Когда ещё жил с племенем, каждый раз под круглым оком он ждал, что его позовут. Он думал, кто это будет и как. Ждал, стиснув зубы, пока не гас последний костёр, и предавался мечтам, но те мечты не отнимали разум. Наверное, оттого, что не было в них запаха летних трав, и чужого сбивчивого дыхания на щеке, и тела под его телом. Он не знал этого и не умел вообразить раньше, но теперь мог.

Шогол-Ву закрыл глаза и уткнулся в подстилку лицом, но даже сквозь запах бурых игл и дым костра он чуял травы.

Мысли о реке не помогали. Не хотелось представлять, как отражается в воде улыбка Двуликого, и бежать вслед за ветром, и слушать пение воды. А вот лежать в высокой траве...

Кто-то тронул за плечо. Шогол-Ву поднял голову и увидел Раоху-Ур. Охотница молча указала в сторону, где человек отвязывал своего рогача.

Шогол-Ву посмотрел с немым вопросом, но охотницы больше не было. Тогда он спросил у человека:

— Куда ты собрался?

— Чего раскудахтался? — зло ответил тот. — Проедусь к озеру и вернусь. Воды наберу и голову остужу заодно.

— Я с тобой.

— Да дайте хоть недолго отдохнуть от ваших унылых рож! Я вас видеть не могу, ясно? И ещё кто заикнётся про лес, я этот камень брошу, слово даю. Кустом и то легче стоять, чем раз за разом слушать одно и то же.

— Нат, мы ж добра тебе желаем!..

— Да знаю я, чего ты желаешь! Ничего! Плевать тебе на меня теперь! Вот и молчи!

Он ушёл, ведя рогача в поводу, и тётушка Галь долго молчала, обернувшись на звук затихающих шагов.

— Что ж делать? — вздохнула она. — Нельзя нам тут оставаться, и затея его опасная. Боюсь, тот, кто за камень платит, уж позаботится, чтобы Нат не улизнул. Не хочу я, чтоб вы шли в условленное место.

— Он не слушает.

— А я вот думаю, милый, может, связать его и силой потащить? А там, в Запретном лесу, уж яснее станет, как быть.

Шогол-Ву промолчал.

— До лодки только добраться, а дальше речным путём. Если повезёт, за ночь далеко уйдём. Втроём навалимся, не отобьётся. А?

— Нужно подумать.

— А что думать? Он вернётся сейчас, при нём уже не поговорим. Решай теперь, позже некогда будет. Дождёмся темноты, чтобы долго его связанным не держать, а сразу в дорогу. Ну, что скажешь, милый? Есть решение лучше?

— Хорошо, я согласен.

— Вот и ладно. Я отойду, чтобы Нат, как вернётся, мыслей моих не услышал. Может, задремлет он, так вы уж дайте мне знак, подсоблю.

И тётушка Галь заковыляла прочь, осторожно ступая, выставив руку перед собой. Шогол-Ву поднялся и помог ей добраться до поваленного ствола, обойти корни, не споткнуться на бугристой земле.

Он вернулся и лёг, глядя на дочь леса, а она смотрела на него. Её разбудили голоса, и она, должно быть, всё слышала.

— Что скажешь? — спросил Шогол-Ву, когда молчание стало таким тяжёлым, что мешало дышать.

— Не лучший выбор, — ответила дочь леса. — Он нас не простит. Но камень нужно вернуть, и иного пути я не вижу.

Шогол-Ву кивнул.

Что ещё сказать, он не знал.

И тут со стороны озёрного берега донёсся звериный вой.

Нептица зашипела, защёлкала клювом, растопырив крылья. Подняла голову, прислушиваясь к низкому вою.

Рогачи переступили ногами. Пятнистый насторожил уши, но продолжил щипать мох, а белый захрапел, вскинув морду.

— Что это? — спросила дочь леса, привстав. — Что за звери?

Шогол-Ву огляделся в поисках лука. Вой повторился, и он прислушался, хмурясь, в надежде, что ошибся.

Он хорошо знал голос этих тварей. Дома, на Косматом хребте, такие появились однажды. Приземистые и крепкие, они скользили во тьме, как тени — никогда в одиночку, всегда по трое-шестеро. Для Таави-Ит, хорошей охотницы, эта охота стала последней, а Зебан-Ар получил свои самые страшные шрамы.

Серые звери искали добычу во тьме, а днём, когда улыбался Двуликий, уходили в глубокие норы. Не зря их прозвали ловчими Одноглазого. И ещё костоглодами.

Дети тропы выследили тварей, нашли их укрытие. Приготовили ямы, копья с перекладинами, но звери были хитры, и истребить их удалось не сразу.

Ещё много ночей после того Шогол-Ву просыпался в общей хижине, разбуженный далёким воем, и не спал до рассвета. То плакал ветер, всегда ветер, но страх говорил: что, если вернулись костоглоды?

Он не сражался в то время и не видел их живьём. Только мёртвое тело, страшное даже в смерти — зубастая пасть с руку длиной, тёмные полосы на спине и когтистых задних лапах, покрытый короткой шерстью хвост. Челюсти, он знал, могли перекусить ногу. Охотники притащили зверя к жилью, и дети собрались вокруг. Прыгали на сером боку, таскали за уши, совали руки в пасть, пока их не погнали.

Клыки тогда взял себе Койчи-Ит, шкуру — кто-то из охотников, а голый череп навесили на частокол. Рядом с другими, от космачей.

Теперь Шогол-Ву взял лук, не зная, сможет ли натянуть, и не веря, что лук поможет.

— Так воют ловчие Одноглазого, — ответил он дочери леса. — Они охотятся во мраке. Их не должно быть тут сейчас.

— Во мраке? — задумчиво сказала она. — Скажи, сын детей тропы, давно ли ты видел улыбку Двуликого? Дни этого мира подходят к концу.

— Нат! — закричала тётушка Галь.

Она поднялась, прижимая руки к груди.

— Нат, где ты?.. Он не вернулся?

— Иди с ней, — сказал Шогол-Ву дочери леса. — Уходите к полям. Я пойду к озеру. Ждите, но не слишком долго.

— Я пойду с тобой! Чем я могу помочь?

— Тем, что уйдёшь. Забери моего зверя.

— Нельзя идти одному! Ты ранен, тебе трудно стоять...

— Я дам вам время, чтобы уйти. Не трать его попусту, дочь леса. Если я уйду к богам, не делай эту жертву глупой. Иди!

Шогол-Ву заспешил вверх по склону, не оглядываясь. Слышал, что за ним не пошли, и надеялся, его послушают.

Вой повторился. Он летел от озера.

Следы человека, плохо различимые, виднелись на земле. Вот сел на рогача. Ехал к воде. Шогол-Ву ускорил шаг, прислушиваясь.

Человек спешил, не выбирая дороги. Вот хлестнул зверя. Рогач скакнул, ломая ветви кустарника.

Ловчие Одноглазого завыли ближе. Три голоса, не меньше. Чуяли добычу, а может, гнали.

След поворачивал. Теперь он вёл не к Голубому Сердцу, а к Пламенке, вытекающей из него. Человек раздумал ехать к озеру, кто знает, почему, но и к лучшему.

Шогол-Ву бежал, высматривая след, и ловчие были за спиной.

Густой кустарник затрещал. Крупный зверь прорывался, ломая ветви. Запятнанный огляделся на бегу, но кругом стояли только вечники на высоких ногах. Не забраться.

Тело подводило, не давало бежать так быстро, как прежде. Дыхания не хватало, а треск всё ближе, и ближе вой. Шогол-Ву упустил след, он думал только, как увести погоню в сторону, дать женщинам время уйти.

Зверь одолел кусты и скакал по земле. Шогол-Ву свернул, уходя за широкий ствол вечника. Морщась, вскинул лук... и опустил.

Нептица боднула его в плечо, в грудь. Легла и шумно задышала, раскрыв клюв.

— Хвитт! — сказал запятнанный, дыша так же тяжело. — Зачем ты идёшь за мной?

Вой смолк, переходя в рычание, и раздался звериный крик, тонкий, жалобный. Ловчие загнали кого-то — может, дикого молодого рогача. Нептица вытянула шею, прижав перья, и затаила дыхание.

— Уходим, — сказал ей Шогол-Ву.

Они направились в сторону полей, и след человека нашёлся снова. Он ехал вдоль реки, не приближаясь к ней.

Когда нептица отдышалась, Шогол-Ву забрался ей на спину. Он больше не слышал ловчих, но те могли почуять новую добычу, и медлить было нельзя.

У полей запятнанный уже знал, что человек ехал не за водой. Он направился к мосту той дорогой, что вела в Южный удел. В двух днях пути лежало море.