костей, так его кой-где называют, — старик закинул нарезанные уже овощи в кипящую воду, вытер руки об рубаху и вдруг потянулся к Мие, — а у тебя, дочка, я смотрю, в ухе что-то застряло.

Не успела Мия обернуться, как мозолистые пальцы дотронулись до мочки уха, а вместе с ними её коснулось и что-то металлическое и холодное. Наверно, при других обстоятельствах она бы испугалась, а может, и за саблей или кинжалом потянулась, но не в этот раз — потому что уже в следующий миг дядюшка Гейб махнул у неё перед носом серебряной монеткой, поблёскивавшей между пальцами. Помешивавший кипящее в котле варево Вик хохотнул, Мия тоже рассмеялась. Удивить её подобными фокусами было сложно, но вида она не подала и принялась охать и округлять глаза, когда монетка исчезала то во рту, то в ухе, то просто будто испарялась из разжатого кулака старика.

Солнце уже зашло, и на полянку опустились сумерки, а над котлом поднимался пар столь ароматный, что рот не уставал наполняться слюной. Вик сбегал к телеге и принёс деревянные плошки, по которым разлил похлебку тяжёлым черпаком.

— Где вы этому научились, дядюшка Гейб? — Мия приняла свою порцию похлебки из рук Вика и отломила кусок от хлебной краюхи, которую до этого достала из своих седельных сумок и вместе с сыром предложила попутчикам.

— Фокусам-то? Да так… В армии дело было, — казалось, старик хотел ещё что-то сказать, но замер и опустил взгляд, словно всматриваясь во что-то на дней плошки.

Над костром воцарилась тишина, и было слышно лишь, как журчит ручей и иногда где-то вдалеке ухает ночная птица.

— Был у нас один парнишка, звали его… — отхлебнув немного супа, всё-таки продолжил старик, — запамятовал я, как его звали. Мы тогда в Вертвейле стояли, а там, дочка, скука смертная была. Днём-то нас всякой военной премудрости учили, алебардой там махать иль ещё что. А по вечерам вот… как могли развлекались. Так вот парень тот… Он, кажись, из Портамера был. Я так думаю, он там кражами промышлял, пока его в рекруты не загребли. Меня-то прям с дома забрали, мы с жинкой и детишками тогда южнее Вертвейла жили, на берегу Квенты. А его вот, прям с улицы. Он вот нам и показывал, а я и научился.

Старик поставил плошку на землю и показал, как будто он отрывает себе палец, а потом сложил руки таким хитрым образом, словно бы фаланга его большого пальца могла сама двигаться по ладони. Мия засмеялась, отставила плошку и попробовала сделать так же. Дядюшка Гейб чуть подправил положение её рук, и на третий-четвёртый раз у неё уже вполне сносно получилось. Сидевший напротив Вик одобрительно заулыбался и захлопал в ладоши.

— А ты, дочка, молодец, ишь хваткая какая.

— А где сейчас тот парень? — она допила оставшийся на дне плошки суп одним большим глотком и кусочком хлеба принялась подбирать остатки со стенок.

— Так убило его. Мы ж полгода в Вертвейле маялись, а потом-то нас послали эту… столицу ихнюю брать. Там-то вот… д-а-а… — старик снова замолчал, пристально рассматривая свою уже остывшую похлебку.

Мия подчистила плошку, доела хлеб и обтёрла рот рукавом рубахи. Олли, давно съевший свою порцию, растянулся на одеяле и тихонько сопел во сне.

— Поганая то война была, вот что я тебе скажу, дочка. — после долгой паузы сказал старик.

— Так какая война не поганая, дядюшка? — перебил его Вик.

— И то верно, да только что тебе, сопляку, знать-то об этом. Вы-то, ребятишки, войны не видели, да и упаси вас Мальтерия, и не будет её на вашем веку, — тут старик осёкся, поджал губы и с опаской глянул на Мию, но она в ответ чуть улыбнулась и коротко кивнула.

Так-то с незнакомцами не принято было о вере говорить, тем более первым признаваться, что старым Богам верность хранишь. Допив наконец свою похлебку, старик вытер рот рукавом и продолжил:

— Война это вам не игрушки, детки. Когда вот эти их… как их там, снаряды их магицкие прям над головой рвутся да пули свистят… А нам ведь даже энтих аркебузов и не дали, мол, на всех не хватает. Вот так, с саблями да с жопами голыми, прости, дочка, на стены и лезли. В нас вот одним этим снарядом попали, так я-то выжил только оттого, что меня трупами да ногами оторванными засыпало. С тех пор у меня одно ухо и не слышит. А так почти все, с кем в вертвейлских казармах дурью маялись, все там и полегли. Я-то думаю, что меня Мальтерия уберегла, я ей всю войну только и молился. Мы с жинкой-то до того в церкву ходили, вроде как Длани верны были, да только, как нас в пекло отправили, я вот… А у нас в полку ведь капеллан был, всё нам лбы маслом этим вонючим мазал, да только, как пули засвистели, так едва ли не все Сигорду молиться стали аль Мальтерии. Правда, капеллан нас за то карами не стращал, по-ихнему-то, ежели кому из пятерых Богов молишься, то как бы и не совсем ересь получается, даже если их по имени зовёшь, а не Дланью Небесной. А ты-то, дочка, небось Алетине молишься?