Шогол-Ву ощипал двух камнеклювиков, вырыл яму для костра. Одну птицу бросил зверю, вторую изжарил. Забросал огонь, спрятал следы и принялся ждать.

Нептица, притомившаяся за ночь, задремала, спрятав клюв в перьях. Запятнанный сел, прижавшись к белому тёплому боку, и опустил веки.

Он умел уходить в сон неглубоко, так, чтобы слышать ветер, и воду, и трепет птичьих крыльев, и треск ветвей, и случайные шаги. Даже видел всё таким, каким оно было взаправду: бурую ложбину, косматую прядь ручья, запутанную в камнях, и нашлёпки мха.

Шогол-Ву прикрыл глаза — и к нему подошла Раоха-Ур. Села напротив. Такая же, какой он её помнил: полосы на щеках, на подбородке и шее, добрые тёмные глаза, губы, готовые улыбнуться.

— Ты давно не приходила.

Она не ответила. Поглядела на него, на нептицу — было видно, осталась довольна.

— Я предал племя. Не смог быть сильным. Ты отдала жизнь, чтобы у меня было своё место, а я не смог.

Она только улыбнулась. Не сердилась.

— Что-то не так. Может, боги разгневались. Если ты там, у ушей богов, спроси: за что страдают безвинные? Как доверять богам, если они допускают такое?

Раоха-Ур лишь покачала головой. Протянула руку, погладила по щеке, по волосам, как прежде. Шогол-Ву вскинул ладонь, и в тот же миг охотница исчезла. Не удалось поймать её пальцы, но тело ещё хранило их прикосновение.

Запятнанный огляделся. Всё было спокойно. Он задремал вновь, но Раоха-Ур больше не пришла.

Когда Двуликий ушёл, оставив только край алого покрывала, Шогол-Ву поднялся, свистнул нептице и направился к Пограничной Заставе.

Нептицу пришлось оставить в поле, в пустующем амбаре. Когда прорастёт трава юного года, нальётся зелёным соком, её скосят, разложат здесь, укроют от дождей. Сейчас амбар не был нужен людям.

Нептица сердилась. Уходя поспешно, Шогол-Ву слышал, как билась она о стену и кричала протяжно, хлопая крыльями. Но брать её с собой было нельзя.

Там, ближе к Заставе, по дорогам ездили ночные стражи. То ли и раньше следили за порядком, то ли их подняли из-за того, что случилось у Каменного Моста. Запятнанный лежал во рву у дороги, за чахлым кустарником и голыми деревцами, и следил, как ползут жёлтые круги: ближе, ближе, сошлись. Зафыркали рогачи, встретившись. Их поторопили. Круги расползлись в разные стороны.

Всадники, видно, до того устали от своей работы, что не перекинулись и парой слов.

Наконец они разъехались достаточно далеко, и Шогол-Ву сумел проскользнуть на ту сторону, где за дорогой, ближе к городской стене, у обложенного камнями источника стоял небольшой храм Четырёхногого.

— Ты не спешил, знающий мать, — прозвучал голос лишь чуть громче шума воды.

— Я увёл погоню.

— Человек разведал, как попасть в город. Если бы не он, я не стала бы ждать. Где еда, которой ты дал имя? Наигрался?

— В поле, в пустом амбаре. Я не стал бы вести её ближе.

— Амбар?

Охотница задумалась.

— Мы остановились тут неподалёку, но место плохое. Если кто сойдёт с дороги, увидят. Завязываем морды рогачам. Ты покажешь, где этот амбар. Просторный?

— Места хватит. Ашша-Ри, ты говорила про мертвеца. Я был в Старых Тропках. Все, кого унёс мор, поднялись.

Охотница подалась вперёд, схватила Шогола-Ву за запястье.

— Поднялись? Они ходят там? Живут, как прежде?

— Явилось Око. Мертвецов порубили и сожгли. В «Раненом космаче» я встретил дитя хозяйки. Она показала мне. Дала знак, что в этом замешан Свартин.

— Свартин, эта людская падаль!.. Мы доберёмся до него, я доберусь. И когда Одноглазый будет в этом же месте на холме, Свартин будет скулить у ушей богов, вымаливая прощение за нарушенную клятву! Идём же, порченый. Идём, пока нет огней на дороге!

Чёрный рогач плясал, вставал на дыбы. Его сердила теснота, неволя и голод. Нептица шипела и щёлкала клювом, как будто стучали дощечки быстро-быстро. Второй рогач оглядывался задумчиво и спокойно, порой неторопливо склоняя голову, чтобы подобрать найденный клочок сена, пыльный и тощий.

— Такого быть не может, — сказал человек и зажмурился.

Двуликий заглянул в узкое высокое оконце, и улыбка его упала на лица сидящих, на бок рогача, позолотив его и отчётливо выделив пыль и налипший сор.

Нептица вытянула шею, почти коснувшись мохнатого копыта, и тут же отдёрнула клюв. Рогач захрапел, мотая головой, но ремень не дал ему двинуться вперёд.

— Чушь! Чтоб мертвецы поднимались — ну, я не знаю, сколько выпить нужно, чтобы выдумать такое! Что, там остались запасы браги, и ты нахлебался? Вот скажи честно.

— Ты сам говорил про мёртвых. Говорил, виновата женщина.

— Когда это?

— Когда у тебя был жар.

— А, ну тогда я что угодно мог наплести, нашёл кому верить! Я и половину добычи мог пообещать. Кто же слушает человека...

— Ты и обещал половину. Дал новую клятву.

— Да я...

— Мертвецы ходят. Я тоже видела — другого. Эта людская падаль, Перст, шёл за ним, чтобы отправить в землю.

— Да вы оба не в себе! Эй, Трёхрукий, верни их разум, а то с такими проводниками не будет мне удачи.

— Не насмешничай, не гневи богов! Говори всё, что знаешь.

Человек вскочил, упёр руки в бока.

— Если подшутить вздумали, то кончайте! Плохо выходит. А если правда верите в то, что плетёте, то слушайте: ты — видел девчонку, мором изъеденную и невесть как уцелевшую. Ясно, что после болезни и голодной зимы она не красавица. А ты — видела беднягу, который сбежал от Длани. Эти, говорят, и пытать умеют, и что хочешь. Так я не удивлюсь, если человек выглядел как мертвец...

— Думаешь, я не видела мертвецов? Ты говоришь это мне, людская падаль? Он и был мертвец!

— Ох, да верьте во что хотите, мне-то что! Лишь бы мы сами не стали мертвецами, когда в город сунемся. Тьфу! Знал бы, сам уж как-то перебился. Всё врут, что вы, мол, умеете водить — мимо врагов, у космача под носом, короткими тропами. Идём долго — раз, шума на всё Приозерье и Приречье навели — два, стражи вот-вот найдут — три! Око против нас, Длань против нас, дом Свартина охраняется теперь, как будто золотыми раковинами выложен. И я ещё за это половину награды отдать должен?

— Сядь. Когда придёт Одноглазый, я пойду к Свартину, и никто меня не остановит. Никто, слышишь ты? И ты поможешь мне...

— Помогу? Вы, видать, забыли, кто к кому нанимался! Это вы должны мне помочь и вести себя тихо, чтобы никто не услышал! Дела свои со Свартином в другой раз решите, ясно? Если у меня сорвётся, я...

— Ты, знающий мать!..

Шогол-Ву успел встрять между двумя, готовыми вцепиться друг в друга.

— Тихо, — сказал он. — Шуметь нельзя.

— Давай привяжем эту бабу к столбу! От неё одни беды. Возьмём с собой, она всё перегадит.

— Ты!..

— Нет уж, послушай! У Моста тихо посмотреть не могла, в трактире мы или нет? В окно заглянуть ума не хватило? Нет, надо было в дверь ломиться и ножом махать налево-направо. Перста прикончила у всех на глазах, так ещё и язык длиннее, чем коса Белой девы. Руки чешутся убивать — ну так зайди, молча убей и выйди...

Ащша-Ри зарычала, дёрнулась, но Шогол-Ву обхватил её крепко. Человек поглядел на него, гневно взмахнул руками.

— Ты вот знаешь, она выболтала, кого ищет. Всем дала понять, что мы с ней заодно. И ладно бы после этого перерезала глотки тем, кто лишнее услышал — сбежала просто! Я как за мазями пошёл, этот, чёрный, как раз там был, рану свою обработать хотел. Ну, я успел послушать, мне хватило. Теперь не пятна закрашивать, а рожи заколачивать тебе и мне, а то ведь там уже все знают, каковы мы с лица. И в Заставе знают, будь уверен. Тут бы уж хоть на Сьёрлиг уплыть, а то предупредят мореходов, и всё тогда. Схватят!

— Пусти меня!.. А ты, людская падаль, лучше бойся того, что я перережу глотку тебе!

— Перережешь, ага. К Свартину без меня не попадёшь, так что я тебе нужен. Это вот ты нам не нужна!

Нептица закричала отрывисто, заглушая голоса.