— Проваливай! Не знаешь, что ли, тут Длань!.. Поищи другой трактир!
Дверь хлопнула, и всё померкло. Нептица толкнулась клювом в щёку. Шогол-Ву открыл глаза и увидел перед собой когтистую лапу. Отвернулся, и рыжуха лизнула его синим языком.
Одноглазый глядел с высокого холма, и взгляд его отражался в камнях мостовой, там, где их не покрывала солома. Холод покалывал щёки. Смех звенел, рассыпаясь, в стылом воздухе, плыли звёзды со всех сторон. Кто-то подошёл — глаз на груди — и исчез незаметно.
Ноги шагали так легко, что казалось, можно взойти по холму, туда, к Одноглазому. И дорога начинала уже подниматься, незримая, и вдруг обрушивалась вниз. И снова поднималась.
Во тьме шумела вода. Скупой огонёк плясал, освещая маленький храм. Тут стояло ведро для подношений, рядом Четырёхногий сидел по колено в воде, и человек непременно хотел взглянуть ему в лицо. Стащил сапоги, шагнул с плеском в ручей, шипя и ругаясь. Шогол-Ву держал фонарь, а тот вырывался, и кто-то смеялся, и хлопала крыльями нептица.
— Ох, застыл я! — сказал человек, толкаясь плечом в плечо. — Дай бутыль!
Под ними теперь был мост, каменный, холодный, а под ногами вода.
— Что такое любовь? — спросил Шогол-Ву. — Объясни её.
Человек рассмеялся хрипло.
— Как её объяснишь? Слушай: сердце бьётся часто-часто. Хочешь вдохнуть, а в груди будто места нет. Мысли путаются, голова плывёт...
— Врёшь?
— Чтоб меня боги покарали!
— У нас, когда так, давали травы от яда.
— Ха! Ну, любовь и впрямь отрава. А ты чего меня спрашиваешь? У самого, небось, больше баб было, чем моховиков у болота. Думаешь, не знаю я, как оно у ваших костров, под круглым оком? Звали тебя за собой, а? Сколько их было за одну ночь?
Человек отхлебнул из бутыли, потряс ею и швырнул вниз. Глухо стукнуло — оплётка не дала глине разбиться — потом плеснуло.
Шогол-Ву промолчал.
— Ну, чего скромничаешь? Давай мериться. Я своих вспомню, а ты... О! А с этой, что ждёт на постоялом дворе, ты тоже того? Злющая, как космач в снежную пору, зато в постели с такими...
— Вы, знающие мать, — прозвенел голос, ледяной, как ветер, как камни моста и вода внизу. — Выродки, вы оба. Поднимайтесь! Едем.
Глава 7. Пустошь
Шогол-Ву проснулся, по старой привычке не открывая глаз.
Земля тряслась под ним, била в спину. Хмурый взгляд Двуликого жёг даже сквозь сомкнутые веки. Во рту пересохло, виски сдавило тесным обручем — не нащупать пальцами, не убрать.
— Проснулся?
Голос человека звучал так громко, так больно.
— На, воды хлебни.
Шогол-Ву, поморщившись, сел. Телегу обступило небо, серое за прутьями клетки. Кустарник цеплялся за колёса и борта. Скрёб, казалось, не по дереву, а внутри головы. Человек протягивал мех.
Нептица вытянула шею, толкнула, вода пролилась.
— Да чтоб тебя, тварь проклятая! — выругался человек.
Шогол-Ву принял мех, глотнул. Всё внутри сковало льдом.
Рогачи захрапели и встали.
— Пошли! Пошли! — гневно воскликнула Ашша-Ри и хлестнула их по спинам. — Пошли!
— Почему она правит? — спросил запятнанный.
— Почему она? Тебе любопытно только это? А почему мы по Безлюдью тащимся...
Человек повёл рукой.
— Почему из города уехали, когда вот...
Он хлопнул себя по карману. Там звякнуло.
— Персты наградили, а я до купальни даже не добрался! Ну, повременили бы чуток. Сейчас бы и выехали, свежие и сытые. Куда она гонит, а? Я её больше спрашивать не стану, а тебе, может, скажет.
Говорил он громко. Шогол-Ву поморщился, приложил ко лбу ладонь. Рогачи дёрнулись, повозку тряхнуло, и она двинулась дальше, скрипя и кренясь. Земля заворачивалась слева, выпячивая хребет, покрытый чахлой порослью, а по правую руку шла ровно до самого неба, низкого, тяжёлого.
Шогол-Ву поднялся, пошатываясь, держась за прутья. Согнувшись, пробрался вперёд.
— Почему этот путь?
Ашша-Ри будто не расслышала.
— Ты торопилась. Мы вышли из города, когда закрывались городские ворота...
— Закрывались? Да я ещё меди отсыпал, чтобы нас выпустили. А вот чего нас к мосту понесло, а не спать, не вспомню.
— Значит, повозка выехала раньше нас. Почему? Не было нужды спешить.
Ашша-Ри повернула голову так, что стал виден её профиль: прищуренный глаз, губы, сжатые гневно.
— Почему? — сказала она. — Ответь сперва, ты, знающий мать, почему мне сказали сидеть в вонючей людской клетке и ждать, пока вы принесёте миску еды. Разве такие, как вы, мне указ? Но я ждала! Я ждала столько, что можно было сварить дюжину похлёбок, и Двуликий взошёл на холм, и сошёл с холма — я ждала! А вы пили, и ели, и не думали возвращаться!
— Мы не бросали тебя.
— Не бросали?
Ашша-Ри стегнула рогачей. Те заревели обиженно, взбрыкнули. Повозку тряхнуло, закачало.
— Люди хотели отнять зверя. Выпустили, удержать не смогли...
— Да, ты бы видела, что эта тварь устроила! Людей напугала, богов по земле изваляла, товары опрокинула, а хуже всего, что мы на Длань Одноглазого наткнулись. Вы слышали про Длань?
Ашша-Ри дёрнула плечом, промолчала.
— Расскажи, — велел Шогол-Ву.
— Как Свартин вас погнал за Древолес, сам засел в Пограничной Заставе. Видно, мало ему было Очей Двуликого, что он собрал ещё и Длань. Чем эти пятеро заняты, мало кто знает, а слухи ходят разные. Будто верит он им крепче, чем родному брату, и дозволяет вести дела по своему разумению, не спрашивая всякий раз его совета. Потому что Свартина-то самого люди теперь почти и не видят, он носа из дома не кажет, а эти пятеро то там, то здесь. Указующий Перст у них верховодит, Малый на побегушках. Большой — крепкий такой мужик, Жирным Треффе его зовут...
Нептица повернулась, устраиваясь удобнее, толкнула человека. Он хлопнул по лапе, она толкнула сильнее, не желая уступать.
— Вот тварь упёртая!.. Ну, давай посмотрим, кто кого...
— Ты сказал, Жирный Треффе?
— Точно. Дрянь, щипаться вздумала!.. Треффе этот головы сечёт. В Белополье, в Зелёных угодьях, старосту с сыном порешил — этот, чёрный, ему указал. Даже народу не объяснили, за что. Видно, против Свартина что сказали. Счастье наше, что Большого Перста при них не было, а Указующий не приглядывался особо. У тебя-то вот под конец брага из пасти текла, с рожи всё смыло, пришлось в тёмный угол тащить, чтоб бороду твою синюю не разглядели. Так если б ты ещё тихо сидел, а то петь вздумал!..
Шогол-Ву промолчал.
— Ладно бы что красивое знал, а то взял мою песню и переврал. Что, помнишь? Стыдно тебе? Ну, чего молчишь?
Человек примолк ненадолго, не дождался ответа и продолжил:
— «Шёл трактирщик за водой, сзади парень молодой» — тьфу! Ну, этим хотя бы весело было, кроме хозяина, ясное дело. Потом кто там у тебя за водой ходил? Рыжуха. Потом кружка со столом. На древеснике все поскучнели уже, а я сиди, голову ломай, как тебя заткнуть! Трёхрукого про себя молю, чтобы оказал милость и не клал тебе на язык слова о ком-то из Перстов, а то бы нам и конец. Подношение я ему должен теперь.
Шогол-Ву промолчал.
— Любопытно вот, что за дело было у них в этом городке и почему ворота запирают.
— Жирный Треффе. Это он поймал тебя?
— Меня? — не понял человек.
— Меня не поймали, а застали врасплох! — воскликнула Ашша-Ри, обернувшись. — Я сама должна была перерезать ему горло! Ты отнял у меня право на месть!
— Я должен был стрелять наверняка.
— Достаточно было их отвлечь, и я бы освободилась!
— Ты не смогла бы. Мы упустили бы время...
— Так, так, — вмешался человек. — Погодите! Вы Жирного Треффе, что ли...
Ему никто не ответил.
— Во дела! Так эти, значит, ждут в городе, когда люди вернутся. Звереют от ожидания. А Треффе червей кормит! Ну, удивили.
Он помолчал, потёр висок, морщась. Потянул Шогола-Ву за рукав и зашептал:
