— Возьми, что было у тебя украдено. Верни удачу тем, кто приносил дары.

Оставалось добыть то, что годилось в еду. Запятнанный поглядел в сторону Зелёной гривы. До неё неблизко, но на равнине, покрытой кустарником, водились камнеклювики.

Тут он замер, прислушиваясь. Миг, и бросился прочь от дороги, к густым зарослям у колодца. Лёг на землю. Это заняло не больше двух ударов сердца.

Теперь стало ясно слышно: по дороге, уже чуть раскисшей, стучали копыта. Двое ехали в сторону Степной лапы. Спешили, но у храма остановились.

Кто-то присвистнул.

— Гляди-ка, Стерк, кому это так сильно нужна была удача? Тут больше, чем Жирный Треффе нам сулил.

Его спутник засопел, сказал гнусаво:

— Ты чё? Не тронь, прогневаешь!

В ответ раздался смешок.

— А мы в заднюю руку переложим, гляди. «Добрые путники, вижу, вы в нужде». — «Ох, так и есть. Всю ночь за дикой бабой гонялись, о кусты изодрались, оголодали». — «Ну так возьмите мешочек, заслужили. В Жерновках выпьете...»

— Да разве ж можно так, Уре?

— Отчего и нет? Может, видишь тут служку, который заботится, чтобы задняя рука не пустовала? Да тут уже складывать некуда. Во, теперь из задней возьмём, как честные люди, а сюда ему что-то положим. Есть красные?

Что-то звякнуло.

— А от себя ты чё, не кладёшь ничё?

— А я за служку поработал, угодил Трёхрукому. Ну и довольно. Иди вон лучше, рогачей напои, а я пока на двоих разделю.

Скрипнул ворот, ведро упало с плеском и поднялось тяжело. Зафыркали рогачи. Хлюпнула вода.

— На вот, держи.

— А чё так мало? Это точно половина?

— Да чтоб я врал в божьем месте, Стерк! Я тебе крупные дал, серебро. А у меня почти все красные, вот и кажется, что больше. Ну, не напились ещё? Нам бы ехать.

— Так у меня красных половина...

— Ох и жадная ты душонка! Перед лицом Трёхрукого ноешь, что мало тебе досталось? Ещё меня обманщиком выставил. Ну, Стерк, я карманы выверну, пересчитывай.

— Да чё ты сразу-то...

— И Жирному Треффе сам будешь пояснять, что нас задержало, понял?

— Да ладно, ладно, Уре, я тебе верю. Ну, едем? И всё ж я в толк не возьму, чё эту бабу не прикончить сразу. За такую чё, правда заплатят?

— Ну, Жирному виднее. Ты не забудь, в Жерновках не болтаем, клетка для пса нужна.

— Да помню я. А чё для пса? У нас же баба.

— Ты, Стерк, просто молчи и кивай, я сам всё скажу. Ну, двигаем.

Звякнула уздечка, фыркнул рогач, за ним второй. Кто-то прищёлкнул языком. Застучали копыта, удаляясь, и вскоре всё стихло.

Запятнанный поднялся с мокрой земли, сорвал пук травы, обмахнул грудь и колени. Обернулся, нахмурившись, к рощице. Потом поглядел туда, откуда явились двое.

Подумал недолго и зашагал торопливо, оставляя рощу за спиной.

Люди устроили лагерь в стороне от развилки дорог, старой и новой. Встали так, чтобы холм прикрыл, а сами развели костры. Дым летел к низкому небу.

Их было пятеро. Трое глядели по сторонам, прохаживались. Один возился у огня, помешивал варево. Пятый следил за пленницей, не спуская глаз.

Связали хорошо. Руки за спиной ладонями кверху, петлю на шею, второй конец к ногам. Не распрямишься. Едва Ашша-Ри шевелилась, человек наступал на верёвку, лишая дыхания.

Шогол-Ву залёг на холме и терпеливо ждал.

Один из троих, что стояли в дозоре, отошёл чуть дальше. Обернулся. Успел ещё, должно быть, заметить движение наверху, вскинул руку — и пошатнулся, упал на колени со стрелой в горле.

Тот, что стоял над Ашшей-Ри, увидел. Но у него была только дубинка, и пока он крикнул, пока двое подняли луки, запятнанный пустил ещё одну стрелу.

Откатился, и ответная стрела, просвистев, воткнулась в землю. И прежде чем человек под холмом успел натянуть тетиву, выстрелил в третий раз.

Шогол-Ву успел заметить, что тот, с дубинкой, схватил уже лук, а пятый бежит. Глупо бежит, оставив привязанных беснующихся рогачей, в сторону леса.

Стрела, пущенная от лагеря, пролетела мимо. Запятнанный сразу понял, что так будет, и уклоняться не стал. Но и человеку повезло: кинулся в сторону и уцелел.

Ашша-Ри перевернулась на бок, пытаясь доползти до костра.

Шогол-Ву пустил стрелу, и в этот раз она попала в цель.

Быстро, почти бегом запятнанный спустился с холма и пинком отшвырнул Ашшу-Ри от огня. Мех на её одежде уже тлел, но и верёвка, связывающая горло и ноги, лопнула.

Тёмные глаза Ашши-Ри блеснули. Рот ей заткнули кляпом, на виске запеклась кровь, смешалась с землёй.

Шогол-Ву поглядел в ту сторону, куда сбежал последний человек, и закинул лук за спину. Вынул нож и склонился над пленницей. Она не издала ни звука, глядя ему в лицо, лишь вскинула подбородок гордо.

Шогол-Ву коснулся лезвием шеи, поддел петлю и срезал.

Глаза Ашши-Ри расширились, брови сошлись гневно. Она тряхнула головой.

Запятнанный провёл рукой по её щеке, оттянул повязку, пропитанную кровью из разбитого виска, прилипшую к коже. Разорвал, вынул кляп — смятую тряпку. Ашша-Ри хотела что-то сказать, но не смогла.

— Возвращайся к племени. Зря ты пошла за мной.

Ашша-Ри дёрнулась, но верёвки на руках держали крепко. Шогол-Ву оглядел её и лишь сейчас заметил стрелу в ноге выше колена.

Он обошёл тех, что лежали на земле, хрипя, и отправил умирающих к ушам богов.

Отвязал рогачей, кроме одного. Пугнул, и те ускакали прочь. Вернутся домой.

Заглянул в котёл. Там варилась птица, домашняя, жирная. Осмотрелся, нашёл котелок поменьше, переложил мясо, отлил варева.

— Убей, — едва слышно, но твёрдо сказала Ашша-Ри. — Убей меня, выродок.

Шогол-Ву обернулся, поглядел ей в глаза.

— Я не стану. Уходи.

— Почему?

Запятнанный не ответил. Склонился, разрезал верёвки на её руках, подхватил котелок и пошёл прочь.

— Почему? — донеслось в спину. — Я не прощу, слышишь, не прощу!..

Пока шёл обратно, Шогол-Ву прислушивался, но не услышал ни стука копыт, ни звука шагов, кроме собственных. Лишь далёкое пение ветра.

Человека он нашёл снаружи, у стены, на коленях.

— Ах ты выродок, — прошептал тот, поднимая бледное лицо. — Ты мне что устроил?

Согнулся, и его вывернуло. Долго не отпускало.

В дверь что-то ударило изнутри.

— Ты, гад такой... Сладкий корень, говоришь? Я тебе отплачу... О-ох...

Шогол-Ву толкнул дверь, отошёл, и наружу вылетела нептица, вся в земле и щепах. Встряхнулась, осыпая всё вокруг мелким сором. Запятнанный повернулся, чтобы уберечь котелок.

— Я тебе корень этот...

Шогол-Ву прошёл в хижину, заметив развороченный пол и растерзанные связки грибов. Оставил котелок на столе под окошком. Снял с огня другой котёл, раскалённый, в котором воды осталось на дне. Поднял кружку — пустая. Взял обломок корешка, принюхался, попробовал на зуб. Вышел к человеку.

— Сколько выпил?

— Что, всё, мне конец? Что за дрянь ты подсунул, а?

— Сладкий корень. Так сколько?

— Сколько? Сколько лезло, столько и выпил. Мне на ноги встать... Ох, боги, пощадите...

— Больше глотка?

— Ты издеваешься, выродок? Какого глотка? Ты кружку сказал...

— Сказал, наберёшь кружку. А пить по глотку.

Человек выпрямился, злой и белый.

— Ты, тварь, убить меня решил? Я про глоток ни слова не слышал!

— Зачем говорить? Все знают. Поешь, отпустит.

— Да меня уже никогда не отпустит! Я три проклятых кружки...

Тут его опять скрутило.

Запятнанный вынес человеку воды, и тому лишь тогда полегчало. Он поднялся и заковылял в хижину.

— А откуда еда?

— Поохотился.

Человек склонился над котелком.

— На варёного гуся?

— Ты ешь, — посоветовал Шогол-Ву и сам взял миску. Наполнил, сел на полу у огня, плеснул немного Двуликому.