Человек уже махал рукой, подзывая. Шогол-Ву поднял мешок и побрёл к дому, ведя рогача в поводу.

— Войди, проверь, — сказал ему спутник негромко. — Ну? Я прикрою. Это сюда дай.

Он забрал мешок, взял повод и кивнул на дверь. Помешкав, протянул нож.

— На. Если там кто, сам понимаешь, нам это ни к чему.

Шогол-Ву подумал и взял нож. Взгляд задержался на костяной рукояти: белый рогач со стрелой в шее, запрокинутая голова, тяжёлые рога-ветви. А вокруг — лоза раздери-куста, сотни крошечных игл.

Дверь подалась легко, почти без скрипа. Должно быть, кто-то смазывал петли. Шогол-Ву застыл у порога и только собрался прислушаться, как увидел её.

Она стояла, нацелив трёхзубую острогу ему в грудь. Неумело держала, пальцы на тёмном дереве тонкие, почти прозрачные, слабые.

Глаза в пол-лица, под ними чернота, а само лицо — сплошные кровоподтёки и ссадины. Белая коса растрепалась, в ней застрял древесный сор, в волосах у лба запеклась кровь.

Шогол-Ву отметил нос, выступающий вперёд, длинноватый — чуть больше, чем это бывает у людей, самую малость. Взгляд его спустился ниже, к расшитой деревянными бусинами и меховыми полосами куртке. Люди так не одевались.

— Что застыл? — поторопил его человек. — Чисто?

И заглянул сам.

— Двуликий, чтоб тебе с холма навернуться! Да что ж это творится? Уже и оттуда мёртвые полезли?

Дочь леса перевела на него тревожный взгляд, подняла острогу выше. Хотела отступить, но чуть не упала. Некуда было отступать. Позади — грубо сколоченная лежанка и стена.

— Так, нам нужен этот дом. Я, это, рогача привяжу, а ты как там говорил, нож в сердце? Отправь её к ушам богов, и ей покой, и нам. Лопата есть, погляди? Должна быть.

И человек, не дожидаясь ответа, пошёл с рогачом куда-то за хижину. Нептица сунулась внутрь, но дверь затворилась, стукнув по клюву.

Нептица вскрикнула и заскребла лапой, толкнулась боком.

Шогол-Ву шагнул вперёд так медленно и осторожно, что казалось, он и не движется. Дочь леса не отводила взгляда. Глаза светлые... живые. Не выцветшие, как у мёртвых, не затянутые мутной пеленой.

Нож поднялся, и она вскинулась тревожно, выставила руку. Забыла об остроге, и Шогол-Ву легко её отнял.

— Зачем ты здесь, дочь леса?

Она не ответила.

Нептица пробралась-таки, встряхнулась, потянула клювом перо на крыле. Толкнула Шогола-Ву, желая пройти, но ему было некуда отступить. Крошечная хижина строилась на одного — только печь, лежанка, полки и стойка для снастей, да ещё бочки, вёдра у стены.

— Ну, закончил? — спросил человек от двери. — Это мне копать...

И осёкся.

— Она не мёртвая, — сказал Шогол-Ву.

В хижине повисло молчание. Загремело опрокинутое ведро — нептица протискивалась вперёд. Прошла-таки, боднула головой, и дочь леса неловко села на лежанку, обхватила зверя за шею, зарылась лицом в белые перья и заплакала. Напуганная, слабая, совсем не страшная.

— А ну, пусти, — сказал человек, толкая в спину.

Шогол-Ву отстранился, дал пройти и опустился на пол, придерживаясь рукой за камни печи. Он сидел, глотая воздух, и ему не было дела ни до чего. Ни до этой дочери леса, неясно как сюда попавшей, ни до погони, идущей по следу, ни до того, что из Кривого Луга может прийти случайный рыболов. Всё заслонила боль.

Когда он пришёл в себя, дочь леса всё ещё плакала и не говорила ни слова. Человек сидел рядом, терпеливо ожидая. Заметил взгляд и кивнул на дверь.

— Иди, посторожи, чего расселся?

Шогол-Ву поднялся. Это удалось не сразу. Взял нож — оказалось, выпустил — и, пошатнувшись, добрёл до двери. Встал снаружи, у косяка, потом сел, привалившись к нему плечом. Было хорошо слышно, как дочь леса давится слезами, пытаясь их удержать.

Что-то загремело. Видно, нептица подняла шум.

— Мы не обидим, слышишь? — сказал человек негромко. — Я Нат. Знаешь тётушку Галь? Может, слышала о мальчишке, который в реку упал? Давно это было, правда, но не верю, что у вас о том не вспоминают.

Дочь леса не ответила, но, должно быть, кивнула, потому что человек продолжил:

— Ну вот!.. Это я и есть. Ты чего здесь, кто это тебя... так?

Он подождал и спросил опять:

— Так кто это сделал с тобой?.. Ладно, не хочешь говорить, дело твоё. Я думал к ночи во Взгорье наведаться, отвезти тебя домой?

— У меня больше нет дома.

Голос дочери леса напомнил Шоголу-Ву пение стренги. Когда человек её подкручивал, всё трогал одну струну, и она звучала протяжно и глухо.

— Но если дорога ведёт тебя во Взгорье, сын полей, я прошу, возьми меня с собой. Люди отняли моих рогачей. Прошу... я должна их вернуть...

— Вернём, вернём. Да не реви, слышишь? Если кто и поможет, то я. Вот только подобные дела даром не делаются... Ладно! Ладно, я добрый. Одного, так и быть, я тебе вытащу. Сколько их там?

— Двое...

— Двоих, уж прости, нет. Мороки вдвое больше, могу не успеть, да тебе и одного хватит, а у меня ещё свои дела имеются. И раз дать тебе нечего, богов за меня будешь молить, поняла? Ох ты...

Лежанка скрипнула, шаги направились к двери. Человек вышел и сел у другого косяка, поглядел на Шогола-Ву, вскинув брови.

— Я с бабами, — сказал он, — договориться всегда могу. Даже с этой твоей, с ней и то проще. Но когда они ревут, это уж... Этого я не выношу.

Он хлопнул ладонью по ступени и поморщился.

— И сказал же, помогу — ну, чего ныть? Моя помощь дорого стоит. Прямо жалость берёт порой, что я не выродок бесчувственный... Друг мой Шогол-Ву, я знаю, ты стойкий. Пойди, спроси её, кто отнял рогачей, чего нам ждать во Взгорье. Мне туда не особо-то и надо, не хотелось бы встрять по глупости. Ну? Спроси!

— Ты хотел на Сьёрлиг. Ты думал о тётушке? Разве у вас, людей, не принято заботиться о близких?

— А разве у вас, выродков, не принято резать горло старикам, когда они сами о себе позаботиться не могут? Что это тебя моя тётушка тревожит? Она без меня преотлично жила и дальше проживёт, вон, соседи помогают. Давай, поднимайся и узнай, о чём я сказал, раз уж тебе нравится лезть к другим с расспросами.

Шогол-Ву послушно встал. Протянул спутнику нож, но тот уже не глядел. Запятнанный обернулся и тоже посмотрел вдаль, на разбитую, плохо утоптанную дорогу.

Там, еле заметные, темнели две точки.

Человек встал и выругался.

— Вот так пересидели, — сказал он. — Лук натянуть сможешь? Уведём их к холму, чтобы меньше подчищать, и прикончим!

Он поглядел на Шогола-Ву, хмурясь, и мрачно прибавил:

— Не сможешь. И я не стрелок. Уходим тогда!

Шогол-Ву толкнул дверь, но спутник рванул его за рукав.

— Да оставь их! Вместе нам не уйти, не соображаешь, что ли? Или опять шкуру позволишь спустить ради бабы и ей своё место на рогаче отдашь? Бежим, бежим!

И бросил торопливый взгляд на дорогу.

— Идёшь? Эй!

Шогол-Ву постоял, раздумывая, мгновение, выдернул рукав из чужих пальцев и шагнул за порог.

— Я ждать не стану, выродок! — полетело в спину.

Дочь леса рывком поднялась с лежанки, поглядела тревожно. Нептица, сидящая рядом, тоже повернула голову.

Слышно было, человек стегнул рогача и унёсся прочь.

Шогол-Ву поднял острогу, подал.

— Держи зверя, — сказал он. — Не выходи вперёд. Это... только если я не справлюсь.

И встал у двери, сжимая нож, который человек так и не забрал.

Двое подъехали, спешились и для начала осмотрелись.

— Во, гляди, след! Ну наконец, хвала Трёхрукому! Как думаешь, сколько нам отвалят, если мы их возьмём? Может, брату помогу лавку открыть...

— Да чё ты всё с этим своим «отвалят» ко мне лезешь, а? Знаешь же, я вот этого не люблю. Возьмём, тогда поглядим. Мы пока ток след и видели, дальше ехать надо. Ко Взгорью, видать, дёрнули.

— Да возьмём, возьмём! У них один рогач, а мы...

Нептица встала, тряхнула лапой, застрявшей в сети. Вцепилась клювом в прочные ячеи. Сеть натянулась, громыхнула стойка, упало, откатившись, ведро.