Говорил он тихо, но в голосе сквозила ненависть, горечь и что-то, похожее на отчаяние. Его слова царапали кожу, впивались в тело, и с каждой секундой Мие становилось всё страшнее и всё сильнее хотелось сбежать из башни.

— А знаешь, что он делал? — вопрос был наполнен таким количеством злобы, что Мия вся сжалась, опустила глаза и смогла только чуть качнуть головой.

— Конечно, откуда тебе знать. Например, любил зачаровать заклятьем запрета магии песок с побережья и послать своих приспешников обсыпать таким песочком неугодного ему чародея. Весело, не правда ли? Пока хоть одна такая песчинка оставалась на теле — в складках одежды, в волосах, ушах, ноздрях, да где угодно еще — чародей оставался бессильным. Понимаешь? А те, кому не повезло вдохнуть такие песчинки, — на всю жизнь потеряли дар. Как думаешь, каково это? Ты даже представить не сможешь. Хуже, чем для художника остаться без глаз, или музыканту потерять слух, или такой как ты, — тут он почти ткнул Мию в грудь указательным пальцем, — лишиться обеих рук! Гораздо хуже. Кого-то это свело с ума. Кто-то умер, угас, словно огонь без доступа свежего воздуха. А…

Тут он замолчал и опустил голову. Потом резко отвернулся, отчего пряди чёрных волос взметнулись, словно перья громадной птицы. Мие даже показалось, что в глазах его что-то блеснуло. Она вперилась взглядом в его ссутулившуюся спину, пытаясь понять, что ей делать и как реагировать на этот рассказ. На секунду ей даже захотелось уязвить его ещё сильнее. Задеть побольнее, надавить на плохо зажившую рану и выпустить кровь пополам с гноем. Хотелось сказать, что ей не жаль. Что им всем, клятым чародеям, так и надо, и вот бы у него ещё отнять этот паршивый дар да и отрезать что-нибудь в придачу. Но не смогла.

— Одна девушка покончила с собой, — так и не поворачиваясь, глухо добавил чародей и вновь замолчал.

Наверно, в этот момент Мия спокойно могла бы уйти. Развернуться, забрать свои вещи, распахнуть дверь и спуститься по крутой лестнице. А может, могла бы и подобрать чарострел, не торопясь зарядить и вогнать-таки пулю в голову чародея. Вряд ли бы он сопротивлялся. Но не стала. Из глубины памяти, подобно пузырьку с морского дна, поднялось имя, от которого бросило в такой холод, что Мия содрогнулась. Она обхватила себя руками в попытке унять дрожь и тихо, почти шёпотом, спросила:

— Мелисса?

— Что?

— Это была Мелисса, твоя невеста? Ты о ней говоришь?

Чародей медленно обернулся и посмотрел на Мию. В глазах его и правда стояли слёзы. А ещё в них было столько боли и тоски, что у неё дыхание перехватило и защекотало в носу.

— Мелоис. Её звали Мелоис. И я её любил.

Его слова, полный горечи голос и этот взгляд словно ударили Мию поддых. Она не могла даже пошевелиться. Даже вдохнуть. Не то, чтобы сказать хоть слово. Так и стояла, как полная дура, опустив взгляд к беспросветной-чёрной поверхности зеркала, растёкшейся по столу. Чародей тоже молчал. Потом подошёл к стоявшему у стены креслу, с тяжёлым вздохом опустился в него и закрыл лицо руками. Омерзительно-липкая тишина окутала их, подобно паутине. Оплела грудь, сжала сердце и перетянула горло.

А потом он начал говорить:

— Мы должны были пожениться через полгода, как раз после окончания университета. Поверь, получить согласие её родителей стоило мне невероятных усилий. Они воспринимали меня худшим оскорблением для их чести и благородной крови, хотя сами из себя ничего и не представляли. Почти разорившееся семейство, владевшее землями столь бедными, что там даже трава плохо росла. Единственным их богатством было происхождение. Они всё равно планировали продать её, как и старших сестёр, как породистую лошадь, но к личности покупателя оказались весьма придирчивы. Одно дело какой-нибудь почтенный купец, с сединой, лысиной и необъятным брюхом, или его желторотый сыночек, а другое… Впрочем, всё это неважно. Мы… поссорились. Из-за какой-то ерунды, я и под пыткой не вспомню, в чём была причина. Так что… Это моя вина. Она мне не сказала. Взяла подругу и поехала с ней в Портамер. Хотела посмотреть на корабли. Если бы я знал, куда они собираются, то, наверно, смог бы что-то сделать. Уже тогда шли нехорошие слухи о том, что в этот паскудный город чародеям лучше не соваться. Может, она не знала… Или не думала об этом. Она никогда даже представить не могла, что с ней может случиться что-то плохое.

Тут он замолчал и отвернулся, словно рассматривая что-то, доступное лишь его внутреннему взгляду. Что-то прекрасное. Мие показалось, что даже резкие черты его лица смягчились, а губы тронула лёгкая улыбка, не та, что обычно перекашивала лицо. Какая-то другая. Словно он смотрел на источник самого чистого, самого тёплого во всем мире света. Потом встал, подошёл к одному из шкафчиков, достал из него стеклянный бокал и бутылку с какой-то золотисто-медовой жидкостью. Плеснул в бокал немного и залпом выпил, скривившись от горечи.

— Я точно и не знаю, что тогда произошло. Её подружка так и не смогла толком объяснить, а Мелоис… Со своего возвращения не сказала ни слова. В Мидделей её привезли бледным подобием себя. Словно в ней погас весь свет. Словно она выгорела изнутри. Мы все пытались ей помочь, но… Ничего нельзя было сделать. Рассудок её помрачился, она утратила всякую волю к жизни и вскорости наложила на себя руки. Я не… Я её не уберёг. А потом… Долгие годы месть этому выродку была единственным смыслом моей жизни. Теперь и он пропал. И… Я ведь думал, что буду любить её всю жизнь, а сейчас даже не могу вспомнить её лицо. Я помню только, что она была словно сошедший на землю солнечный луч, и с её смертью для меня навсегда наступила непроглядная ледяная ночь.

Он снова замолчал, а потом обернулся к Мие, и лицо его снова будто накрыла тень. Встретился с ней взглядом своих непроглядно-тёмных глаз и спросил каким-то сдавленным голосом:

— Хочешь узнать, чьими руками он это делал?

Мия не хотела. Не хотела этого слышать. Потому что уже знала ответ.

— Нет, — только и смогла выговорить она.

— Да. Агиллан не любил пачкать свои холёные руки, так что всю грязную работу доверял своим подручным, в первую очередь из Гильдии Воров. Вы ведь такие ловкие и проворные, не так ли? Вы ведь…

— Это не я! — выкрикнула она так громко, что крик отскочил эхом от каменных стен, и вновь повторила: — Это не я.

— Не ты, конечно. Ты тогда была совсем девчонкой.

Вот только не девчонкой, а крысёнкой. Как давно это было? Вскоре после того, как Лаки уехала из Мидделея? Значит, лет семь или восемь назад, Мия точно не помнила. И тогда она уже вовсю орудовала в порту. Конечно, крысятам никогда не поручали таких заданий, хотя иногда кто из гильдийцев и поручал что-то подслушать, подсмотреть или передать. Ничего сложного, но… В глаза словно плеснули едкой кислотой, а рот и горло забилось толчёным стеклом.

— Это не я. Это не я, — только и могла повторять она, пока по щекам одна за другой текли слезинки.

Из-за застилавшей глаза пелены она скорее услышала, чем увидела, как он подошёл ближе, а потом почувствовала лёгкое прикосновение к плечу.

— Полно тебе, Ласточка. Я ведь тебя ни в чём и не виню.

Но Мие было достаточно того, что она сама себя винила. Ей было больно. Так больно, будто её распотрошили и теперь выворачивали наизнанку. Так больно, что она отчаянно нуждалась в утешении.

Она бы и сама не смогла сказать, что случилось раньше, — Гиллеар обнял её за плечи и притянул к себе или она прильнула к нему и спрятал лицо у него на груди. Она только и могла, что комкать пальцами ткань его рубашки, повторяя и повторяя: «Это не я, это не я», словно позабыла все остальные слова, пока голос не стал едва различимым, а потом и совсем стих, оборвавшись сдавленным всхлипом, и она отдалась безудержным рыданиям.

Сколько раз… она крала, обманывала, выведывала тайны, и ни разу, никогда даже не подумала о том, что может этим кому-то навредить. Просто исполняла приказы. Делала то, что велел Ваган и другие старшие. И не задумывалась. Никогда не задумывалась. Может, в смерти этой Мелоис она и не виновата, но, как знать, сколько других жизней она загубила. Сколько крови на её руках. Что было в той пудренице, которую ей поручили подменить несколько дней назад? Что случится с девицей Бэктрисс, когда она ею воспользуется? От этих мыслей Мия едва не захлебнулась своими слезами и вырвавшимся из горла булькающим стоном.